Современная швейцарская новелла - Петер Биксель

Вилер вновь уставился на цепь холмов. Ему казалось, что две мигающие точки обозначают границу. Он снова принюхался, надеясь учуять запах табака, но потом заметил вышедшего из машины Боццоло. Боццоло курил.

— Вы не могли бы на минуту погасить сигарету?

Пухлые щеки с удивлением вылезли из шерстяного шарфа.

— Pourquoi faire?[60]

— Мне говорили, что табачную фабрику чуешь за километр, — пояснил Вилер.

Боццоло вынул окурок из влажного рта и размял тлеющий огонек между пальцами.

— Фабрика Перрена километрах в четырех отсюда к югу, — заметил Боццоло. — Лучше положитесь на меня, чем на свой нос.

— Ничем не пахнет, — согласился Вилер. — Может, выберем вон ту дорогу, она кажется проезжей.

— У меня только пятнадцать литров бензина и фальшивое удостоверение, а мне еще надо вернуться.

— Что же вы предлагаете?

— Поехать в соседнюю деревню и подождать там до полтретьего утра. Потом я отвезу вас на свое место. Рано утром. Переночуем в деревне.

— Это не опасно?

— Обойдется.

— Видите там два огонька?

Боццоло прищурился.

— Нет, — сказал он.

— А я вижу, — настаивал Вилер, — может, это уже Швейцария.

— Вот уж нет. Они там боятся самолетов. Пошли. — Боццоло посмотрел на человека, лежащего рядом с велосипедом. Потом открыл дверцу машины, вынул из-под сиденья джутовый мешок, подошел к мертвому и накрыл его мешком. Потом вернулся. На руках у него были вязаные перчатки без пальцев. Его челюсти снова утонули в шарфе. Он подал назад на луг, развернулся и проехал еще километров пять.

Через некоторое время он сказал:

— Возможно, что покойник был коллаборационистом.

— Значит, его убили французы?

— Возможно.

— Или эмигрант? — предположил Вилер.

— Тогда бы его так просто не убили. Арестовали бы и увезли.

Вилер промолчал.

— Вы еврей? — спросил Боццоло.

Вилер помедлил:

— Да. — Потом повернулся и посмотрел на заднее сиденье: — Тебе не холодно?

— Нет, — ответила Эстер. — А он не замерзнет?

— Кто?

— Дядя.

— Мсье Боццоло?

— Нет. Тот, рядом с велосипедом?

— Ах, тот. Нет, я думаю, он не замерзнет.

— Почему?

— Он мертв.

— Как мадам Брассо с улицы Дез-Эколь?

Вилер кивнул и опять стал смотреть на дорогу, бежавшую ему навстречу в свете фар.

Смеркалось. Боццоло заехал в деревенский проулок — словно расщелина между двумя домами, убогие серые стены с покосившимися крутыми лестницами и облупившейся известкой; окна заклеены газетами. Боццоло велел ему подождать: у него здесь есть несколько знакомых, родственников жены. Дым от сигарет в машине стал холодным и едким, и Вилер попытался сдержать кашель.

Почему Боццоло зовут Боццоло? Он успокоил себя: Савойя когда-то была итальянской, как Эльзас — французским, теперь опять немецким, власть и имена меняются, география остается. География не бессмертна, но она дает возможность пережить историю. Вилер считал, что география — последняя достоверность. Все, что происходило, было состязанием между географией и историей, во всяком случае для него, для беженца, которого, казалось, история гнала в географию. То, что он пережил, он не мог сейчас воспринять как историю. Никто, думал Вилер, не может определить степень зыбкости плывуна, откуда он пытается теперь выбраться; единственное, что ему остается, — плыть, но плыть невозможно; найти бы опору для ног, но опоры нет, ухватиться бы за что-нибудь в этом зыбком песке, за что-нибудь твердое, но песок все уходит, все ускользает из-под ног. Нельзя было представить себе ничего более страшного, чем без сопротивления идти ко дну.

Вилер открыл дверцу машины и затекшими ногами нащупал землю. Закрыл за собой дверцу, потом снова открыл и прислушался. Эстер спала.

На заднем дворе показался свет. Вилер наступил на ветку, она хрустнула, и свет пропал.

Ноги сразу стали деревянными, он нерешительно сделал несколько шагов по улице и вернулся. Некоторые дома были похожи на сшитые лоскуты материи цвета яичного желтка и синие, размалеванные сверху донизу; другие были неоштукатурены, шершавые, из голого кирпича; наверно, из экономии, подумал Вилер. И тотчас вздрогнул от страха. В саду на веревке висели рубашки и кальсоны, неподвижные, как призраки.

Деревня спала. У Вилера в ушах все еще звучал шум, скрип и скрежет останавливающегося поезда метро, шаги, кашель, шелест газет, щелканье пневматических дверей, голоса…

Он почувствовал шаги за спиной.

— Это вы?

Голос Боццоло звучал угрюмо.

— Я тут кое-что нашел. Парикмахерскую. Самого парикмахера забрали пару недель назад. Фамилия его Хирш.

— Понятно.

— Мы подъедем вон к тому сараю, — сказал Боццоло. — В ближайшие дни они сюда больше не придут. А люди здесь… — Он пожал плечами.

Вилер поднял с заднего сиденья сонного ребенка и выбрался из машины. Боццоло направил ее к сараю.

С наступлением ночи всадник добрался до противоположного берега. Увидел огни какого-то городка. Но прежде, чем ему удалось слезть с коня и вытереть иней с его головы, он увидел тени людей. Они вышли из дверей, и огонь очага виден был за их спинами… Наконец он смог различить их лица. Они молча смотрели на него, одни с любопытством и удивлением, другие со злобой. Кто-то вышел из круга, снял с головы шапку и опустил руки. Какая-то девочка захихикала.

— Сударь, — начал мужчина и запнулся, прерванный шушуканьем и выжидательным хихиканьем.

— Что? — произнес всадник.

— Сударь, вы пересекли Боденское озеро? — зло усмехнулся мужчина.

— Я так и подумал, когда почувствовал лед под копытами коня, — невозмутимо ответил всадник. — Что еще?

Мужчина посмотрел на него и, вновь превратясь в безмолвную тень, вернулся в круг обступивших его людей, который стал шире.

— Переночевать у нас негде… — В голосе мужчины прозвучали испуганные нотки.

— Мне и не нужно, — отвечал гусар и повернул коня. — Вы знаете деревню Баранген?

— Слыхали, — сказал представитель городка. — Но где она, не знаю.

— Благодарствую.

И всадник снова помчался на юг, погоняя коня резкими короткими криками.

— Невежда! — крикнул ему вслед мужчина, когда конь и всадник уже скрылись из виду. — Обманщик! — крикнул он еще.

Боццоло сбросил носком ботинка прилипшую к порогу черную листву, толкнул дверь и выжидающе посмотрел в темноту. Потом зажег спичку и поискал выключатель.

Шарль-Люк Хирш давно уже, как видно, занимался здесь своим делом; оба обитые кожей кресла для бритья были потерты и поломаны, а один из подвесных тазиков треснул; всюду по полу были разбросаны газеты — это, пожалуй, единственное, что наводило на мысль о стремительности происходивших здесь событий. Мисочки для мыльной пены, бритвы, ножницы, расчески и щетки аккуратно лежали на полках.

— Закройте дверь, — приказал Боццоло. Он задернул занавески, влез на кресло для бритья и обернул своим шерстяным шарфом круглый молочно-матовый плафон.

Девочка, только что с трудом проснувшаяся, шевелила ногами газетные листы.

— Мы будем здесь спать? — спросила она.

— Мы будем здесь ждать, — ответил Вилер. — Il fait moins froid que dans la voiture[61].

— Откуда взялась тут картошка? — Боццоло покачал головой.

Второй тазик был наполнен сморщенной картошкой, и ее буйные ростки, пробившись сквозь комочки земли, забирались на фаянсовый край.

Вилер сдвинул вместе три стула, которые вот уже две недели ждали клиентов, и укутал ребенка шерстяным одеялом. Нагибаясь, он поймал настороженный взгляд Боццоло. Повернувшись к нему спиной, Боццоло, глядя в зеркало, следил за движениями его рук. Казалось, будто они впервые увидели друг друга. Боццоло снова повернулся и стал собирать разбросанные на полу газеты. Вилер размышлял, почему его рассердило, что за ним наблюдали в зеркало, и почему Боццоло не обернулся к нему просто так.

Боццоло раскрыл рот в зевоте, глянул на себя в зеркало и, не произнеся ни слова, снова закрыл рот.

Пустые, отраженные в зеркале кресла и стулья, бессмысленные здесь, как все эти расчески, тазики, флакончики, помады и щетки, как будто ждали, что Хирш, этот незнакомый парикмахер, должен появиться с минуты на минуту и снова начать работать, а кто-то из клиентов встанет со стула, сядет в кресло, положив голову на его кожаную подушечку. Но никаких клиентов не было. И кто мог быть клиентом Хирша? Были ли в этой деревне другие евреи? Вилер смотрел на ножницы — где они, те, кого надо стричь; на бритвы — разве они кому-нибудь были здесь нужны? Зачем эти расчески? Для чего? Для бритых наголо черепов? Мази и кремы для абажуров из человеческой кожи… Бред! Безумие!

Боццоло уселся в кресло рядом с дверью. Он разглядывал себя в зеркале и задумчиво проводил тыльной стороной ладони по щетинистым, пухлым, как у хомяка, щекам. Потом он опустил голову на подушечку кресла и устроился поудобнее. Еще раз посмотрел на себя в зеркале, закрыл глаза и потянулся.