Мой ледокол, или наука выживать - Леонид Токарский

В это же время мы тоже ехали в автобусе по трассе и уже подъезжали к Тель-Авиву.

Я ещё плохо понимал иврит. Пассажиры приникли к портативным радиоприёмникам. Все они, как будто, породнились. Мне тут же растолковали, что происходит. Всем было важно, чтобы я тоже точно понял, что и в каком случае рекомендуется делать. Операция по ликвидации террористов ещё не была закончена. На улицах появилось много людей с оружием. И тут я увидел картину, которая навсегда осталась у меня в памяти. Посреди проезжей части дороги, на островке, разделяющем противоположные направления движения транспорта, сидел старик. Он сидел на стуле, принесённом из дома. На коленях у него лежал карабин. Его лицо меня поразило. Оно было спокойно и отражало полное согласие с самим собой. Видно было, что старика никто не заставлял.

Он сидел посреди шоссе и охранял свой дом, свою землю, свою страну. Вокруг него с двух сторон проносились машины, а он спокойно сидел и никуда не спешил. На лице его было написано, что он точно знал, зачем это делает. Так его учили сначала в «Пальмахе» — подпольной еврейской армии — до провозглашения государства Израиль, а потом в израильской армии. Старик сам принял решение и был абсолютно уверен в необходимости своих действий.

Такого в другом конце мира даже произойти не могло.

Именно тогда я в первый раз по-настоящему понял, что не ошибся в своём решении приехать в Израиль и что Израиль — мой единственный Дом.

Глава 26

Первые шаги

Жизнь начала входить в нормальное русло.

Изучение иврита в ульпане отнимало много энергии. Как и в прошлом, я учился с удовольствием, понимая насколько это важно для меня. Денег было мало. Мне их особенно не хватало, так как я много тратил на «фотопропаганду». Каждую неделю посылал свои фотоснимки в Ленинград родителям и друзьям. Мне важно было убедить родителей выехать в Израиль как можно скорее. Израильская бюрократия — нелогична и несоизмерима с советской. Месячное пособие в те времена в банк не перечислялось. Мы неделями ждали, пока сотрудница Центра абсорбции поедет в Тель-Авив забрать месячный чек для каждого из нас. Чиновники министерства не перерабатывали. Точнее, они просто не работали. Приходили утром, отбивали учетную карточку прихода на работу и уходили на целый день по магазинам. В принципе, они не были плохими людьми, просто в Израиле в те времена, понятие «работа» для государственного служащего было понятием абстрактным. Однажды, после недельных обещаний привезти мне чек, голодный из-за отсутствия денег, я подошёл к нашей социальной работнице. Она была очень приятная и симпатичная женщина, правда, плохо понимающая, в какой ситуации мы находимся. Я ей вежливо сказал: «Вы очень приятный человек и мне нравитесь. Но вы меня морите голодом уже неделю. В моих карманах несколько дней нет ни копейки. Мне не на что покупать еду. Я хочу сегодня позвонить вашему мужу и напроситься к вам на обед. Знаю, что он хороший человек, мне не откажет». Она покраснела и извинилась. В тот же день я получил свой чек. На этом проволочки с чеками закончились.

Крутились около нас разные люди. Посещали странные политические деятели, убеждавшие в торжестве дела социализма и с пеной у рта доказывающие величие деяний Сталина для человечества. Все почему-то считали, что приехавшие из СССР только и мечтают о построении социализма и коммунизма в Израиле. Мне совали в руки красную книжицу и уговаривали вступить в партию, не понимая, что меня тошнит от одного только слова «партия». Я им всем вежливо предлагал уехать в Советский Союз, заняв моё место, вполне серьёзно объясняя, что СССР нуждается в атомной энергии. А добывать уран некому. Политических заключённых не хватает. Я объяснял, что им с лёгкостью найдут место на урановых копях. Там теория настоящего социализма будет очень актуальна, да и настоящие борцы за социальную справедливость, в большинстве своём, находятся в этих местах. Моих предложений они не приняли, но отстали. Однажды приехали в наш Центр абсорбции киббуцники и пригласили на разговор. Очень заинтересовавшись моим образованием и опытом работы, они предложили пожить в киббуце пару недель. Я с благодарностью согласился.

Киббуц был огромным, одним из самых крупных в Израиле. При нём — большая фабрика по переработке древесины. Вот на ней и хотели меня задействовать. Я с удовольствием согласился. Проблема киббуца заключалась в отсутствии квалифицированных инженеров. Главным инженером фабрики назначили молодого киббуцника, который учился на втором курсе института. Я стал ему помогать во всём, в том числе и в выполнении его курсовых работ. Конечно, юноша был слабоват для занимаемой должности; но зато он был свой — киббуцный. На фабрике работало много наёмных работников, которые трудились намного больше и интенсивнее.

Жизнь в киббуце была похожа на сказку. Прежде всего, меня познакомили с очень красивой русскоязычной девушкой, назначенной моим «апотропусом» (куратором). Звали её Софья, она играла на скрипке в межкиббуцном оркестре. Девушка с удовольствием согласилась быть моим добрым ангелом и в тот же вечер переехала ко мне жить, чтобы более детально ознакомить со всеми преимуществами киббуца. Жизнь здесь полностью отвечала коммунистическому принципу: «От каждого — по способностям, каждому — по потребностям».

Каждый штатный член киббуца (а были и нештатные — так называемые «кандидаты») занимался тем, чем хотел. Если человек любил фотодело, то занимался фотографией для киббуца. Если любил машины — работал в гараже. Если любил фабрику, то работал на фабрике и выполнял ту работу, которую любил. Были те, которые профессионально любили женщин — эти качества тоже находили себе применение. Я вставал утром, часов в восемь. Шёл на фабрику. Поработав часик, возвращался на завтрак. После завтрака, отработав ещё часик, посещал парикмахерскую. (Очередь была заказана заранее). В два часа заканчивался рабочий день, и я отправлялся в горячий соляной бассейн. Уставший после соляного бассейна, тут же заваливался спать в комнате отдыха.

Вечером появлялась Софья. В полной темноте, при свете раскалённой печки, Софья играла на скрипке Паганини. Она стояла нагая, освещаемая красным бегающим светом, исходящим от нашей печки, и вдохновенно двигала смычком. Признаюсь честно, что меня на этот сюрреализм хватало ненадолго. Звук скрипки обрывался, и мы переходили в другой мир, наполненный другими эмоциями.

Таковы мои киббуцные воспоминания. Бытовых проблем не существовало. Утром я складывал грязную одежду около моего вагончика в корзинку, вечером в корзинке лежало чистое бельё. В магазине можно было приобрести рубашку и записать этот факт на свой счёт. Денег для покупки не требовалось. Деньги вдруг стали понятием абстрактным и ненужным.