Убить Горби - Юрий Костин

– Пол? – Эрлих проявлял нетерпение, и Пашка понял, что совершенно забыл вопрос, с которым тот обратился к нему минуту назад.

– Извините, Рис, задумался.

– Как у вас относятся к Примакову?

– Он принадлежит к старой когорте. – ответил Пашка. – А ее представители сейчас в фаворе.

* * *

После вечеринки Пашка не мог сомкнуть глаз. Ему не давала покоя фраза Эрлиха:«.. достаточно двух-трех боевых кораблей и нескольких бомбардировщиков стратегической авиации, чтобы заставить нас сбавить обороты».

В ту же ночь в Москву ушла информация, подтверждающая очевидные догадки большинства людей, принимающих там ответственные решения: американцы пойдут на эскалацию в Югославии исключительно при полном попустительстве со стороны России. Мускулистая риторика Москвы не в счет. Нужны не пустые слова, а боевые корабли в Адриатическом море и особый план дежурства стратегической авиации в регионе.

Получивший донесение сотрудник отнес его своему начальнику и тот, прочитав расшифровку, скомкал листок и выбросил в мусорную корзину. А Павлу Семенову посоветовали знать свой шесток и не лезть куда не следует.

«Засиделся я на одном месте, – рассудил Пашка, получив столь расплывчатую инструкцию. – Не пора ли принести пользу стране?»

На следующее утро он навел справки о дислоцированных на территории Югославии российских миротворцах. Не предупредив Эрлиха, отправился в одну из частей. Прибыв на место, нашел командира и поговорил. Когда они вышли из палатки, служащей полевым штабом подразделения, бойцы отметили фантастическую метаморфозу настроения их начальника. Он был энергичен и, казалось, впервые за долгие месяцы понимал свой следующий маневр.

Спустя месяц, когда самолеты альянса бомбили Югославию, именно этот командир совершил исторический марш на бронетранспортерах, итогом которого стал захват нашими десантниками аэродрома в Приштине. Эта история наделала много шума, но главное, сумела в нужный момент поддержать самоуважение россиян и бальзамом легла на души истерзанных конфликтом сербов.

Вернувшись в Белград, Пашка не застал Эрлиха. Решив подождать от него инструкций, он продлил проживание в отеле на двое суток – правда, пришлось переселиться в другой номер. На следующий день с ним встретился посыльный нашего резидента в Белграде и в жесткой форме дал понять, что Москва ждет объяснений.

– На какую тему? – искренне удивился Пашка.

– Вы правда не понимаете?

– Нет.

– Ваш визит к командиру российских миротворцев стал известен вашему патрону, и у меня есть сведения, что он вас уволил за утрату доверия… Это было последней каплей.

– А первой?

– Первой – ваши занятия в Москве в 1991 году, когда вы почему-то отправились в Дом Советов демократию защищать и пропали из его поля зрения на две недели. А вы, между прочим, штатный сотрудник фонда.

– Так… Поразительная осведомленность. Работали бы так же хорошо по югославскому вопросу – вам бы цены не было. Что еще?

– Москва недовольна вашей самодеятельностью. И еще. Кому-то очень не понравилось донесение, которое вы недавно направили домой. Хотя я считаю, что вы правы. Другое дело, не нам с вами решать… Большая политика.

– Знаете что, – Пашка почувствовал неуместный прилив жизненных сил и оптимизма, – если это большая политика, то я тогда даже не гений дипломатии, а просто сам господь Бог. Потому что выходит: я лучше, чем все наше руководство, понимаю, что нужно предпринять в конкретных обстоятельствах.

– Не преувеличивайте. И потом, они все равно скинут Милошевича. Рано или поздно. Ладно… Возвращайтесь в Москву. Все будет хорошо.

– По каким документам?

– Что?

– У меня нет российского паспорта. Я гражданин Соединенных Штатов.

– Хм, не подумал. Хорошо, будьте в отеле, мы все устроим. Только на этот раз, пожалуйста, рекомендую без ребячества. Никуда не отлучайтесь.

«Нашел идиота», – подумал Пашка.

Он вернулся в номер, быстро собрал вещи. Спустившись в лобби, рассчитался за проживание и вышел на улицу ловить такси. Вспомнил, как напрягся, когда за ним бросился какой-то человек с криками:

– Мистер! Мистер!

Пашка тогда приготовился к экстренному покиданию местности, проще говоря, к бегству, но все оказалось банально: он забыл расплатиться за воду, которую накануне брал из мини-бара…

Много воды с тех пор утекло. Пашка много путешествовал. Пару раз приходилось всерьез скрываться, когда контора лениво пыталась его прижучить. Настал, однако, момент, когда о нем, видимо, забыли.

Он продолжал путешествовать, открыл свое небольшое дело – Эрлих в свое время щедро платил, так что удалось кое-что поднакопить. И все шло замечательно, только домой Пашка побаивался совать нос. Иногда сильно тосковал по России. Прихватывало что-то в груди. До боли хотелось домой, но кто знает, что ждет там? Ведь для всех он – предатель, беглец, потерявший контроль над собой профессионал. Опасный и неугодный.

У него не было ни семьи, ни детей. Он никого не любил. Уже почти забыл всех женщин, с которыми когда-то хотел дожить до старости и умереть в один день. Определенно ни с одной из них Пашка уже не мог представить себе романтического времяпрепровождения в Риме, трепета сердца от осторожных прикосновений, ощущения счастья и страсти, возникающей из ниоткуда.

Но сердце все же не остыло, и он не знал – радоваться этому открытию или наоборот, горевать.

Три месяца назад он побывал на помолвке дочери знакомого сицилийского «авторитета». Парень оказался что надо, со связями, хотя и сильно обижался, когда Павел шутил на тему местных мафиози, и в отместку интересовался, ходят ли до сих пор по московским улицам нетрезвые бурые медведи в обнимку с пьяными цыганами.

Поначалу все шло прекрасно. Сицилия ему понравилась, и даже обшарпанность окружающей действительности не смутила, наоборот, подкупила этой естественностью.

Сицилийский приятель разместил его на вилле, размерами не сильно уступающей Большому Кремлевскому дворцу. Они потягивали просекко, курили сигары, обменивались тостами и очень много смеялись.

В России иногда говорят, что много смеяться – не к добру.

Так и вышло. С первого мгновения, когда Пашка, точнее Пол, увидел невесту, он понял, что пропал. Правила приличия, совесть, чувство ответственности, страх пали жертвой любви с первого взгляда. К своей нездоровой по силе радости и к своему же удивлению, он заметил, что обмен взглядами с девушкой происходит при явном попустительстве с ее стороны. В какой-то момент оставшись буквально на полминуты наедине с невестой, он получил от нее номер мобильного телефона.

В тот день отец девушки ничего не заподозрил. Помолвка состоялась, гости разъехались. Обнявшись с хозяином и посвятив его в таинство пить «на посошок, стременную, забугорную и в морду коня», Павел отбыл «на родину», в город Нью-Йорк. Если он и испытывал угрызения совести, то было оно наилегчайшим, поскольку совершенно растворилось в жажде авантюры и гордости за собственные таланты.

По возвращении домой бывший сотрудник советской разведки Павел Семенов впал в непривычную для своего зрелого возраста меланхолию, поминутно сменявшуюся навязчивым беспокойством. Он налил себе виски, выпил. Не помогло. Налил еще – получил тот же результат. Из головы не выходила итальянка.

Через двенадцать дней они встретились в Риме.

Стоя на балконе, он ждал, когда она, наконец, разберется с платьями и выйдет к нему сюда, в пьянящую римскую ночь.

Наконец, она пришла – все еще в гостиничном халате, идущем ей не меньше, чем иной даме самый дорогой вечерний туалет.

– Мария, cara mia, мне показалось, тебя не было целую вечность, – он отложил сигарету.

Она медленно подошла к нему, откинула прядь густых темных волос и нежно обняла за шею. Мария глядела на него в упор, будто изучала.

– Какой ты нетерпеливый, родной мой, – наконец прошептала она.

Ее английский был очень далек от идеального, она то и дело вставляла в свою речь итальянские слова, путалась, все забывала, но от этого еще больше волновала его.

Он притянул ее к себе, осторожно, нежно, как не делал уже тысячу лет.

– You are so beautiful, Maria, Maria… Машенька ты моя.

– Che cosa? – удивилась она.

Он ничего не ответил, а просто поцеловал ее в губы.

Они целовались в ночи, в Риме, далеко от Москвы и Нью-Йорка, и не так уж близко от Сицилии, авторитетные обитатели которой имели теперь все основания закатать его бренное и нахальное тело в бетон.

Внизу жил своей жизнью Вечный город, но Пашка знал: ничего не бывает на свете вечным, даже любовь. Ведь если любовь и может быть вечной, то только тогда, когда все отпущенное влюбленным время растворится вот в таком мгновении.

– Раньше я не знал, зачем этому миру нужен Рим, – прошептал счастливо Пашка.