Восстание в пустыне - Томас Лоуренс

Прибыл Ауда и начал хвастаться. Он занял Эль-Газале штурмом, захватив оставленный поезд, орудия и двести человек, в том числе немцев.

Нури Шаалан доложил о четырехстах пленных с мулами и пулеметами.

Над нами упорно кружился английский аэроплан, разведывая, являемся ли мы арабским отрядом. Юнг разостлал на земле сигналы, и летчики сбросили ему записку о том, что Болгария капитулировала[101].

Мы даже не знали, что на Балканах ведутся наступательные действия, и, таким образом, известие показалось немаловажным. Несомненно, конец не только великой войне, но и нашей, был близок. Последнее напряженное усилие — и наши испытания закончатся и каждый сможет вернуться к своим делам, забыв о безумиях войны.

Прибыла армия Фейсала. Рощи кишели людьми. Каждый отряд выбирал себе свободное место получше и развьючивал своих верблюдов. Наши люди повели животных к потоку, извивавшемуся между зелеными кустарниками, оливковыми деревьями и пальмами, цветами и возделанными фруктовыми садами, казавшимися нам странными после наших двухлетних скитаний по каменистой пустыне.

Обитатели Шейх-Саада боязливо подходили, чтобы поглядеть на армию, давно снискавшую легендарную славу. В их деревне сейчас находились ее вожди, носившие знаменитые и грозные имена, — Талал, Насир, Нури, Ауда. В свою очередь, мы смотрели на поселян, втайне завидуя их мирной крестьянской жизни.

Впятером или вшестером мы поднялись на развалины, откуда через южную равнину можно было определить, насколько безопасно наше положение. К нашему изумлению, мы заметили сверху малочисленную роту регулярных войск в мундирах — турок, австрийцев и немцев — с восемью пулеметами на вьючных животных. Изнемогая, они шли из Галилеи к Дамаску, потерпев поражение от Алленби.

Мы не подняли тревоги, чтобы избавить наши утомленные войска от новых мук; лишь Дарзи Ибн Дагми с Хаффаджи и другими членами семьи спокойно сели в седло и напали на неприятеля со стороны узкого прохода. Офицеры пробовали защищаться и были немедленно убиты. Солдаты же побросали оружие и сдались.

Вдали на востоке показались толпы народа, движущиеся на север. Мы отправили людей ховейтат, чтобы захватить их, и через час они вернулись. Каждый из них со смехом вел мула или вьючную лошадь, несчастных, бессильных животных, слишком ясно доказывающих своим видом, каким лишениям подвергалась разбитая армия. Их всадниками были невооруженные солдаты, спасавшиеся бегством от англичан. Люди ховейтат гнушались брать подобных пленных.

— Мы отдали их деревенским ребятам в качестве слуг, — усмехнулся Заал, улыбаясь своими тонкими губами.

С запада к нам пришли вести, что немногочисленные роты турок отступают перед атаками генерала Чавела. Мы послали против них вооруженные отряды из людей наим, крестьянского племени, примкнувшего к нам прошлой ночью в Шейх-Мискине. Так давно подготавливавшееся нами восстание масс сейчас вздымалось бурным потоком, ибо с каждым нашим успехом вооружались все новые мятежники. В двухдневный срок мы могли бы двинуть шестьдесят тысяч вооруженных людей.

Над горой, за которой скрывалась Дераа, мы увидели густой дым. Какой-то всадник легким галопом подскакал к Талалу и сообщил, что немцы подожгли аэропланы и склады и приготовились эвакуировать город. Английский аэроплан сбросил записку, что войска генерала Барроу находятся вблизи Ремта и что две турецкие колонны, одна в составе четырех тысяч человек, а вторая в составе двух тысяч, отступают в нашем направлении из Дераа и Мезериба.

Мне казалось, что эти шесть тысяч человек представляли собой все, что оставалось от турецкой Четвертой армии в Дераа и от Седьмой армии, задерживавшей наступление Барроу. Уничтожив их, мы целиком выполнили бы свою задачу. Однако, пока мы в этом убедимся, следовало удерживать в наших руках Шейх-Саад. Поэтому мы решили пропустить большую турецкую колонну, послав за ней Халида лишь с его людьми руалла и частью северных крестьян, чтобы они тревожили ее с флангов и с тыла.

Ближайшая колонна в две тысячи человек была нам по силам. Их встретит половина наших регулярных войск с двумя орудиями. Талал был встревожен, так как намеченная ими дорога вела через его собственную деревню Тафас. Он склонил нас к решению поспешить туда и овладеть мостом к югу от нее. К несчастью, при измученности наших людей спешка становилась сомнительной. Я поскакал со своим эскадроном в Тафас, надеясь отступать с боем, пока не подоспеют остальные. Но на половине пути нам попались навстречу верховые арабы, которые гнали ватагу ограбленных догола пленных по направлению к Шейх-Сааду.

Арабы рассказали, что турецкая колонна — последний уланский полк Джемаль-паши (командующего Четвертой армией) — уже вступила в Тафас. Когда показалась деревня, мы, обнаружив, что турки заняли ее и что оттуда доносились звуки случайных выстрелов, сделали поблизости привал, наблюдая за поднимавшимися между домами тонкими столбами дыма.

Мы залегли для наблюдений и увидели, что неприятельский отряд отходит от своего сборного пункта, находившегося за домами. Они маршировали в полном порядке в направлении Мискина, а уланы были впереди и в тылу колонны. Смешанный строй состоял из пехоты, выстроенной колонной, защищаемой с флангов пулеметами и державшей в центре орудия и транспорт. Мы открыли огонь по фронтовой части их линий, едва она показалась из-за домов. Турки в ответ направили на нас два полевых орудия. Шрапнель, как и обычно, давала перелет и, не причинив вреда, пролетала над нашими головами.

Нури подъехал к нам вместе с капитаном французской артиллерии Пизани. Перед шеренгами войск скакали Ауда Абу-тайи и Талал, взбешенный рассказами людей клана о страданиях, которым подверглась деревня. Сейчас ее покидали последние ряды турок.

Наша пехота заняла позицию и открыла частую стрельбу, приведя в смятение вражеский арьергард.

Деревня лежала безмолвная, застланная клубами дыма. Приблизившись, мы увидали серые груды трупов. Вдруг из-за груды вышла маленькая фигурка. Это был ребенок трех или четырех лет. Его грязная рубашонка на одном плече и боку залита была кровью, которая струилась из широкой рваной раны на шее.

Ребенок пробежал несколько шагов, затем остановился и удивительно звонким голосом (может быть, потому что все остальные молчали) закричал:

— Не бей меня, баба[102].

Абд эль-Азиз (это была его деревня, и ребенок мог принадлежать к его родне) соскочил с верблюда и опустился на колени в траву рядом с ребенком. Порывистое движение испугало ребенка, он протянул руки и попытался крикнуть, но вместо этого упал, кровь хлынула и залила его рубашку; мне кажется, что он тут же умер.

Мы миновали трупы, направляясь к деревне. Сейчас нам было понятно, что ее безмолвие означает смерть и ужас. На окраинах шли низкие глиняные стены овчарен, и на одной из крыш я заметил что-то красно-белое. Вглядевшись, я увидел на ней лежавшее лицом вниз тело женщины, пригвожденное между ее голыми ногами зубчатым штыком, рукоятка которого зловеще торчала в воздухе. Возле нее валялось около двадцати трупов, убитых самыми разными способами.

Мы бросились за врагом, пристреливая по дороге отставших, которые молили нас о пощаде. Талал видел то же, что видели и мы. Он застонал, как раненое животное, поднялся на возвышенность и некоторое время пробыл там. Сидя на своей кобыле и дрожа всем телом, он, не отводя глаз, глядел вслед туркам. Я приблизился, чтобы поговорить с ним, но Ауда схватил мои поводья и остановил меня. Медленным движением Талал надвинул покрывало на лицо и затем, казалось, внезапно овладел собой, так как ударил стременами по бокам своей кобылы и стремглав пустился галопом, низко наклонившись и раскачиваясь в седле, прямо к главному отряду неприятеля.

Мы окаменели, следя за тем, как он мчался вперед. Стук копыт его лошади, как барабанный бой, неестественно громко отдавался в наших ушах, ибо и мы, и турки прекратили стрельбу. Обе армии ждали, что он сделает, а он несся вперед в вечернем безмолвии, пока до неприятеля не осталось лишь несколько шагов. Тут он выпрямился в седле и дважды издал ужасным голосом свой военный клич:

— Талал, Талал!

И сейчас же затрещали винтовки и пулеметы турок. Талал и его кобыла, изрешеченные пулями, рухнули мертвыми.

У Ауды был серьезный и свирепый вид.

— Да смилуется над нами Бог! Мы отплатим за него, — сказал он.

Он дернул поводья и медленно двинулся вслед за врагом. Мы созвали крестьян, опьяненных страхом и кровью, и приказали им напасть с обеих сторон на отступающую колонну. Старый боевой лев проснулся в Ауде и вновь превратил его в нашего вождя. Искусным маневром он загнал турок на неровную местность и расколол их на три части.

Третья из них, самая малочисленная, состояла главным образом из немецких и австрийских пулеметчиков, столпившихся вокруг трех автомобилей, и из горсточки верховых офицеров и кавалеристов. Они великолепно сражались и, несмотря на нашу отвагу, отражали нас раз за разом. Арабы бились как дьяволы, пот слепил им глаза, пыль иссушила горло. Пламя ожесточения и мести так бушевало в них, что они едва могли управлять руками, чтобы стрелять. По моему приказу мы, в первый раз за время нашей войны, не брали пленных.