Советник царя Гороха (сборник произведений) - Алексей Владимирович Мефокиров

и даже благоухающий дезодорантом. Увидев издали приближающийся локомотив, он не смог удержать радостную улыбку, которая озарила его лицо, придав ему немного глупый вид.

Ровно в четырнадцать десять поезд преодолел стрелку и оказался в тупичке. Локомотив дал отрывистый гудок о прибытии. На вагонах было написано «Экспедиция», но это были такие же стандартные вагоны, как и те, что ежедневно проходили на станцию. И только теперь до Дмитровича дошла простая истина, стершая с лица улыбку: перед ним обычный автоматический состав. В нем нет и не может быть людей! Людей нет! Нет…Всего лишь очередной робот…От осознания этого стало вдруг так грустно и обидно, словно в тумане пустыни растворилась последняя надежда, так влекшая к себе. А холодный ветер все так же нес мерзлую пыль, а тускло-желтое солнце едва пробивалось сквозь мглу вечно бушующего моря серых облаков, проносящихся по бескрайнему небу. Медленно Дмитрович опустился на колени, потому, что ноги вдруг перестали его слушать и охватил лысую голову руками, только сейчас ощутив, как ледяной воздух впивается в этот оголенный участок кожи тысячами острых иголок.

И тут он ощутил дрожь во всем теле и тяжелую внутреннею злобу, от которой загустела слюна во рту. Вместе с морозным воздухом в легкие врывалось желание бунтовать, жажда подняться, отряхнуть со штанин мерзлую землю и сделать что-нибудь, чего он сам от себя не ждал. Он сцепил зубы так, что заболели жевательные мускулы и подскочил на ноги. Со злостью сплюнул сквозь зубы на громады стальных колес и начал отряхиваться. Это отряхивание чуть не превратилось в сумасшедший танец, как полное отчаяния и одновременно презрения ко всему сущему «Яблочко» обреченных матросов. Словно пьяный, он заорал похабную песню: просто потому, что уже не мог терпеть и молчать, а говорить было некому и нечего… Но заорав, он оглянулся вокруг с каким-то смущением, будто уличенный в непристойности… Ему показалось, что кто-то за ним наблюдает, и всегда наблюдал… Как Большой Брат… Он ощущал на себе чей-то взгляд, и не увидев никого вокруг, истерически расхохотался. Он хохотал страшно, сотрясаясь всем телом, что нельзя было понять, смех это или рыдание.

Наконец он вернулся в сторожку, и посидев немного, взял себя в руки. Натянув канадку и накинув капюшон, лейтенант начал подключать вручную прибывший состав к разъемам и топливным гидрантам. Всю работу он проделывал механически, апатично, словно сам стал роботом. Глаза смотрели в пустоту остекленевшим взором, от которого поежился бы даже зверь…но не эти тонны автоматизированного металла на рельсах…

Эпилог

Война закончилась еще две недели назад, но только теперь Дмитрович получил демобилизационный билет, и ехал домой. Точнее, сначала по инстанциям, но можно считать, уже домой. Он ехал один на товарном поезде, в пустом вагоне, предназначенном для перевозки бронетехники. Дневной свет проникал сквозь узкие щели, и столбы мелькали призрачными тенями с такой ошеломительной частотой, что глаза приходилось прикрывать, иначе они, автоматически прослеживая частое мелькание, начинали болеть. У поездов больше не было умиротворяющего стука, вместо этого в гулкой пустоте вагона звучало неприятное визгливое жужжание тяговых электродвигателей, больше похожее на работу колоссальной стоматологической бормашины.

Товарный поезд, который обязан был остановиться на вокзале его родного города, шел без остановок, изредка, возле населенных пунктов, ныряя в бесконечные черные тоннели. Погружаясь в тоннель, всегда испытываешь неприятное чувство, особенно, если при этом нет никакого освещения внутри вагона. В тоннелях всегда мрак гораздо плотнее и непрогляднее, нежели в любую, самую темную ночь на поверхности, и это погружение в чернильную плотность подземельного мрака рождает в сердце томительную тревогу, похожую на предчувствие неминуемой беды. Звук, отраженный от бетонных стен узкого замкнутого коридора, превращался из жужжания в стон, похожий на стон умирающего животного.

Наконец состав в очередной раз вынырнул из тоннеля и Дмитрович встал, прижав глаза к толстенному мутному стеклу в смотровых щелях. В эти щели всегда смотрели не изнутри, а наоборот, просто проверяя, загружен вагон или нет, чтобы по ошибке не прицепить к составам порожняк. Сейчас эту работу тоже на большинстве станций делали автоматы, но щели, к счастью, сохранились. Он увидел поля, бесконечные поля, засаженные зеленеющей пшеницей… а может ячменем или овсом. Лейтенант был крайне далек от сельского хозяйства, и не смог бы отличить даже овса от пшеницы, потому что не представлял, чем они могут отличаться. Для него это всегда хлопья в красочных коробках, почти одинаковые на вид и немного разные на вкус, и он не мог и подумать, что хлопья на самом деле на полях не растут.

Наконец поезд, плавно снижая ход, начал приближаться к станции, где нужно было сходить. Это не был его родной город, но именно к комендатуре этого города он был приписан, как и все служившие на ТВЖД. Здесь необходимо было оформить демобилизационное свидетельство на основе имеющегося приказа. Высота звука тяговых двигателей снижалась перед торможением, будто эти самые двигатели вырастали в размерах. Вскоре состав, хрипло завизжав тормозными колодками, остановился, волнообразно сотрясаясь в межвагонных сочленениях. Не теряя времени Дмитрович накинул на плечо лямку рюкзака, и приоткрыв инспекторскую дверцу вагона, выпрыгнул на насыпь. Обувь соскользнула и он, не удержавшись на ногах, грохнулся на щебень балласта и порядочно ободрал локти и колени. Царапины слегка кровоточили, и в июньскую жару начали почти сразу печь и саднить от соли, что выделяется вместе с потом. Он находился в той стороне станции, где останавливаются лишь товарняки: пункт ожидания перед порталом разгрузки и переформирования. Густо пахло свежей травой… Этот запах почти стерся из памяти, и вот он опять, будто из детства, вернулся и от этого стало грустно. Оказывается и у него когда-то была жизнь, в которой пахло свежей травой, а не пустынной солоноватой пылью. Далекая и странная, но такая настоящая жизнь. Которой не стало после трех одиноких лет на станции 372, где он даже разучился толком разговаривать с людьми и все больше привыкая вести беседу сам с собой. Ну, или, если выразится мягче, мыслить вслух.

Поправил сбившийся рюкзак и зашагал вдоль бесконечного ряда вагонов, ожидавших своей очереди на погрузку или разгрузку. Обходя их, словно стены лабиринта, он наконец вышел на тропинку, ведущую к зданию вокзала.

Подойдя к киоску, где продавались какие-то мелочи вроде зажигалок и брелоков, он увидел на перроне одинокую женскую фигуру. Одетая в летнее платьице, девушка выглядела такой невероятно легкой и воздушной, словно пушинка. Она явно кого-то ждала. Она встречала каждый проходящий поезд и всматривалась, привставая на цыпочки, в лица тех, кто