Рудольф Нуреев. Неистовый гений - Ариан Дольфюс

Отдельно следует сказать об американце Джеймсе Уайете, которого Нурееву представил Энди Уорхол. Он сопровождал Нуреева около года, для того чтобы изучить каждое его движение и запечатлеть в акварели и масляных красках. Они подружились. Рудольфу нравилась в Уайете его скрупулезность в анатомических исследованиях (Уайет учился мастерству, рисуя тела в морге, что забавляло Рудольфа), но еще более его привлекало, как он сам говорил, «несходство в жизненных условиях». Уайет, принадлежавший к старой династии британских художников, вел тихую семейную жизнь в деревне. Дом Уайетов в Пенсильвании для Рудольфа стал неким «островком безопасности», и он любил проводить там уик-энды. Но, как ни странно, Нуреев не был поклонником творчества Уайета. Однажды он появился в ателье художника и стал упрекать его в неточности. Но и Уайет не остался в долгу. «В глубине души я был в большем восторге от той экспрессии, которую он излучал, чем от него как от танцовщика», – признался он уже в наши дни29. «В тот день, когда я написал его танцующим в меховой шубе, он сильно рассердился. Для меня это была фантазия вокруг Нуреева и его русского происхождения. Наверное, мне надо было объяснить ему, что речь идет о моей интерпретации. О свободе, с которой я писал портрет…»30. Портреты Уайета отражали прежде всего настроение артиста, а не его физический облик, и Рудольфу они не нравились. Вероятно, в них было то, чего ему не хотелось видеть в себе самом31.

С фотографами Нуреев был не менее требовательным. Между ними разыгрывалась долгая и непрерывная партия притяжения-отталкивания. Рудольф не отказывался, чтобы его снимали, так как знал, что этим поддерживается его известность, подогревается интерес к нему. Он позировал крупным мастерам фотографии, среди которых были Ричард Аведон, Сесил Битон, лорд Сноудон, Анри Картье-Брессон, Энни Лейбовиц. Съемки никогда не были статичными. По выражению лица Нуреева можно почувствовать, насколько он вытягивал все соки из фотографа, а не наоборот. Однажды один из них отметил красоту его взгляда, и Рудольф тотчас же прикрыл себе глаза руками: эта великолепная фотография сказала о нем все. Он мог уйти из студии, хлопнув дверью, если ему не нравились предложения фотографа или если у него лопалось терпение.

С фотографами, специализирующимися на танце, Рудольф тем более не миндальничал. Он знал, что их работы окажут влияние на его репутацию. Во время генеральной репетиции, на которой присутствие фотографов обязательно, артисты танцуют в костюмах и гриме, как на спектакле. Все, но только не Нуреев. «Он мог появиться в шерстяных трико, с растрепанными волосами, с термосом в руке, в сабо на босу ногу, а если это была его постановка, то он мог ходить по сцене во время действия от одного артиста к другому. Мы не могли работать, но ему было на это наплевать, – вспоминала Колетт Массон, французский фотограф. – Рудольф был непредсказуем. Он мог исчезнуть, а потом вдруг появиться в костюме и танцевать восхитительно. Он как бы говорил этим: „Вот сейчас я готов, я в форме. Можете меня фотографировать“. В семидесятых годах он был великолепным „экземпляром“ для профессионального объектива. Но и договориться с ним было непросто. Он, к примеру, мог попросить посмотреть фотографии, а потом разорвать их у вас на глазах, а это самое большое унижение для фотографа-профессионала»32. Однако в подобных случаях он лишь копировал Марго Фонтейн, которая была безжалостна к своим фотографиям… но в отличие от Рудольфа всегда любезна с теми, кто их делал.

И тем не менее Нуреев умел остановиться, когда в игру вступал его собственный интерес. Лорд Сноудон, командированный журналом «Лайф», в 1964 году сопровождал Нуреева и Фонтейн в Вену, где Нуреевым было поставлено «Лебединое озеро». Он следовал за артистами повсюду и сделал, в частности, знаменитую серию снимков на ярмарке, где парочка развлекалась, словно ребятня, на аттракционе «автородео» и в тире. «Рудольф действительно здорово веселился. Но у него была отвратительная манера рвать снимки. Я сказал ему: „Рудольф, не делай этого. Они стоят очень дорого. И кроме того, возможно, они пойдут на обложку „Лайф“. Он мне ответил: „Ну хорошо! Если ты делать обложка, я не рвать фото“»33.

Парадокс, но Нуреев, который был способен потребовать деньги за публикацию фотографий, никогда не устраивал никаких судебных процессов и не препятствовал распространению снимков, не всегда лестных для него, особенно в конце жизни. За несколько недель до смерти, возвращаясь со своего острова Сен-Бартелеми, он дал сфотографировать себя на трапе самолета, хотя знал, что выглядит просто чудовищно. Он не разгонял папарацци, а давал им возможность работать. Однажды он рассердился на своего врача, пожелавшего изменить маршрут, когда узнал, что Рудольфа в засаде ждут фотографы. В таком эксгибиционизме Нуреева нет ничего удивительного: человек имиджа, он всегда точно знал, что хотел явить миру.

С прессой Нуреев также вел себя как хотел, и для журналистов он никогда не был легким «клиентом». Пишущей братии нередко приходилось брать у него интервью на бегу, в рекордно короткое время – например, за пять минут до начала спектакля в грим-уборной. Нуреев всегда заботился о том, чтобы его воспринимали как танцовщика, а не прожигателя жизни, и потому считал своей главной обязанностью привести интервьюера к единственному сюжету – танцу. Если интервью уходило в сторону или он считал вопрос неинтересным, то он мог быть очень резким. «Идиотский вопрос», – говорил он и ждал следующего, вперив взгляд в пришедшего в замешательство журналиста. «Если мне не понравится, я останавливаю», – предупредил он одного английского репортера34.

Рудольф обладал также талантом срежиссировать себя самого, если хотел смягчить свои недостатки, в частности лингвистические. В 1967 году, когда Ролан Пети и Марго Фонтейн, сменяя друг друга, без устали говорили в одной из передач английского телевидения о «Пеллеасе и Мелизанде», Рудольф с простотой гения углубился в книгу. Он неспешно переворачивал страницы, не говоря ни слова, со своей неизменной улыбочкой на губах, – и все видели только его35.

Журналистам он мог лгать и мог говорить правду. Он мог быть и откровенным, и недоверчивым. Он практически наизусть знал, чего от него хотела пресса. И потому он не отказывал себе в удовольствии иногда поиграть с ней. В сентябре 1961 года он лукаво утверждал, что народному танцу его обучил собственный отец!36 В 1972 году он отказался от того, чтобы в его честь назвали беговую лошадь, приведя следующие аргументы: «Во-первых, я не знаком с этой лошадью. А если она не выиграет? В газетах напишут: „Нуреев проиграл“. А если упадет? Появится большой заголовок: „Нуреев сломал ногу при падении…“ Пусть возьмут имя Нижинский. По крайней мере, тот уже умер»37.

Как любой публичный персонаж, Нуреев со временем научился использовать средства массовой информации, чтобы подпитывать свою карьеру. О Королевском балете, когда лондонская труппа приглашала его все меньше и меньше, он высказывался в английской прессе: «Как бы то ни было, я всегда служил им, чтобы заполнить театр. Я был для них чем-то вроде бабы на чайнике, чтобы тот не остывал». В 1989 году, когда его спросили, будет ли продлен контракт с Гранд-опера, он ответил: «Я не собираюсь быть консьержем в Опере».

За свою жизнь он появлялся на обложках журналов самых немыслимых направлений, в том числе очень рок-н-ролльного «Rolling Stone», популярного «People», шикарного «Vogue» и, разумеется, «Paris Match». Ему не всегда нравилось то, что о нем говорили, но всегда нравилось, что он заставлял о себе говорить. Ведь он прекрасно знал, что «звезда балета – это только танцовщик, которым завладела пресса»38.

В начале своей жизни на Западе Нуреев пугался этой бушующей прессы. И понятно, почему в 1986 году он признался: «Когда я оказался в Лондоне в 1962 году, я сделал все, чтобы заставить замолчать превозносившую меня прессу. Другие танцовщики Королевского балета, завидуя мне, не переносили эту лавину журналистов. Я постарался придавить истерию, чтобы установить мир с Королевским балетом. Но истерия продолжалась даже против моей воли»39. Как бы не так…

Для своей раскрутки Нуреев широко использовал телевидение. По примеру Марго Фонтейн, давно работавшей с Би-би-си, он рассматривал телевидение как способ показать себя одновременно миллионам зрителей. В шестидесятых и семидесятых годах он принимал участие в самых различных телевизионных шоу по обе стороны океана. Разумеется, это сыграло громадную роль в росте его популярности.

Танцевать в телевизионных студиях было трудно. Во-первых, они тесные, во-вторых, как правило, с очень неудобным бетонным полом, в лучшем случае на скорую руку покрытым деревянным настилом. Но Нуреев даже в таких условиях держал руку на пульсе. Он контролировал расположение камер, настаивал на новых оригинальных ракурсах, уже тогда проявляя явную предрасположенность к кинематографической деятельности.