Девушка с татуировкой дракона - Стиг Ларссон

Хенрик Вангер, по сути дела, заявил по телевидению, что готов драться. Возможно, шансов против Веннерстрёма у него и нет, но война обойдется тому недешево.

Эрика тщательно обдумала свое выступление. Она, в общем-то, не сказала ничего конкретного, но слова о том, что журнал «еще не изложил свою версию», создали впечатление: им есть что излагать. Несмотря на то что Микаэль был привлечен к ответственности, осужден и в настоящее время сидел в тюрьме, она взяла и заявила – не говоря этого прямо, – что на самом деле он невиновен и что существует другая правда.

Слово «невиновный» открыто не прозвучало, но именно благодаря этому невиновность Микаэля становилась еще более очевидной. То, что его возвращение на должность ответственного редактора считалось само собой разумеющимся, подчеркивало: «Миллениуму» нечего стыдиться. Убедить общественность труда не составляло – заговоры интересны всем, и вполне понятно, на чьей стороне окажутся симпатии публики, когда придется выбирать между страшно богатым бизнесменом и дерзким красивым главным редактором. Правда, СМИ столь же легко на эту историю не купятся, но Эрика, возможно, обезвредила часть критиков, которые теперь не осмелятся открыть рот.

По большому счету ни одно из событий дня ситуацию не изменило, но они выиграли время и чуть-чуть изменили соотношение сил. Микаэль догадывался, что для Веннерстрёма этот вечер стал не самым приятным. Их противник не мог знать, насколько много – или мало – им известно, и, прежде чем сделать следующий ход, ему придется это выяснить.

Посмотрев сначала собственное выступление, а затем запись интервью Хенрика Вангера, Эрика с мрачным выражением лица выключила телевизор и видео. Она взглянула на часы – без четверти три ночи – и подавила желание позвонить Микаэлю. Он сидит в тюрьме, и маловероятно, чтобы ему разрешили держать в камере мобильный телефон. К себе на пригородную виллу Эрика вернулась поздно, ее муж уже спал. Она встала, подошла к бару и, налив себе приличную порцию «Аберлюра»41 – спиртное она пила примерно раз в год, – села у окна и стала смотреть на залив Сальтшён и маяк у выхода в пролив.

Составив договор с Хенриком Вангером, она осталась с Микаэлем наедине, и между ними произошла крупная ссора. За прошедшие годы они много раз бурно ругались и спорили из-за того, как следует подавать материал, каким должен быть лейаут, достоверны ли источники и из-за тысячи других вещей, касавшихся «кухни» создания журнала. Но ссора в гостевом домике Хенрика Вангера касалась принципиальных вопросов, и позиция Эрики, как она сама понимала, была уязвимой.

– Не знаю, что мне теперь делать, – сказал Микаэль. – Хенрик Вангер нанял меня, чтобы писать его биографию. До сих пор я мог все бросить, если бы он попытался заставить меня написать о том, чего не было, или склонить к тому, чтобы как-то исказить историю. А теперь он один из совладельцев нашего журнала и к тому же единственный, у кого достаточно денег, чтобы журнал спасти. И я вдруг оказался в западне, а эта позиция едва ли понравится комиссии по профессиональной этике.

– У тебя есть идея лучше? – спросила Эрика. – Тогда самое время ее выложить, пока мы не переписали договор набело и не поставили подписи.

– Рикки, Вангер использует нас для сведения каких-то личных счетов с Хансом Эриком Веннерстрёмом.

– Ну и что нам за дело до их вендетты?

Микаэль отвернулся от нее и сердито закурил сигарету. Перебранка продолжалась довольно долго, пока Эрика не пошла в его спальню, не разделась и не заползла в постель. Когда Микаэль двумя часами позже присоединился к ней, она притворилась спящей.

Этим вечером репортер из «Дагенс нюхетер» задал ей тот же вопрос:

– Как же теперь «Миллениум» сможет всерьез говорить о своей независимости?

– Что вы имеете в виду?

Репортер удивленно поднял брови. Он считал, что вопрос достаточно понятен, но все-таки пояснил:

– В задачи «Миллениума» входит, в частности, обследование предприятий. Как теперь журнал сможет убедить общественность в том, что он объективно подходит к предприятиям Вангеров?

Эрика посмотрела на него с таким удивлением, будто вопрос оказался совершенно неожиданным:

– Вы утверждаете, что объективность «Миллениума» пострадает оттого, что он обретает поддержку известного крупного финансиста?

– Да, ведь совершенно очевидно, что вы не сможете объективно оценивать деятельность предприятий Вангеров.

– В отношении «Миллениума» существуют особые правила?

– Простите?

– Я хочу сказать, что вы, например, работаете для газеты, которая в полном смысле этого слова принадлежит людям с крупным интересом в экономике. Означает ли это, что ни одна из газет, выпускаемых холдингом «Бонниер», не является объективной? «Афтонбладет» принадлежит крупному норвежскому предприятию, которое, в свою очередь, играет важную роль в сфере компьютерных коммуникаций, – означает ли это, что проводимый «Афтонбладет» мониторинг предприятий, занимающихся электроникой, необъективен? «Метро» принадлежит концерну Стенбека. Неужели вы хотите сказать, что все шведские газеты, за которыми стоят финансовые магнаты, не заслуживают доверия?

– Нет, конечно не хочу.

– В таком случае почему же вы полагаете, что объективность «Миллениума» пострадает оттого, что за нами тоже встанут финансисты?

Репортер поднял руки:

– Ладно, я снимаю этот вопрос.

– Нет, не надо. Я хочу, чтобы вы точно отразили мои слова. И можете добавить, что если «Дагенс нюхетер» пообещает уделять дополнительное внимание предприятиям Вангера, то мы будем тщательнее присматриваться к холдингу «Бонниер».

Однако этическая дилемма все-таки существовала.

Микаэль работает на Хенрика Вангера, который, в свою очередь, имеет возможность потопить «Миллениум» одним росчерком пера. А что произойдет, если Микаэль с Хенриком Вангером из-за чего-нибудь поссорятся?

И прежде всего – какова цена ее собственной объективности и в какой момент она из независимого главного редактора превратилась в редактора купленного? Ни сами эти вопросы, ни вероятные ответы на них Эрике не нравились.

Лисбет Саландер вышла из Интернета и закрыла ноутбук. У нее не было работы, зато проснулось чувство голода. Первое обстоятельство ее особенно не смущало, с тех пор как она вновь получила доступ к своему банковскому счету, а адвокат Бьюрман перешел в разряд небольших неприятностей, оставшихся в прошлом. С чувством голода она разобралась, пойдя на кухню и включив кофеварку. Перед этим она много часов ничего не ела и теперь сделала себе три больших бутерброда с сыром, икрой и яйцами вкрутую. Свои бутерброды она жевала на диване в гостиной, а тем временем обрабатывала добытую информацию.

Дирк Фруде из Хедестада нанял ее для изучения личных обстоятельств Микаэля Блумквиста, которого отправили в тюрьму за клевету на Ханса Эрика Веннерстрёма. Через несколько месяцев в правлении «Миллениума» возникает Хенрик Вангер, тоже из Хедестада, и утверждает, что существует некий заговор, направленный на уничтожение журнала. И это происходит в тот же день, когда за Микаэлем Блумквистом захлопывается дверь тюрьмы. Самым любопытным из всего была двухлетней давности статейка под названием «С пустыми руками», посвященная Хансу Эрику Веннерстрёму и найденная ею в интернетовской версии журнала «Финансмагазинет монополь». Там отмечалось, что Веннерстрём начинал свой aufmarsch42 в финансовой сфере в 60-х годах именно на предприятиях Вангера.

Не требовалось особых талантов, чтобы сделать вывод, что эти события как-то между собой связаны. Тут явно была зарыта какая-то собака, а Лисбет Саландер любила раскапывать зарытых собак. К тому же у нее сейчас не было ничего поинтереснее.

Часть 3

Объединения

16 мая – 14 июля

13 процентов женщин Швеции подвергались грубым формам сексуального насилия за рамками сексуальных отношений

Глава

15

Пятница, 16 мая – суббота, 31 мая

Микаэля Блумквиста освободили из тюрьмы в пятницу 16 мая, через два месяца после заключения. Оказавшись в этом учреждении, он в тот же день подал прошение о сокращении срока наказания, правда не особо на него надеясь. Причины, по которым его прошение было удовлетворено, так и остались ему неизвестны, но, вероятно, сыграло роль, во-первых, то, что он ни разу не воспользовался правом покидать тюрьму на выходные, а во-вторых, то, что в камерах, рассчитанных на тридцать одно место, находились сорок два заключенных. Так или иначе, но директор тюрьмы – сорокалетний польский эмигрант Петер Саровский, с которым Микаэль отлично ладил, – написал письмо с рекомендацией сократить его срок.