Повседневная жизнь Кремля при президентах - Владимир Шевченко

Мы брали с собой водолазов, которые нас страховали, потому что невдалеке был замечен какой-то луч и кто-то все время крутился у наших кораблей. Мы всегда так бодались с американцами, никуда от этого не денешься. Но нужно отдать должное и нашей дружной команде, и нашим военным специалистам. Сколько бы армию ни критиковали, она у нас, слава богу, есть. Тогда они действовали очень успешно и надежно обеспечили нашу защиту, в том числе информационную.

Когда началась встреча, оказалось, что позиция американцев смягчилась и мы вот-вот должны были выйти на подписание итоговых документов, но в последний момент все внезапно сорвалось.

На переговорах важно сразу установить, на чем будут акцентировать свое внимание стороны: на общих интересах или на разногласиях. Туг возникло непонимание. Рейган уперся, мы тоже. Но шансы еще сохранялись.

Мы с Раисой Максимовной в это время поехали в дальнюю часть страны посмотреть, как там живут простые люди. И вдруг нам дают сигнал: встреча заканчивается, возвращайтесь. Раиса Максимовна ехала на нашем ЗИЛе, я за ней на «мерседесе». Шофер у меня был исландец. ЗИЛ летел, как птица, выдавая километров 160 по грунтовой дороге, и «мерс» еле за ним поспевал, шофер мой был весь в поту. Приехали мы очень скоро, и еще три часа ожидали окончания встречи, которая, как я уже говорил, закончилась ничем.

И только в ноябре 1987 года мы вышли на официальный визит, хотя разногласия все равно оставались. В свое время мы подписали Хельсинкский акт по правам человека и не все пункты выполняли. Когда речь шла о Сахарове, Буковском, мы о том акте и не вспоминали. Это давало американцам лишний повод для предъявления претензий. Какие-то вопросы мог бы снять сам генсек. Горбачев поговорил с академиком Сахаровым, когда тот был еще в Горьком. Это была его личная инициатива. Брежневу, конечно, такое бы в голову не пришло: в его эпоху генеральный секретарь не всегда мог даже высказаться публично, потому что в случае чего его могли спровадить на пенсию, как Хрущева, одним махом. Может быть, поэтому Брежнев в свое время занял удобную позицию, намеренно не обострял отношений ни с кем из членов Политбюро.

Теперь принято обвинять Горбачева и Ельцина в том, что они якобы слишком во многом уступили американцам по части разоружения. У нас была своя военная доктрина, в соответствии с которой и делались уступки, а меру возможного определяли военные: время от времени старую технику необходимо заменять более современной, боеспособной. Я на тех переговорах видел одно: наши первые лица отстаивали то, что было общим, заранее оговоренным решением.

Затем наши отношения с американцами перешли в фазу регулярных встреч. После Рейкьявика в 1987 году был Вашингтон, в 1988-м Рейган прилетел в Москву, в том же году была встреча в Нью-Йорке. Затем на Мальте в 1989-м мы уже встречались с Бушем-старшим. В 1990 году встреча состоялась в рамках хельсинкского саммита. Последний визит Горбачева в Вашингтон был в 1990-м, а Буш приезжал к нам накануне августа 1991-го. Дальше уже с американскими президентами встречался Борис Николаевич. 1 февраля 1992 года была встреча в Кэмп-Дэвиде, затем 15–18 июня того же года состоялся официальный визит Ельцина в США. В 1993 году Джордж Буш прилетал в Москву. Затем в 1994-м мы встречались в Ванкувере, Токио, Москве и Вашингтоне с Биллом Клинтоном. Затем опять Москва и Нью-Йорк в 1995-м, Москва в 1996-м, Хельсинки в 1997-м. Несмотря на такую интенсивность встреч, многие вопросы двусторонних отношений до сих пор, как ни странно, не решены. Та же поправка Джексона — Вэника, препятствующая выходу наших товаров на американский рынок, все еще остается в силе, хотя условия, которые выставляла нам американская сторона, мы давно выполнили.

За годы службы в протоколе не помню, чтобы на международных мероприятиях выказывалось какое бы то ни было пренебрежение к личности Горбачева или Ельцина. Я видел это собственными глазами. Я участвовал в подготовке их зарубежных визитов, общался с чиновниками средней руки. Только однажды, когда в январе 1992 года я готовил первый визит Ельцина, они вдруг стали не так со мной разговаривать. Я только спросил: «Вы что, ребята, у нас ракет меньше стало? Россия — полномочная правопреемница СССР, и весь мир об этом знает». Недоразумение очень скоро разрешилось.

Ельцину обычно вспоминают несостоявшийся визит в Исландию в 1997 году и дирижирование оркестром в августе 1994-го в Германии. Об этом столько уже написано, я комментировать не буду. Скажу лишь одно: когда в Германии эта нештатная ситуация случилась, я рванулся президента остановить. И его охрана также среагировала. Но все остальные члены нашей делегации в это время аплодировали и показывали большой палец. Это его, конечно, раззадорило. Борис Николаевич — человек эмоциональный, а тут со всех сторон доносились приветствия. Я считаю, что нельзя постоянно подыгрывать государственному деятелю. Нужно честно говорить, что не так. И еще уметь хранить молчание. Если уж ты оказался рядом, ответственность лежит и на тебе тоже. Кстати, впоследствии оказалось, что некоторые из тех, кто поднимал большой палец, вовсе не одобряли поступка своего президента.

Я никогда не пытался никому польстить. Так было и когда я работал с Раисой Максимовной. Она говорила: давайте сделаем так. Я: нельзя. Она: ну вот, начинается. Все говорят — можно, а вы — нельзя.

Однако не стоит забывать, что начиная с 1996 года Ельцин был серьезно болен и часто неважно себя чувствовал. Был случай в Ташкенте, когда во время торжественной церемонии у него сильно закружилась голова. Хорошо, охрана подоспела. Но подобное бывало и со многими другими видными политиками. Маргарет Тэтчер однажды во время выступления чуть не потеряла сознание. Джордж Буш-старший в Японии во время приема упал головой в тарелку. У них тоже явно были какие-то сосудистые проблемы.

Франсуа Миттеран долгие годы тяжело болел. Когда мы готовились принимать у себя весь мир по случаю 50-летия Великой Победы, французские протоколисты честно нас предупредили, что их президент плох. Мы их успокоили: не волнуйтесь, надо будет — на руках будем носить. Тогда в Москву съехались делегации из 67 стран.

Во время торжественного приема во Дворце съездов, поскольку было слишком много желающих, для выступлений был установлен регламент пять — семь минут. Миттеран говорил 37 минут. Зал не шелохнулся, только протокольная служба поначалу дернулась, и даже Борис Николаевич, который тоже любит время держать, бровью не повел. Потом, когда вскоре по возвращении домой Франсуа Миттеран скончался, мы поняли, что он воспользовался моментом и попрощался со всеми.

Французские протоколисты всегда были очень жесткими, с ними трудно было договариваться. Но после визита Миттерана, когда мы сделали все, что в человеческих силах, чтобы обеспечить ему максимальный комфорт, когда мы делали для него максимально короткие проходы, в любую минуту находили стул, кресло, обеспечивали врачебную помощь, они очень высоко оценили нашу работу и по сегодняшний день относятся к нам с искренней признательностью.