«Гладиаторы» вермахта в действии - Олег Пленков

Если в относительно благоприятных условиях наступления (летом 1941 или 1942 гг.) голодали солдаты вермахта, то что уж говорить о пленных… 17 октября прибыла новая большая партия военнопленных, и началось самое страшное… Не вдаваясь в причины недостаточных поставок продовольствия, Гутшмидт писал, что 25 октября в его «дулаге» были отмечены первые случаи каннибализма. Когда 17 ноября «дулаг» Гутшмидта инспектировало начальство, пленные хором просили хлеба… 26 ноября Гутшмидт записал в дневнике, что от голода ежедневно погибает 1% обитателей лагеря. В декабре этот показатель поднялся до 2,5%. К голоду и суровой зиме вскоре добавились эпидемии тифа и дизентерии. Санитарные условия были отвратительные, хотя инструкции указывали, что пленным необходимо предоставлять питание, медицинскую помощь, кров (палатки) и одежду, а если им добровольно придется работать, то и справедливую оплату труда: на Восточном фронте исполнение этих предписаний было нереально. В июле 1941 г. ОКВ приказало оснастить «дулаги» лазаретами, дабы не отягчать Германию раненными военнопленными{555}. Но этот приказ также остался на бумаге, а лазареты — в воображении армейских бюрократов.

Гутшмидт пишет о том, что сначала казалось, что продуктов для пленных красноармейцев будет достаточно, поскольку советское командование в начале войны не успевало вывозить или уничтожать продовольственные запасы. Однако, уже 6 августа квартирмейстер 2-й армии, на участке которой находился «дулаг» Гутшмидта, отмечал, что сколь-либо существенных припасов Советы не оставляют нигде — они их планомерно уничтожают или вывозят. Только 6 августа ОКХ приказал организовывать питание военнопленных, но и после этого никаких особых перемен не произошло. Гутшмидт пишет, что очень многое в вопросах пропитания военнопленных зависело лично от него: сумеет он отыскать продукты или нет. Заместитель Гутшмидта вспоминал, что ему самому приходилось выпрашивать продовольствие для пленных у проходящих мимо воинских частей, командиры которых резонно отвечали, что их больше интересуют собственные солдаты на фронте, нежели пленные в тылу{556}. Поначалу командиры немецких частей старались придерживаться прежних стандартов питания, равных в вермахте для всех. Так, у немцев солдатская норма хлеба составляла 400 г, а в РККА на фронте — 1 кг, но жировая и белковая норма в вермахте была значительно выше{557}. Некоторые немецкие офицеры (например, командующий LII-м армейским корпусом генерал Клаус Вайзенберг) в своих дивизиях регулярно ревизовали полевые кухни и требовали строгого соблюдения норм. Вайзенберг даже требовал, чтобы мясо в котлах не разваривали, и при приеме пищи каждый солдат мог съесть цельный кусок мяса — это якобы было психологически важно{558}. Один из советских солдат, побывавших в немецком плену, вспоминал, что немецкие солдаты на фронте очень много ели: «я уверен, что наш солдат не стал бы возиться с поиском, ловлей, ощипыванием и приготовлением кур. А вот по части выпивки мы проигрывали». Он писал, что немецкие танкисты пили только чай и не пытались раздобыть спиртного, что обычно сразу делали красноармейцы{559}.

С увеличением протяженности коммуникаций продовольственным снабженцам вермахта стало не до тонкостей — не хватало самого необходимого, и кризис снабжения был преодолен только к концу зимы. Но если для солдат вермахта это был только кризис, то для истощенных военнопленных — смерть. Катастрофа плена наших солдат зимой 1941–1942 гг. не была случайностью. К пленению французских солдат немецкий Генштаб готовился совершенно по-другому. 28 мая 1940 г. приказ по группе армий «А» (во Франции) гласил, что ожидаются большие массы военнопленных, поэтому необходимы меры по подготовке к их принятию. Коменданты временных лагерей и сборных пунктов военнопленных получили право в случае необходимости конфисковывать 1/10 часть припасов проходящих мимо воинских частей. A priori такой приказ на Восточном фронте был невозможен…{560}

Уже 16 октября (то есть до того как ОКХ сократил рационы военнопленных) Гутшмидт отмечал в дневнике, что такого рациона недостаточно, чтобы выжить. При этом численность военнопленных достигла неслыханных размеров: до середины сентября в немецком плену оказалось 918 тысяч человек; до середины октября (после «котлов» под Киевом, Вязьмой и Брянском) — еще 1 447 000 красноармейцев. Во второй половине 1941 г. на Восточном фронте был 81 лагерь для военнопленных, а за всю войну — 245, из которых 120 находилось на оккупированных советских землях. На каждый лагерь приходилось в среднем по 100 солдат охраны.

Даже печально знаменитый «шталаг 352» охраняла только рота немецких солдат. Этот «шталаг» находился в семи километрах к северо-западу от Минска, советские военнопленные его называли «лесной лагерь». Он был создан на месте советского артиллерийского полигона летом 1941 г. На территории «шталага» размещалось десять казарм и несколько конюшен. Это был самый большой на территории Белоруссии лагерь для военнопленных, в нем находилось около 100 тысяч красноармейцев. Бараки, разумеется, не могли вместить такое огромное количество народа, и в морозы до 86 тысяч военнопленных погибло от холода, голода, болезней и было расстреляно{561}.

В рейхе положение было таким же. Так, в саксонском Цайтхайне летом — осенью 1941 г. на 32 тысячи военнопленных приходилось 160 охранников, а в вестфальском Хемере в начале 1944 г. 400 немецких солдат охраняли 100 тысяч советских военнопленных{562}. Впрочем, число охранников для большинства пленных красноармейцев не имело никакого значения, а вот положение с питанием было вопросом жизни или смерти.

Бесспорно, было бы слишком простым решением объяснить катастрофу плена так, как это делали бывшие руководители вермахта после 1945 г. — немецкое военное руководство обязано было предвидеть эти организационные проблемы или что-либо предпринять после того, как планируемый блицкриг не состоялся, и в перспективе замаячила затяжная война. Но в нацистском руководстве никто никаких конкретных шагов не предпринял. Ко всему прочему, с колоссальным притоком военнопленных совпало резкое похолодание. Уже 9 октября в дневнике ОКВ отмечены резкие заморозки, снег, а в таких условиях найти в поле что-либо съестное было сложно.

Кроме того, с началом войны продовольственное снабжение красноармейцев резко ухудшилось, и это тоже нельзя упускать из виду как один из факторов гибели военнопленных. В конце сентября 1941 г. зампотылу 37-й армии сообщал, что продснабжение его армии за последние 4 недели было недостаточным и покрывало только небольшую часть потребностей солдат. Из 221-й пехотной дивизии вермахта в январе 1942 г. сообщали, что пленные красноармейцы жаловались на очень плохое питание до плена: сухари, иногда пустой суп; овощи — только если найдешь сам. Таким образом, красноармейцы попадали в плен уже истощенными, к тому же в «дулагах» они были лишены возможности добывать съестное самостоятельно{563}. Гутшмидт отмечал, что военнопленные прибывают в «дулаг» уже практически исчерпав все свои силы, в состоянии крайнего физического изнеможения и психически совершенно подавленные. Нужно учитывать и колоссальный стресс, который переносили военнопленные: Гутшмидт писал, что даже при достаточном питании военнопленные после длительного голодания иногда не поправлялись, а некоторые умирали сразу после приема пищи. О таких случаях передавали из всех «дулагов». Патологи указывали, что при длительном нерегулярном и некачественном питании (например, часто пишут, что пленные ели кору деревьев) в кишечнике у человека начинаются необратимые воспалительные процессы; такие больные подлежат крайне сложной терапии, провести которую в условиях «дулага» невозможно. Часто красноармейцы в окружении по 6–8 дней ничего, кроме лесных ягод и коры, не ели. Потом они попадали в «дулаг», где положение с питанием было не лучшим. Силы сопротивляемости организма поначалу действовали, но с наступлением холодов ситуация резко ухудшалась. При этом отмечалось, что при столь высокой смертности процент гибели пленных вследствие эпидемии или огнестрельных ранений был крайне незначительным. С осени 1941 г. свобода действий немецких лагерных властей начала резко ограничиваться из-за общего ухудшения военного положения, из-за распутицы и транспортных проблем{564}.

Таким образом, происходившее в лагерях нельзя назвать целенаправленным уничтожением людей в строгом смысле слова. Достаточно вспомнить о положении самих немецких солдат, тоже страдавших от холода и кризиса снабжения. Число обморожений у немецких солдат на Восточном фронте зимой 1941 г. составило 228 тысяч; в январе 1942 г. потери от обморожений и болезней превысили боевые. Это нисколько не снимает с вермахта вины за гибель пленных красноармейцев, но уточняет картину: экзистенциональный кризис зимы 1941 г. просто заставил вермахт сделать «крайними» слабых и беззащитных советских военнопленных{565}.