Спасти Каппеля! - Герман Романов

— А что решил председатель правительства?

— Вологодский с Михайловым разом побелели и закряхтели, когда я им выложил листок с подсчетами. И возопили во весь голос!

— А ты как их переубедил?

— С самой любезной улыбкой сообщил, что целый ряд сложных деталей придется заказывать за границей, а дома изготавливать более простые и производить окончательную сборку оружия. Причем заказы на детали следует размещать сразу в САСШ и Японии, поступив по принципу не складывать яйца в одну корзину. И чтобы держать в неведении союзников, которые могут превратиться и во врагов. Политика ведь дело грязное — зачем искушать?! А если захотят свое выпускать, то пусть покупают лицензию. Хотя насчет японцев сие не получится — в это время узкоглазые соседи себя не утруждали подобным порядком, предпочитая воровать идеи и образцы, и изготавливать в массовом порядке копии, давая им иероглифами другие имена.

— Решился этот вопрос, значит, — Фомин радостно оскалился, прикидывая, как резко взгрустнется красным под огнем такого числа стволов.

— Настоящими государственниками оказались наши члены правительства, не зажмотились, — Ермаков победно улыбался. — Через девять месяцев можно ожидать ежедневного поступления трех десятков новых автоматов и ручных пулеметов, и пяток ПКМ. Это в дополнение к ППС.

— Хорошее дитятко рождается, роту за день перевооружить. Патронов лишь бы хватило…

— Хватит. Мы сейчас умными стали, рыбу больше не покупаем. Удочки нужнее. Мастерские оборудуем для переоснащения патронов, а потому гильзы собирать придется. Экономить нужно, а то у Михайлова золотой запас не бездонный колодец.

— Мне бы автоматики все забрать, а то у егерей пулеметов мало. А у меня ППС только два десятка. Ты же сам сказал, что обычной пехоте они не подходят, — Шмайсер в одно мгновение превратился в просителя, даже голос стал заискивающим. Все собравшиеся за столом, посмотрев на такую метаморфозу, дружно прыснули.

— Ты их пока по ротам поштучно распредели, пусть обучаются, — Ермаков с улыбкой выдал цеу и потянулся за папиросой. — А к марту три сотни получишь и патронов досыта. Вот и вооружишь своих гвардейцев.

— Пораньше бы, — заканючил немец, но, поняв, что номер не пройдет, тут же вернул себе нормальный облик и задал насквозь деловой вопрос.

— Докуда наступать будем?

— Щегловские проходы запрем, и то благо. Но лучше взять Новониколаевск. За полтора месяца нужно управиться, а там перемирие заключать.

— Ты в своем уме, Костя? С упырями переговоры вести?

— И поведу! Нам передышка нужна, тыл в порядок привести, партизан унять. И к новой войне подготовиться. И главное — если перемирие заключить, то все реформы, о которых я говорил, можно связать с твоим именем, Мики. Тогда все путем будет, за тобой народ пойдет.

За столом воцарилось гнетущее молчание — предложение Ермакова ошарашило, показалось категорически неприемлемым. И первым свое сомнение высказал Фомин.

— Ты не все сказал, Костя. Темнишь?

— Нет. Тут сложнее. Видите ли, но если красные откажутся от перемирия с Сибирью, то они будут выглядеть агрессорами. И тогда на нашей стороне выступит Япония. Мы сейчас внушаем «союзникам» и нашему населению мысль, что Сибирь воевать не желает за российские порядки, а хочет быть независимой державой. В этом наше спасение. Или вы считаете, что с пятью миллионами и кустарным производством мы сможем долго противостоять красным без иностранной помощи? А мы ее не получим, если не научимся лгать и изворачиваться. Все должны поверить в нашу полную «самостийность», и ты в первую очередь, Мики. Иначе наш театр прогорит и захлопнется крышкой.

— Так дело в этом? А я чуть не поверил, что вы с Вологодским всерьез мутите, — облегченно протянул Михаил Александрович, распрямившись в кресле, будто с плеч упала тяжелая ноша.

— И хотел меры предпринять, — усмехнулся Ермаков, — вместе с Келлером. Только не отпирайся, это легко просчитывается. А потому делать нельзя, дурость на пользу не пойдет. Все ваши корпуса после Оби и заключения перемирия будут распущены, ибо наши «союзники» потребуют удаления несибирских войск. И мы это сделаем, а иначе какая вера у них будет в нашу независимость?

— И куда армию денем? — В голосе Фомина лязгнул металл.

— Как куда? — делано изумился Ермаков. — Каждой бригаде дадим определенный район, устроим там семьи, раненых, больных, увечных. Тех, у кого нужные специальности — инженеры, техники, квалифицированные рабочие, — устроим на работу, нам промышленность развивать нужно. А всех остальных сразу же вольем в сибирскую дивизию, что с данной губернии комплектоваться будет. Они станут костяком и быстро приведут наших крестьян в должный вид и образ мышления!

— А-а-а! — дружно потянула пермская троица, вытаращив глаза.

— Вот так надо делать, а вы кустарничаете. И «союзники» довольны будут, и у нас сразу четыре мощные дивизии появятся, по довоенным штатам, в 20 тысяч. А то наплодили корпусов и дивизий, на целых три армии генералов-дармоедов. Так вы за новую Сибирскую армию?!

— Я в тебе не ошибся, граф Келлер прав, у военного министра государственный ум. — Михаил Александрович засиял, как новый пятак.

— Нашли дурака! Мне эта власть нужна как корове седло! Я бы лучше своими бронепоездами командовал.

— А вот и нет! Почему как умный и честный человек, так от власти шарахается?! А как подлец и дурак, то в нее лезет?!

— Тебя, Мики, учили править нормальной страной. Никто не предполагал, что держава съедет с катушек. Ты и растерялся. А тут политиком надо быть — подлым и циничным, если потребуется. И ты обязан таким стать, на тебе держава и люди. И твой долг все исправить, дать нормальную жизнь. А мы тебе помощники. Знаешь главный девиз? «Не можешь — научим, не хочешь — заставим!» Последнее к тебе не относится, а потому не надейся отсидеться за нашими спинами, работать будешь за троих. Шучу, шучу…

— За пятерых, Мики, — угрюмо добавил Фомин. — Это твой долг!

— Я понимаю, господа! И спасибо! На вас надеюсь, на помощь вашу, на то, что от ошибок убережете! Господи! Но почему же таких людей не было у моего несчастного брата!

Иржи был счастлив — за эти двадцать часов его жизнь сделала крутой поворот, и он привезет в милую Чехию из далекой холодной Сибири красавицу жену. Любимую…

Его свояк Вацлав быстро закрутил дело с женитьбой — по прибытии на станцию надпоручник нашел священника и договорился о венчании. Возникли сложности — Настена была православной и отказывалась менять веру. Но золото решило сомнения, и их через час повенчали. Свадьбы как таковой не было — все присутствовавшие выпили по бокалу вина и разошлись, какая тут гулянка, война ведь, а в Приморье партизаны зашевелились.

В вагоне им с женой отвели отдельный отсек, повесили занавеску — получилась уютная комнатушка, первый его дом за эти долгие пять лет. И здесь будет их первая ночь, и, может, Настена понесет от него ребенка. Это было бы здорово. А потом будет долгое плавание, оно станет их свадебным путешествием, по всему миру. Полгода еще пройдет, пока они до Чехии доберутся, через все моря и страны.

Он вернется не бедным, с семьей, спасибо Вацлаву и Настене. Утром к Иржи пришел офицер, будущий родственник, и на ухо стал шептать такие слова, что Колер был готов хоть голышом побежать на венчание. Оказывается, Сибирское правительство щедро и сполна рассчиталось за отобранные у чехов эшелоны с добром. Очень щедро — каждому легионеру будет выплачено по сто долларов русским золотом. Увечным вдвое больше и на жену полсотни. И на детей столько же, пусть даже ребенок в животе у матери.

Иржи заерзал на мягком тюфячке — он жаждал познать жену и надеялся, что до отплытия из России она забеременеет. Детей ведь все равно придется заводить, но лучше это сделать раньше, несколько сотен крон для их семьи лишними не будут. А рука, как правильно вчера женушка заметила, в этом деле не очень и нужна. «Главное» у него цело и в полном порядке.

Занавеска отдернулась, и в отсек вошла Настена, осторожно, стараясь не шуметь, ибо в соседних купе раненые и больные уже спали — ночь охватила своим темным покрывалом китайскую станцию.

— Ты ждешь меня, муж мой? — Теплые девичьи губы впились, Иржи задохнулся от поцелуя и вспыхнул летним костром. Его рука принялась мять тугое девичье тело, а нутро от этих прикосновений распалялось все больше.

— Потерпи чуток, дай косу расплести, ведь в последний раз такую носила, — ласковый шепот жены унял дрожащего от возбуждения мужчину, и он остановил немудреную ласку.

Чех дальше просто спокойно лежал, и на место вожделения потихоньку пришла нежность — чувство, которое он знал только в детстве, ласкаясь к матери, маме. Иржи смотрел, как жена скинула одеяние и в длинной ночной рубашке присела к нему на топчан.