12 шедевров эротики - Гюстав Флобер

Уже брезжил рассвет, когда Арнольд, крадучись, вышел из черной молельной, пропитанной сейчас запахом увядающих роз. Он знал хорошо, что там, позади него, на траурной кушетке сладко спит сейчас убаюканная его ласками, обессиленная им женщина.

Болезненно-страстная улыбка тронула его губы…

Неслышно скользя по коридору, он пробрался теперь к крайней двери, белевшей на противоположном его конце.

На минуту он должен был остановиться, так билось его сердце, так бурно клокотала волнением грудь… Остановился, отдышался и снова пошел на цыпочках к заветной двери.

И вот он у порога ее… Дрожащей рукой нажал ручку… Она подалась.

— Не заперта! — чуть не крикнул он, охваченный порывом радости. И открыл дверь.

Клео спала на своей девственно белой постели. Рыжие кудри были разбросаны по подушке. Малиновый детский рот чему-то улыбался во сне. Совсем как драгоценная прекрасная жемчужина в глубине своей раковины.

Арнольд хищным прыжком зверя бросился к белой кроватке и, быстро склонившись над нею, как безумный, жадно впился губами в этот малиновый детский рот…

Она тотчас же подняла ресницы. Ее кошачьи глазки удивленно широко раскрылись… Еще туман сонного забвения застилал их.

Клео еще плохо, по-видимому, осознавала себя. Она вся еще находилась под властью сонных чар.

Но вот она проснулась…

— Макс… ты?.. Здесь? У меня? О, Макс! — вырвалось у нее прерывистым, полным невыразимого восторга и счастья шепотом… — О, Макс… Наконец-то… Милый… Милый!.. Милый! Как я люблю тебя. Какое блаженство!

— Моя маленькая Цирцея[60]… Моя упоительная вакханка[61]! Теперь я вижу… Да, я вижу, ты любишь меня.

— Я люблю тебя, Макс!.. Эта игра стоила мне так дорого… О, какая это была мука!

— Детка, обожаемая детка! Зато теперь мы уже не расстанемся… Я не отдам тебя никому… Слышишь, никому, Клео! Ты должна быть моею, моею маленькой женой.

— О, Макс!.. А мама?

— Нам нет дела до нее!.. Мы слишком измучены оба, чтобы быть альтруистами. Нет, моя Клео. Отныне другая религия да послужит фундаментом нашей любви… Право сильного — вот что прежде всего входит в ее основу. Согласна ли ты следовать ей, моя маленькая язычница?

— Как ты можешь меня спрашивать об этом, Макс! Я отдалась тебе всецело в это утро. Отныне я твоя собственность. Делай со мной, что хочешь!

Луч солнца проник в комнату и заиграл на белой кровати, на рыжей головке девушки, прильнувшей к груди своего возлюбленного.

Арнольду вдруг показалось, что что-то чистое и прекрасное вошло в его сердце в этот миг, — может быть, впервые за всю его тусклую, невыразительную жизнь.

XII

Новая жизнь, жизнь-сказка, развернулась теперь перед Клео. Отдавшись Арнольду, она, казалось, забыла весь мир в объятиях любимого человека. Они виделись ежедневно, встречались где-нибудь в укромных уголках столицы, в домах свиданий, в загородных приютах для влюбленных парочек, ищущих уединения. Но чаще всего у Фани Кронниковой.

— Гостиная Фани — это колыбель моей любви, — говорил Арнольд, сжимая в объятиях свою маленькую возлюбленную.

Ему действительно казалось, что он любит эту прелестную рыжую полудевушку-полуребенка, умевшую действовать, как никто, на его капризное воображение. Все, все привлекало его к ней. Она была красива, умна, грациозна. С неподражаемым шиком, казалось врожденным, Клео умела, высоко занося ножку, впрыгнуть в каретку мотора… Или легко вбежать по лестнице какого-нибудь фешенебельного кабачка, стреляя из-под полей огромной шляпы в попадавшихся ей навстречу мужчин подведенными глазками. Она умела непринужденно откинуться на спинку кресла в темной ложе бенуара и оттуда бросать вызывающие взгляды в партер.

— Кто эта рыженькая красоточка? Приезжая? Парижанка? — допытывались друзья Арнольда, окидывая жадными взглядами его юную даму.

Он только принужденно смеялся в ответ.

— Ничуть не бывало. Это дочь моей большой приятельницы, известной артистки Орловой. Мать занята предстоящими ей ролями будущего сезона и не может вывозить девочку. Бедняжка скучает, и я решил пошапронировать[62] малютку.

— Опасное шапронство, — лукаво грозил ему пальцем какой-нибудь завсегдатай укромных вилл и кабаре, — смотри, не попадись, Арнольд… В нашем возрасте мы более всего, mon vieux[63], склонны увлекаться такими подлеточками, — цинично предостерегал он приятеля. И тут же немедленно следовала просьба представить его рыженькой очаровательнице.

И Арнольд соглашался, скрипя зубами. Жало ревности вонзалось ему в сердце, когда он одного за другим подводил к Клео всех этих неисправимых ловеласов и прожигателей жизни. Он находил даже в себе силы с кривой усмешкой шепнуть в розовое ушко своей возлюбленной:

— Смотри, Котенок, пококетничай хорошенько с длинным Андре Бехметьевым, он уже ранен тобою насмерть.

И Клео кокетничала. Кокетничала напропалую. Она хорошо помнила заветы своей подруги Фани.

— Если хочешь удержать как можно дольше любовь твоего Макса, прячь подальше твое собственное чувство к нему. Дразни его, кокетничай, флиртуй с другими. Не будь такой же дурою, как твоя мать, которая понадеялась исключительно на свои чары и проморгала своего Макса. Нет, пусть он дрожит за тебя, как за драгоценное сокровище, пусть трепещет страхом за возможность потерять тебя. Если хочешь женить его на себе, говори как можно чаще и как можно больше о том, что ты презираешь семью, что ты понимаешь исключительно свободную, независимую любовь… Тогда…

— Но, Фани, если бы ты знала, как это тяжело играть так… — перебивала подругу Клео.

— Тяжело? — удивленно вскидывала та свои густые черные брови. — Во всяком случае, далеко не так тяжело, как пережить его охлаждение.

— О да! — вырывался возглас испуга у Клео, и она следовала советам своей опытной подруги. Сама Фани была влюблена теперь (была захвачена, по ее собственному выражению) в мулата-наездника из цирка, и обе парочки прекрасно устраивались в ее шикарном особняке.

— Мы не станем мешать вам, вы нам — мне и моему Бену. Не будем же терять золотое времечко. Жизнь не ждет, и молодость не приходит дважды, — сверкая своими белыми, как миндалины, крупными зубами, смеялась Фани.

Все здесь, казалось, было приноровлено к комфорту любовных наслаждений, в этом роскошном особняке на Каменноостровском. О, Фани умела разнообразить эти сеансы любви. Мулат из цирка не требовал, правда, особенной изысканности, но зато Арнольд был слишком утончен для того, чтобы довольствоваться заурядной обстановкой. А Фани была хорошей подругой Клео… И вот, возвращаясь из своего министерства, Арнольд после скучной, однообразной и весьма неутомительной службы попадал сразу в экзотическую обстановку Фаниного особняка. Там было все, что требовала натура этого капризного, ищущего постоянно смены впечатлений человека. Тут было дорогое шампанское и тонкие сигары, пахитоски с опиумом. Звуки арфы, дополняющие впечатление, ароматы каких-то одуряющих курений и прелестная маленькая вакханка, то нежная и страстная, то непонятно холодная, как льдинка, то притягивающая, то отталкивающая его от себя. К обеду Клео должна была неизменно возвращаться к матери. Но после обеда, к вечеру, она появлялась здесь снова, чтобы разделить до полуночи общество своего возлюбленного. И всегда Арнольд с уколом в сердце отпускал от себя свою маленькую вакханку. Иногда он появлялся на короткий миг в гостиной Анны Игнатьевны, скучающий, далекий, равнодушный, едва находя в себе силы поддерживать разговор со старшей хозяйкой. Но вот появлялась Клео, и глаза его загорались… Он обменивался с нею полным значения взглядом за спиной ее матери и начинал прощаться. А получасом позднее исчезала и Клео.