12 шедевров эротики - Гюстав Флобер

Эти мысли так глубоко захватили женщину, что она как будто перестала замечать происходившее кругом.

— Вам кланяется Тишинский, — услышала она холодный, словно чужой голосок Клео, сухо прозвучавший у ее уха.

— Ах… вот он, да… Здравствуйте, Мишель… Заезжайте к нам, что вы нас забыли! — крикнула она с подчеркнутой живостью, когда автомобиль молодого богача поравнялся с их остановившейся наемной коляской.

А в голове мелькнула острая, как жало, мысль.

— Тишинский! Вот кто! Вот в ком может быть спасение для бедняжки Клео.

Она даже в лице изменилась под влиянием этой новой возможности, представившейся ей так внезапно.

Зоркими глазами следила она за молодым человеком, вышедшим из автомобиля и разговаривавшим с Клео. От напряженного внимания Анны Игнатьевны не мог укрыться яркий румянец, выступивший на его скулах, румянец радости, зажженный этой неожиданной встречей с ними.

Да, он еще любит ее. Вынужденная разлука нимало не повлияла на его чувство, — с удовольствием отметила Анна Игнатьевна. — Прекрасно, прекрасно! Все выходит куда лучше, нежели я предполагала. О, если бы их можно было бы поженить до начала моего сезона! Если можно было бы в конце августа устроить свадьбу и передать мои материнские заботы о бедняжке в руки любящего и неиспорченного мужчины, который сумеет оградить малютку от происков этого негодяя.

И она удвоила свою любезность к Тишинскому, настойчиво приглашая его бывать у них часто, как прежде…

Юноша расцвел. Орлова угадала, что он любил Клео первой, долго не забывающейся любовью.

Нарядный автомобиль Тишинского останавливается на Кирочной у подъезда Орловых. Из него с неизменным букетом роз, завернутым в бумагу, выходит Мишель Тишинский. А несколькими минутами позднее он выходит снова из подъезда, ведя под руку Клео. С балкона зорким напряженным взглядом следит за ними Анна Игнатьевна.

— Смотрите же, monsieur Мишель, привезите мне ее вовремя к чаю, вы за нее мне ответите головой, — кричит она вниз молодой паре с деланною веселостью.

Тишинский любезно поднимает шляпу, Клео небрежно кивает рыжей головкой, и они уносятся вихрем по направлению островов.

Молодая Орлова с первого же дня с восторгом ухватилась за эту поездку… Во-первых, она хоть на час, на два исчезала из-под ненавистной ей опеки матери. Во-вторых, сам Тишинский был добрый приятель и не докучал ей расспросами. А она теперь так научилась ценить это молчание ее спутника. К тому же где-то далеко в глубине сердца жила слабая надежда увидеть хоть издали Арнольда. Обменяться с ним поклоном, взглядом. Ах, она так измучилась в разлуке с ним!

Но эта встреча, как нарочно, не происходила. А произошло нечто, чего совсем не ожидала девушка.

Был чудный августовский вечер. На Каменноостровском уже вспыхнуло электричество, когда, быстро промчавшись по нему, автомобиль Тишинского, миновав целый ряд мостов, пронесся под темные своды Удельнинского парка. Золотые звезды, яркие и рельефные на черном бархате неба, то и дело падали, оставляя за собою на миг сверкающий след. Таинственные кущи дерев по краям дороги значительно и красиво молчали в осенней темноте. Тишинский, уже давно наблюдавший похудевшее бледное личико сидевшей подле него Клео, постоянно грустное и серьезное все последнее время, вдруг уловил на ее губах блуждающую улыбку.

— Ну, наконец-то! Наконец-то вы прежняя, mademoiselle Клео… Наконец-то вы улыбнулись, — произнес с неподдельной радостью молодой человек.

Клео подняла на своего спутника внимательные глаза.

— Чему вы радуетесь, Тишинский? Или вы уж так сильно любите меня?

— Вы угадали: люблю вас безумно, Клеопатра Львовна, люблю насмерть… И если бы вы пожелали только…

— То вы бы положили к моим ногам руку и сердце и папашины прииски, как это водится, — усмехнулась девушка.

— Да… не смейтесь надо мною!.. Это так… Я готов отдать самую жизнь за обладание вами… Я был бы счастливейшим из смертных, если бы вы пожелали стать моей женой.

— Увы, вам я этого не пожелаю, Тишинский! Я симпатизирую вам… но — не могу… не в силах. Ведь я люблю другого, Тишинский.

— Это ничего, — вырвалось у него с горячностью. — Я постараюсь заслужить вашу любовь.

— Но я принадлежала другому… Я знала его ласки… Я была его любовницей, — беспощадно раскрывала она ему свою тайну.

— И это вздор… Я же люблю вас, Клео, и забуду ваше прошлое, как дурной сон, — выдавил из себя он после минутной паузы, весь бледный, потрясенный ее признанием.

— Спасибо!.. Вы истинный друг. И я этого вам никогда не забуду. Не сердитесь же на меня. Право, я так несчастна! — едва нашла в себе силы договорить девушка и заплакала совсем бессильными детскими слезами.

— Вы знаете, Тишинский сделал мне предложение сегодня, — сказала она матери, проводив их гостя, ледяным тоном.

— Ну и что же?.. Ты согласилась, конечно? Такая партия, и теперь особенно, для тебя находка, — произнесла с замирающим сердцем Анна Игнатьевна, впиваясь в лицо дочери разом загоревшимися глазами.

— Я ему отказала, потому что люблю другого… И вы знаете это. К чему же подобная комедия! — отчеканила каждое слово Клео, с откровенной враждебностью глядя на мать.

У Анны Игнатьевны подкосились ноги… Последняя надежда на спасение дочери исчезла из ее сердца.

XVI

Снова, как и три месяца назад, поднимается Анна Игнатьевна на деревянное крыльцо братниного дома. Но сейчас она одна. Клео заперта на ключ дома в своей комнате.

С той минуты, как Орлова-мать услышала категорический отказ дочери выйти за Тишинского, тревога с новой силой охватила молодую женщину. Прошло Успение, начались репетиции в театре. Приходилось теперь ежедневно отдавать все свое время службе. А поведение Клео требовало, между тем, неотступного надзора. К тому же Анне Игнатьевне удалось перехватить несколько писем от Арнольда к ее дочери, переданных Нюшей, и это окончательно испугало ее. Нюшу она, разумеется, тотчас же рассчитала, а Клео пригрозила в случае повторения отправить на Каму в лесное имение одного из ее дядей.

Самою же Анной Игнатьевной овладело теперь какое-то религиозное настроение. Она целыми днями молилась у себя в молельне. Ежедневно ездила к ранней обедне… Простаивала ее, забившись куда-нибудь в угол, со слезами экстаза, ударяя себя в грудь, шептала, исступленно впиваясь глазами в образ, — Господи — Наставник Преблагий — спаси! По милости Твоей спаси юницу свою Клеопатру. Не попусти, Господине Всемогущий, опутаться ей сетями дьявольскими, избавь ее от сатаны… Наумь, вразуми, что делать, Господи! — И никогда, казалось, не любила она так сильно, всей душой дочь.