Constanta - Марьяна Куприянова

я поехала сама и, конечно же, опоздала. Сидели с ней раздельно и даже не разговаривали. Я решила, что буду теперь ходить и сидеть с Валерой, пока она не попросит у меня прощения, или пока хотя бы не осознает, что такого же человека, как я, ей больше нигде не найти, и обида ее ничтожна.

Я даже думать не могла, что могу быть виновата в этой ситуации – я никогда не виновата, потому что я всегда права. Неужели с этим действительно так трудно согласиться? Валера все понял без слов – он отлично разбирался в женской логике и в хрупкой женской дружбе. Мы-то с ним никогда бы не поругались из-за такой мелочи: два человека, называющие друг друга мудаками и не считающие это обидным. А Ольга просто слишком чувствительна. Она другая, не такая, как Валерка. И не только в силу половых различий. Порой я даже задумываюсь, кто из них мне ближе. Но сейчас и думать было не о чем.

Я с Валерой шла по третьему этажу, когда из кабинета кафедры русской литературы вылетела наша староста – красная, как ее помада, всклоченная, злая, и – плачущая. Увидев меня, она сделала такие глаза, будто наткнулась на люцифера во плоти. Вытирая слезы, которых стыдилась передо мной, она заговорила, вздрагивая так, будто минуту назад была на грани жизни и смерти:

– ТЫ… И ты все знала… Откуда? Кто тебе сказал?

– Ты о своих художествах? – я не стала строить из себя недопонимание, скрестив руки на груди.

Гребаный день. Сначала Ольга, теперь она. Они все сговорились попортить мне крови. Староста положила пальцы на мешки под красными от слез глазами, шумно выдохнула дрожащим воздухом, чуть-чуть закатила глаза и поморгала, стараясь таким образом успокоиться.

– Вот почему?.. – тихо спросила она, – почему именно ты… я не понимаю, что в тебе такого особенного, что он… так за тебя… всей душой…

И тут я поняла, что Константин Сергеевич на кафедре, и он только что устроил нашей старосте взбучку за ее грязные делишки. У меня перехватило дыхание. Я даже не знала, что ответить ей, что сделать, как быть – настолько была удивлена в тот момент, и расстроена – в общем.

– Ты не заслужила его внимания и любви… ты никакая! – крикнула она исступленно. – Почему ты, а не я?

– О какой любви ты говоришь? Это не повод меня оскорблять, – насупилась я.

– Да пошла ты! – эхо пронеслось по коридору, а староста медленно прошла мимо меня, направляясь к окну.

Она была настолько подавлена, ошеломлена, что ее даже не волновало мое присутствие – она как будто ничего не замечала вокруг. И я решила ее не трогать. По внешнему виду можно было сказать, что ей и так здорово досталось. И я подумала, что с нее хватит – она свое получила.

Мы с Валерой переглянулись и пошли на занятие. Староста отсутствовала. Кто-то нашептал, что она все полтора часа ревела в туалете. Меня это даже не тронуло. Поплатилась за ту злобу и отчаяние, что переполняли меня когда-то по ее вине. Каждому поделом. И кто установил справедливость? Снова он. Снова. Что же он такого сделал и сказал, что довел нашу хладнокровную, манерную старосту до такого антиэстетического, недопустимого в обществе состояния?

Я думала, что на этом удивительные вещи на сегодня закончатся. Но круто ошибалась.

К Довлатову я заходить не собиралась, хотя очень хотелось. Но ведь я пообещала себе начать новую жизнь, а это значит, должна удерживать себя от поиска внерабочих встреч с ним. Теперь отношения между нами строго «преподаватель – студентка», и никаких вальсов и ремней я ему больше не позволю.

С такими мыслями я спускалась по лестнице на улицу по окончании учебного дня. Посетило воспоминание о комиссии: я спускаюсь здесь же, стою рядом с курящим Валерой, на душе какая-то абстракция вместо радости от успешной сдачи, а потом мимо проходит Константин Сергеевич, и кожу будто обжигает с той стороны, где движется его тело. Точно такой же ожог, только больнее, я почувствовала и сейчас, когда заметила на себе внимательный, выискивающий взгляд женщины.

Я не сразу поняла, кто она.

Она стояла поодаль от ступенек, скрестив руки и ноги, сжавшись в комок, зареванная, и не пропускала ни одной спускающейся студентки. Нащупав взглядом меня, тут же изменилась в лице, будто хотела оскалиться, но была слишком жалка и ослаблена, чтобы злиться.

Спустившись, я замерла перед ней; она сделала шаг навстречу и тоже остановилась, глядя мне в глаза. Так вот, как оно происходит – непредвиденные встречи, в которых чисто интуитивно понимаешь, кто перед тобой, чувствуешь это, будто кто-то с плеча шепчет тебе на ухо: «Это она. Это она звонила тебе и проклинала тебя. Это она тебя ненавидит, разве не видно по ее глазам, выплакавшим практически все? Это его жена…»

– Ну, вот мы и встретились, – со всей возможной твердостью в голосе сказала женщина.

На вид ей было не больше тридцати пяти, она отлично сохранилась и выглядела молодо, но внешностью обладала серой, невыразительной. Лицо у нее было худое, скуластое – никаким щечками не пахло. Но ведь Он полюбил ее когда-то?.. Да. Они полюбили друг друга, поженились, завели детей. Чтобы создавать семью, нужно сильное чувство. А что теперь? Неужели она считает, что все кончено? С какого перепуга?

– Здравствуйте, – смело поздоровалась я с этой худощавой женщиной с желтовато-серыми волосами в крупную волну и незапоминающимся лицом.

– Ничего сказать не хочешь?

– Нет.

– Как у тебя совести хватает в глаза мне смотреть? – злобно прищурилась она.

– А почему совесть должна меня мучить? Я чиста.

– Мне все рассказали, – она сделала рукой жест, чтобы я не перебивала. – Я все знаю.

– Да что Вам такого рассказали? Что он в больницу ко мне приезжал? Так это еще не значит, что у нас роман. Он просто мой научный руководитель. А у меня было воспаление легких. Между нами ничего нет и не было. И не будет, можете быть уверены.

– Я стала замечать, что он холоден ко мне, как раз с тех пор, как Вы с ним… встретились, – словно и не замечая того, что я ей только что сказала, отстраненно вещала она. – Я еще тогда начала догадываться: разлюбил. Но не могла знать точно, разлюбил из-за времени или из-за другой женщины… А теперь я вижу. Я была у него только что. Хотела встретиться с тобой и посмотреть в глаза, – подавленно рассказывала она, и, глядя на нее, я все больше убеждалась: она