Штиллер - Макс Фриш

Теперь Сибилла надеялась услышать из его собственных уст историю о русской винтовке, но тщетно. Он все ходил вокруг да около, ограничиваясь обобщениями, ненужными подробностями, то долго распространялся о топографии Толедо, то пускался в политические рассуждения. - Короче говоря, - сказал он, - залегли мы в этой пустынной долине, мы - бандиты, как называли нас в ваших газетах. Мятежники и бандиты! К сожалению, все уже позабыли, как тогда обстояло дело, как наша милая Швейцария, наша буржуазная пресса восхищалась героизмом фашистов. - Правда? - спросила она без особого интереса. - Я этого не помню, я еще ходила в школу. - Можешь мне поверить! Находясь в Испании, улыбнулся Штиллер, - я хорошо узнал вашу Швейцарию. Не будем об этом говорить! Впрочем, так было и так будет, они подыгрывают фашизму, как и всякая буржуазия, - открыто или тайно. Сегодня они возмущаются Бухенвальдом, Освенцимом и тому подобным, посмотрим, надолго ли их хватит? Сегодня они похваляются своей швейцарской невинностью, плюют на Германию, говорят, что знали обо всем заранее. Уже во время испанской войны, когда мы были бандитами, вместе с Казальсом, и Пикассо, и многими другими, кого они сейчас превозносят, Швейцария была против фашизма! Что ж, поживем - увидим!.. засмеялся Штиллер и встал, чтобы выбросить окурки из пепельницы. Сибиллу удивил его тон. - Выпьешь еще кофе? - спросил он как ни в чем не бывало. Смешно, - сказала она, - до чего злым ты становишься, когда говоришь о Швейцарии! - Она тоже встала, чтобы быть ближе к нему, так как чувствовала, что Штиллер занялся приготовлением кофе, лишь бы не сидеть рядом с нею. Подождем, - сказал он, - пока Германия, наш почтенный и деловой сосед, снова станет выгодным бизнесом! Если она еще раз попробует свои силы в фашизме, за Швейцарией дело не станет, Швейцария ее поддержит. Поверь мне! Ведь это ясно: страна, которая вооружается, поначалу всегда выгодна для соседа. И тут уж сиди да помалкивай и верь нашим газетам, они уж научат тебя разбираться, кто бандит, а кто нет! Все как тогда! Ежели добрый сосед откажется жрать наш сыр или перестанет нуждаться в наших часах, о, тогда мы снова подымем вопль: "Конец свободы, конец бизнеса!" Мы все опять станем оплотом гуманизма, поборниками мира, апостолами законности, права... с души воротит, - закончил Штиллер, - прости меня, но это именно так. - Со злости он забыл зажечь газ под кофейником. Сибилла это видела, но не перебивала его, ей не хотелось кофе. - Свиньи мы, вот кто, стадо свиней! - Он бранился еще с полчаса, Сибилла радовалась этому, как радовалась всему, что отрезвляло и разочаровывало ее в этом человеке. - Короче говоря, - сказал Штиллер, залегли мы в лощинке, окруженной горами. Мне было поручено караулить пленных. Ничего другого они мне не доверяли. Сами бились за прославленный Алькасар, понимаешь, а я торчал в душной лощине и стерег кучку пленных. Еще хорошо, что у меня была Аня. - Штиллер снова налил в свой стакан кьянти. Кто такая Аня? - Разговор снова отклонился от Тахо, но на сей раз в направлении, живо и непосредственно интересовавшем Сибиллу. - Аня, - ска-Хал он, - моя первая любовь. Полька. У нас она работала врачом студентка-медик.

...Штиллер пил вино - стакан в правой руке, давно погасшая сигарета в левой - и рассказывал про свою польку. Она не была красавицей, но импонировала ему еще и сегодня: удивительное здравомыслие и вместе с тем кипучий темперамент, примесь татарской крови, прирожденный боец, и при этом чувство юмора - редкое, как объяснил Штиллер, среди революционеров, интеллигентка и первая коммунистка в своей семье, добрая самаритянка, сама как бы неуязвимая для пуль, вдобавок невероятно способная к языкам переводчица с испанского, русского, французского, английского, итальянского, немецкого, - на всех языках она говорила все с тем же акцентом, но запас слов у нее был богатый, и грамматических ошибок она никогда не делала; ко всему еще отличная танцорка. - Вот какая была Аня, - оборвал свой рассказ Штиллер. - Меня она называла "мой немецкий мечтатель". - Судя по выражению его лица, это до сих пор еще было для него горькой пилюлей, так и не переваренной за десять лег. - Она любила тебя? - поинтересовалась Сибилла. Не только меня, - ответил Штиллер и вдруг встрепенулся: - А где же твой кофе? - Забыт, - рассмеялась Сибилла, - и все из-за ненависти к нашей Швейцарии. - Он рассыпался в извинениях. - Перестань, пожалуйста, - сказала она, - я вовсе не хочу кофе. - Вина ты тоже не пьешь, - сказал Штиллер, что же тебе предложить? - Историю о русской винтовке! - сказала она. Штиллер, опять занявшийся приготовлением кофе, пожал плечами. - Тут не о чем и рассказывать, - сказал он. - Винтовка была в полном порядке, надо было только выстрелить... - На сей раз последовал экскурс в область, недоступную Сибилле, Штиллер принялся столь же деловито, сколь и напрасно объяснять ей тактическое положение, она ровно ничего не поняла. - ...да, - прервал он свою лекцию, - остальное тебе ведь рассказал Штурценеггер! - Между тем было уже одиннадцать, и опять послышался привычный Сибилле бой. Она не могла понять, что именно удручает Штиллера в истории с винтовкой, но понимала, что он ей исповедуется и что эта исповедь ему необходима. - Я не могу понять... - наконец сказала она, но Штиллер сразу перебил ее: - Отчего я не выстрелил? - Сибилла совсем не это имела в виду. Он засмеялся: - Потому что, видишь ли, не винтовка - я сам дал осечку. Очень просто! Я не мужчина! Оттого, что не выстрелил тогда, на переправе в Тахо? - Я совершил предательство, - сказал он не терпящим возражений тоном, - тут не о чем и толковать. Я получил задание, сам его добивался. Получил приказ охранять переправу - ясный и точный приказ. И точка! Это не было моим личным делом, это было общее дело! Мое дело было - стрелять. Для этого я поехал в Испанию! Я предатель. Меня следовало поставить к стенке! - Я в таких вещах не разбираюсь, - заметила Сибилла, - а что сказала твоя полька?

Штиллер ответил не сразу: сперва рассказал, как надул комиссара, отрапортовав, что винтовка не в порядке. - Ты хочешь знать, что сказала Аня? - Он улыбался, разминал сигарету, покуда не выкрошился весь табак, пожал плечами. - Ничего. Лечила меня вплоть до самого отъезда. Она меня презирала. - Ты сказал, что она тебя любила. - Я совершил предательство! -упорствовал он. - Я не выдержал испытания! Любовью тут ничего не изменишь! - Сибилла не мешала Штиллеру говорить, повторять все то же, теми или другими словами. Он снова налил себе вина и выпил. - Ты никому не рассказывал об этом, даже жене? - Штиллер резко мотнул головой. - Почему же, почему ты не рассказал ей? Тебе было стыдно? - Он уклонился от прямого ответа: - Женщинам этого не понять! Я оказался трусом! - Бутылка была пуста, литровая бутылка кьянти; Штиллер не пьянел, вероятно, привык пить. Может быть, он пьет из-за этой истории на Тахо? Теперь Сибилла, конечно, не могла подойти и обнять его... Штиллер почувствовал бы себя непонятым, как и все мужчины, когда их порывам кто-то противопоставляет свои, казалось, он и так почуял, что Сибилла позволяет себе собственные суждения, и меланхолически повторял: - Я не выдержал испытания.

- А ты полагал, - улыбнулась она, - что можно прожить жизнь и ни разу не провалиться? - Ей пришлось уточнить: - Ты стыдишься того, что ты такой, как есть. Разве обязательно быть борцом, воином и уметь стрелять? Ты говоришь, что не выдержал испытания на Тахо, не проявил себя, как следовало, никто с тобой не спорит, но, может быть, ты пытался себя проявить в поступках, тебе не свойственных? - Штиллер не принял этого утешения. - Я же сказал, женщина этого понять не может. - "Понимает лучше, чем тебе бы хотелось", - подумала она, но только засмеялась и сказала: - Не обижайся, но скажи, почему вы, мужчины, всегда хотите быть такими великолепными? Не сердись, но... - Невольно она взяла его руки в свои, но Штиллер, как видно, неправильно это понял, во всяком случае, он посмотрел на нее ласково, но не без пренебрежения. Да, подумала Сибилла, он относится к ней несерьезно, относится как к влюбленной женщине, которая ждет нежности, вот и все. Она докучает ему, это ясно! Он погладил ее по волосам - непонятый трагический мужчина, - и его ласковая снисходительность заморозила Сибиллу, она больше не могла вымолвить ни слова, Штиллеру нравилось быть несчастным (говорит Сибилла), он не стремился расстаться со своей болью. Он окопался за ней. Не хотел быть любимым. Боялся любви. - Теперь ты знаешь, - сказал он и убрал стаканы со стола, - почему я не выстрелил. К черту эту историю! Я не мужчина! Мне еще много лет снилось, что я хочу выстрелить, а ружье не стреляет, незачем объяснять тебе, что это - типичный сон импотента! - Он проговорил это в кухонной нише. Сибилла огорчилась и встала. Она раскаивалась, что пришла сюда, ей было грустно и вместе с тем жаль Штиллера. Почему он не хочет, чтобы его любили? Любили по-настоящему? Оставалось только играть навязанную ей Штиллером роль - роль глупенькой любопытной болтушки, и она болтала, пока Штиллеру не понадобилось выйти.