Дневник самоходчика. Боевой путь механика-водителя ИСУ-152. 1942-1945 - Приклонский Е.

Однако месяца через три, примерно через месяц после Нового года, пришло, должно быть, подтверждение моих показаний. Мне выдали новый документ и новое обмундирование, а вскорости и вооружили старенькой трехлинейкой. Поверите или нет, а когда я взялся за щербатое, избитое цевье — слеза меня даже прошибла...

А еще через некоторое время попал опять на фронт, в пехоту-матушку, хотя в своем деле и неплохо соображал. Видно, до конца мне так и не поверили. А почему?..

Рассказчик вздохнул и завозился в темноте, нащупывая кисет с махоркой. Всем тоже захотелось курить, и в хате замигали красные точки цигарок. [238]

— Ну вот и все. Солдату где ни воевать... В июле сорок третьего меня крепко поранило под Орлом, когда немец полез на нашу дугу. У товарищей по взводу и у командиров был я, наверно, на хорошем счету, так что после госпиталя направили меня по моей специальности артиллерийской в 15-й учебный самоходный полк.

Ранение у Ефима Егорыча, по случайному совпадению, такое же, как у нашего командира машины, только через левую лопатку вышла не разрывная, а обычная винтовочная пуля. Это не мешает заряжающему споро работать у орудия, потому что здоровой правой рукой он легко забрасывает себе на плечо пятипудовый мешок. 30 января

Опять Вдовин... Тяжелый тип. Почему-то считает себя вконец затертым человеком и, конечно, очень умным. Но это у него вспышками, особенно когда тяготит безделье.

Около полуночи, впервые со времени нашего прибытия сюда, Фастов посетили ночные стервятники. Мы встали было со своего деревянного ложа, но, прислушавшись, решили, что немцы бомбят станцию, а не поселок, и никто из нас не пожелал идти в холодную машину. А до железнодорожных путей — рукой подать. Все обошлось, только два раза хату нашу сильно встряхнуло. 31 января

Утром увидели на своей улице, ближе к линии, свежие воронки, а в белой стене хаты — новую широкую трещину.

Банный день. Вели бой за чистоту. Сначала выварили белье в старом казане, найденном в чулане, затем, после стирки, ребята в том же казане нагрели почти до кипения воду и устроили великолепную баню прямо в холодных сенях. Мы с Николаем будем мыться завтра, так как пропускная способность нашего «банно-прачечного комбината» очень невысока. 1 февраля

Какое же огромное удовольствие — мыться в горячей воде, чувствовать, как с тебя слоями сходит грязь и как всеми порами начинает дышать кожа! Больше месяца мы не банились. [239]

Офицеры, посовещавшись, решили послать за продуктами в Белую Церковь лейтенанта Булыгина, командира одной из машин. Экипажам нечего есть. 2 февраля

Все эти дни мы с Михалиной внимательно присматриваемся друг к другу. Девушка мне нравится. Ее внешности не могут испортить даже старая телогрейка и простые сапоги, в которых она ходит на работу, по-прежнему на станцию. Нашу младшую хозяйку можно даже назвать красивой, если бы не тонкие губы. Ефим Егорыч обмолвился как-то, что такие губы бывают обычно у людей злых, но я этого не нахожу.

Сегодня Лена возвратилась домой чуть раньше, помогла сестре накормить малышей, а потом попросила меня проводить ее до своей тетки: на улице уже стемнело. Сперва мы шагали по пустынной уличке молча, Лена опиралась на мою руку, думая о чем-то своем, затем заговорила с затаенной грустью:

— Мне уже девятнадцать, а я еще ни-че-го-шеньки не видела в жизни, кроме войны да поганых немецких рож. Нигде не бывала. В Киев собирались наш класс после экзаменов на экскурсию повезти — немец напал...

Мысли эти мне так знакомы! Они, наверное, тревожат всех, у кого война беспощадно отняла юность, перевернула и поломала жизнь...

— Так война же, — неумело пытаюсь утешать я свою спутницу. — Вот закончим ее — не век же она тянуться будет, — и ты наверстаешь упущенное. И учиться сможешь дальше. А самое главное — ты жива и здорова и совсем еще молода.

— Все так. Но иной раз тоска какая-то навалится, и в такие минуты не верится, что снова будет все у нас как прежде. Да нет, не будет уже... — Голос ее дрогнул, и мне показалось, что она плачет. До сих пор Лена ни разу не пожаловалась на то, как трудно ей с сестрой без родителей, что у сестры погиб муж и остались на руках трое малых детей (старшему племяннику Лены едва исполнилось шесть лет).

Сочувствуя девушке всем существом своим и не зная, что еще сказать ей, тихо привлекаю ее к себе. И вдруг она, обхватив меня за шею обеими руками, крепко прижимается ко мне, горячие губы ее оказываются совсем близко от моего лица — и после второго поцелуя у меня закружилась голова. Но действовать по [240] принципу «все равно война», как говорится в одной дурацкой песенке, у меня не было ни малейшего желания... И зачем?

Возвратясь от тетки, мы еще долго стояли в полуразрушенных сенях, возле кирпичной кладки с казаном, лаская друг друга и вспоминая последние предвоенные годы, пока не распахнулась дверь нашей «казармы» и не раздалась шутливая команда Николая: «Эй, славяне! На вечернюю прогулку — в колонну по четыре... Отставить! В колонну по одному — становись!» Ребята прошли в четырех шагах от нас в наброшенных на плечи шинелях, не заметив нас, и один за другим исчезли в проломе стены. Шедший последним споткнулся в темноте, едва не упал и громко чертыхнулся. По голосу я узнал Вдовина. Не дожидаясь их возвращения, мы простились до завтра и неохотно разошлись, чтобы не давать пищи для обычных в таких случаях подначек.

Улегшись на свое место, долго не могу заснуть: мне тревожно и радостно. И все-таки какой я неуверенный! Уж не жалею ли я о чем? Нет, все правильно. Не сегодня завтра нас бросят в бой... Спать! 3 февраля

Февраль сегодня похож на апрель, и дождь как весной. Зима здесь хороша пока, да и под Москвой сильных морозов не было, особенно в декабре.

За нами прибыл из полка помпотех Яранцев, техник-лейтенант, и после ужина кончилось наше мирное житье, и неопределенность, и мои сердечные терзания тоже. К 24.00 на машинах — полный порядок и вся рота готова к погрузке.

Мы поблагодарили наших хозяек, поделились с ребятишками сахаром и сухарями из припасов, привезенных накануне Булыгиным.

Когда я уже собирался заводить двигатель, вышла на порог Михалина:

— Прощай!

Это хорошее, но грустное слово почему-то не по душе мне. Наверное, так говорят, расставаясь навсегда.

— Не прощай, а до свидания! — суеверно возражаю я девушке и ныряю в машину: самоходки наши уже поползли на станцию, к погрузочной платформе. Бодрясь, подпеваю двигателю... А Лена все-таки права. [241] 4 февраля

Ночь без сна. Рота закончила погрузку только в 10.30.

Наводчик наш, по глухоте своей, изрядно прихватил мне мизинец левой руки броневым клином смотрового люка, так как потянул клин на себя, вместо того чтобы помочь захлопнуть. Дерни Вдовин посильней — вообще можно было остаться без пальца.

Сидя на башне в ожидании отправления и баюкая ноющий палец, вижу, как подошел со стороны Киева небольшой эшелон, состоящий из десятка теплушек и одной открытой платформы с двумя легкими пушечками-сорокапятками. Половину эшелона скрыло от меня станционное здание. Возле орудий стоит часовой с автоматом на груди, но в гражданской одежде: черном пальто и ушанке. Когда он повернулся ко мне лицом, я увидел на его шапке широкую алую полоску, нашитую наискось. Партизаны!

Двери телятников отодвинулись, и из них начали выпрыгивать на снег люди в разномастной одежде. Замелькали полушубки, ватные куртки, кожанки, кубанки, папахи и даже кепки. Одни из партизан прохаживались вдоль вагонов, поталкивая друг друга и перешучиваясь, некоторые не спеша закуривали, иные подались за вагоны и в сторону, ища место поукромнее по нужному делу. Двое открыли дверь телятника, и оттуда тотчас выставилась лошадиная голова и заржала. Коноводы притащили из вагона с фуражом по большой охапке сена и задали лошадям корму. Несколько человек подошли поближе к нашему составу, с любопытством разглядывая тяжелые самоходные установки, еще не все укрытые брезентами.

Мне ни разу еще не случалось видеть собственными глазами настоящих партизан, и я, стараясь ничем не выдать живейшего интереса, всматривался сверху в простые мужественные лица народных мстителей. По-видимому, это были прославившиеся своими боевыми делами ковпаковцы. Одно из подразделений крупного партизанского соединения перебрасывалось к линии фронта, чтобы затем в удобный момент скрытно проникнуть в глубокий тыл врага и не давать фашистам «ни отдыху, ни сроку» ни днем ни ночью, способствуя продвижению наших войск и уничтожая банды бендеровцев, особенно разгулявшихся в западных областях Украины. Недавно, в середине января, националистским отребьем был убит из засады командующий 1-м Украинским фронтом генерал армии Ватутин.

Из Фастова наш эшелон тронулся только в 14.30. [242] 5 февраля

Вечером, пока прогревал двигатель, включил рацию и услышал сводку Совинформбюро: взяты Ровно и Луцк, и наши уже в Волынской области.