Z — значит Зельда - Тереза Фаулер

Мое платье на том пикнике такое же коричневое, как наша река. И как бы успешно я ни подражала ей внешне, мне не удалось вобрать в себя ее мудрость. И не удастся еще несколько лет. Сейчас я женщина, которая, пытаясь найти укрытие от жизни своего мужа, начала заниматься балетом три раза в неделю. Дома в ней нет нужды — муж распоряжается горничными, кухаркой и гувернанткой, которую ненавидит и она, и ее дочь. И вот женщина изучает книги по искусству и пишет картины между уроками танцев, потом, когда глаза устают от живописи, работает над очерками и рассказами, а если между этими занятиями и сном остаются свободные часы, проводит их в алкогольном дурмане, погружаясь в него все глубже и глубже, на грани потери сознания.

Гости приходят и уходят, снова и снова. Муж тоже. Она танцует, рисует и пишет, и ее усилия рождают множество замечательных произведений: изящно расписанная мебель и абажуры, которые приводят в восторг ее дочь, публикации, интервью, возможности, признание. Все то, за что она будет держаться потом, когда ее утянет в дурную зыбь.

Одна из горничных машет с крыльца кухонным полотенцем, привлекая наше внимание.

— По радио передали, — кричит она, — что мистер Линдберг только что приземлился в Париже!

Мы глупо скользим взглядами вдоль верхушек деревьев, к небу, как будто сможем разглядеть самолет, увидеть, как он опускается все ниже и ниже и наконец исчезнет из виду.

«Вот и наступил конец потрясающего путешествия, — думаю я. — Все кончено, смотреть больше не на что».

Глава 40

Кармел Майерс была очаровательной, соблазнительной брюнеткой, настоящей красоткой с томными глазами и губами, от природы всегда чуть приоткрытыми. Мы столкнулись с ней в лобби нашего отеля в Генуе в конце марта 1928.

— Обязательно поужинайте завтра со мной и Фредом, — предложила она.

Кто бы смог ей отказать?

Фред Нибло, режиссер «Бен-Гура», в котором играла Кармел, был в два раза старше ее, женат, и ничто из этого не имело значения. То, что они были вдвоем в Генуе, не меньшее совпадение, чем то, что мы встретили их там по пути в Париж.

— Как прекрасно снова вас видеть! — воскликнул Фред, когда мы уселись за их столик в ресторане отеля. Он ткнул пальцем в меню. — Пробовали когда-нибудь этот бренди? Поверьте, незабываемое переживание. Четыре стакана, — произнес он по-английски официанту и поднял четыре пальца, показывая на нас всех. — Четыре стакана, две бутылки. — Он постучал по названию бренди в меню, потом поднял два пальца в победном жесте. — Йу-ху! Для начала.

— Поднимем бокалы за ваше возвращение в Европу, как это волнующе — провести лето в Париже, — улыбнулась Кармел. — Как прошло плавание? Вы любите путешествовать по морю? Это так интимно, так романтично, не находите?

Мы со Скоттом переглянулись, разделив невысказанное «Ни черта подобного». Погода была кошмарная — качка и холодный дождь, и первые два дня мы провели в спорах по поводу моего намерения продолжать уроки танцев, когда приедем в Париж. Устав от ругани, следующие семь дней мы полностью игнорировали друг друга и достигли зыбкого перемирия только в последний день благодаря общему облегчению оттого, что наконец-то видим землю.

Немногочисленный оркестр играл танцевальные мелодии моего детства. Подали какую-то рыбу с какими-то овощами — ничего особенного, и я ела немного. А вот брэнди был выдающимся. Я смаковала его маленькими глотками, наслаждаясь недолгим уходом от реальности, который мог подарить отменный напиток. Фред и Скотт прикончили целую бутылку еще до того, как подали десерт.

Скотт взял на сладкое пирожное, которое выглядело более сытным, чем мог выдержать мой живот, поэтому когда он сказал: «Оно потрясающее, попробуй», я отказалась.

— Ешь сам, я сыта.

— Но тогда ты не узнаешь, какое оно восхитительное! — Он казался разочарованным.

— Я попробую, — вмешалась Кармел и раскрыла свои чувственные губы чуть шире, чем обычно.

Скотт парализованно уставился на ее рот, будто попал под гипноз. Казалось, эта алая буква «О» таит в себе ответы на все проблемы мира или хотя бы на его, Скотта, молитвы. Я пнула его в лодыжку, чтобы разрушить чары, и это сработало: он моргнул и сам съел кусочек с вилки, будто и не предлагал его никому. Я прямо посмотрела на Кармел, она улыбнулась с напускной невинностью.

Есть женщины, которые всецело отдают себя публике, Кармел — одна из них. Каждый ее жест, каждый слог, слетающий с ее губ, звон смеха, то, как платье облегает грудь, — все это осознанно и намеренно направлено на то, чтобы вызывать восхищение у женщин и желание у мужчин. Я не винила ее за это. Ни капли. Я видела в ней своего рода живое произведение искусства, которое к тому же могло похвастаться умом и чувством юмора. Разве она виновата в том, что, как и я, иногда пробуждает в мужчинах самые примитивные чувства?

Скотт и Фред быстро расправились со второй бутылкой брэнди, а в стаканах у нас с Кармел все еще плескалась первая порция. Я знала, что излишек любого вида алкоголя скверно влияет на мой желудок. Кармел, возможно, понимала, что он дурно влияет на ее самоконтроль. Я уверена, что, если бы я выглядела, как она, то была бы всегда начеку.

Фред развлекал нас бесконечной чередой самоуничижительных шуток о том, почему в индустрии развлечений так часто можно встретить евреев (в том числе они с Кармел). Кармел часто закатывала глаза, в притворном неодобрении округляя свой рот идеальной буквой «О». Чем больше бренди выпивал Скотт, тем меньше он мог — и хотел — оторвать взгляд от этой манящей буквы.

— Так, хватит! — Я не выдержала и хлопнула ладонью по столу.

Все подпрыгнули.

— Почему всем мужчинам не дают покоя женские рты? — громко поинтересовалась я. — Дело просто в… ну, в том, что они бы хотели, чтобы с ними сделали эти рты?

— Зельда! — воскликнул Скотт.

— Зельда!

— Что? Это касается в первую очередь тебя.

— Нет-нет, все гораздо серьезней, — подал голос Фред. — Подумайте сами: рот — это единственная часть эротической карты тела, которая видна, когда женщина одета. Это символ каждой влажной впадины в ее теле, к которым стремятся все мужчины. У нас нет выбора.

— Видишь? Ты и впрямь художник! — Скотт приобнял Фреда за плечи.

— А кто-то сомневался?

С этой минуты они втроем пустились в обсуждение того, можно ли считать кинопроизводство полноценным искусством, кто в это верит, а кто нет и сможет ли звуковое кино, вроде вышедшего прошлой осенью «Певца джаза», навсегда изменить Голливуд.

Я настроилась просто переждать остаток вечера, и мои мысли уже перекинулись на более интересные мне предметы: салон Натали, балет с серьезным европейским наставником, бриоши в моей любимой boulangerie, когда я почувствовала на себе пристальный взгляд Скотта.

— Что? Почему ты на меня так смотришь?

— Потанцуй со мной. Это вальс. — Он встал и протянул мне руку.

Я прислушалась. Оркестр играл песню «Целуй меня снова», которую я однажды услышала по радио и полюбила.

— Давай, — подтолкнула меня Кармел. — Потанцуй со своим мужем, иначе это сделаю я.

Когда я подала ему руку, Скотт покачал головой:

— Мне не нужен никто, кроме Зельды.

Глава 41

27 июня 1928

Дражайшая Вторая Сара!

Мы провели вот уже три очень насыщенных месяца в Париже. Мы живем в доме 58 по улице Вожирар — на этот раз выбрали Левый берег. Я хотела написать тебе раньше, но, как обычно, верчусь, как белка в колесе.

Скотт хотел, чтобы мы были поближе к сама-знаешь-кому, и расстроился, когда узнал, что новая жена этого великого человека беременна и решила рожать на американской земле — говорят, роды могут начаться с минуты на минуту. Так что они перебрались в Ки-Уэст во Флориде. На мой взгляд, это место хорошо уже тем, что оно далеко от нас. В последнем письме Скотту он писал о противостоянии с рыбой размером с человека.

Я же веду противостояние с моим возрастом и земным притяжением совместно с моей новой наставницей — Любовью Егоровой, которую мне посоветовали Мерфи. Гонория берет уроки балета в ее студии, и теперь Скотти тоже туда ходит. Егорова — жена князя Никиты Трубецкого, представляешь, как здорово? И что еще лучше, она потрясающий учитель и необычайно красивая и лиричная балерина. Когда вырасту, хочу быть, как она.

В остальном все более или менее по-прежнему, хотя Париж изменился — здесь почти не осталось французов. Все бульвары набиты американцами, которые говорят с таким чудовищным акцентом, что я на их фоне звучу как коренная француженка. В прошлые выходные мы со Скоттом поскандалили и с тех пор не разговариваем, но так как сегодня идем на ужин у Сильвии Бич в честь Джеймса Джойса, мне снова придется примерить маску миссис Ф. Скотт и пытаться не ссориться с ним и другими гостями. Чья это вообще жизнь? Я чувствую себя полноценным и реальным человеком, только когда до седьмого пота отрабатываю плие в студии. Так ты себя чувствовала, когда ваш с Джоном брак близился к краху?