Леопард из Батиньоля - Клод Изнер

На картонке, подвешенной к дверной ручке, было написано:

Жозеф постучал. Еще постучал. Не получив ответа, он отступил на тротуар, задрал голову к окнам и завопил, рискуя всполошить соседей:

— Фурастье!.. Эй, Фурастье!.. Ау!!! Спускайтесь! Это я, кузен из Отена! Фурастье, меня Пьер прислал!

Солнце жарило нещадно, Жозеф приставил ладонь козырьком ко лбу и увидел, как на втором этаже колыхнулась занавеска. Из табачного ларька на крик высунулась симпатичная брюнетка, и молодой человек одарил ее своей самой обаятельной улыбкой.

— Чего вы так надрываетесь? — притворно нахмурилась она. — Он, наверно, в Бельваль-су-Шатийон уехал, к дочери. Хотя странно это, ему ж птиц не на кого оставить…

В этот момент за стеклом в двери сапожной мастерской показалось лицо и тотчас исчезло.

Жозеф наклонился к замочной скважине:

— Месье Фурастье, меня зовут Жозеф Пиньо, я управляющий книжной лавкой месье Кэндзи Мори. Он уже приходил к вам сюда, но мастерская была закрыта. Месье Мори — друг Пьера Андрези.

— Что вам от меня нужно? — прохрипели из-за двери.

— Я должен сообщить вам, что он покончил с собой… Мне очень нужно с вами поговорить. Это важно!

— Для кого важно?

— Для меня. И для вас.

Фурастье, помедлив немного, отпер замок и приоткрыл дверь:

— Входите, быстро.

Сапожник оказался невысоким кругленьким человечком с обвислыми усами, седеющей шевелюрой и красными алкоголическими прожилками на пухлых щеках. Жозеф, посмотрев ему в лицо, поспешно отвел взгляд: толстячок страдал выраженным косоглазием. Он провел гостя в мастерскую, заваленную обувью, и дальше, за перегородку, причем, при своей полноте, двигался ловко и бесшумно.

За перегородкой Жозефу в лицо пахнуло теплом, в нос ударил запах птичьей фермы, в уши — чириканье, трели, невозможная какофония голосов. Здесь вдоль стены были устроены вольеры, разделенные на множество клеток, и в каждой порхали с жердочки на жердочку, били крыльями и заливались на все лады птицы — лимонно-желтые канарейки, африканские ткачики, колибри, попугаи, японские славки, певчие дрозды…

Фурастье указал Жозефу на табурет у стола без скатерти:

— Присаживайтесь. — И обвел рукой клетки с пернатыми: — Это моя семья. Выпьете чего-нибудь?

— Нет, благодарю.

— А я выпью. — Сапожник налил себе бокал красного вина, опустошил его залпом и пододвинул стул к столу в подтеках и пятнах жира. — Значит, месье Мори покончил с собой?

— Нет, — растерялся Жозеф, — Пьер Андрези…

Фурастье побледнел. Дрожащей рукой выдвинув ящик, достал оттуда конверт и несколько минут молча смотрел на вписанный твердым почерком адрес.

— Когда это случилось? — спросил он наконец.

— Вчера вечером.

— Бедный Пьер!

— Ваш бедный Пьер угрожал убить моего хозяина и его невесту, а перед этим прикончил четверых! — воскликнул Жозеф, охваченный странным чувством, в котором смешались гнев, скорбь и нетерпение.

— Я знаю, — опустил голову сапожник. — Это печальная история, молодой человек, очень печальная. Уж лучше не буду я вам ее рассказывать.

— Но я… Поверьте мне, месье Фурастье… — Жозеф лихорадочно подыскивал слова, призванные завоевать доверие сапожника. — Я на вашей стороне, полиция ничего не узнает о нашем разговоре! Только мне нужно записать, если вы не против, — патрон просил…

— В этом нет необходимости, — тихо произнес Фурастье и протянул ему конверт. — Письмо Пьера адресовано месье Мори, там все сказано.

— Я хотел бы услышать эту историю из ваших уст.

— Может, оставите меня в покое? Позвольте мертвым похоронить своих мертвецов.

— Послушайте, месье Фурастье, я очень любил месье Андрези, я должен узнать правду! — взмолился Жозеф.

— А вы настырный, — грустно усмехнулся сапожник. — Ну, попробуйте дом перевернуть вверх дном — может, ваша правда где под матрасом сыщется… Ладно уж, если загробная жизнь есть, думаю, Пьер не будет возражать, коли я вам расскажу, что знаю. Он ведь довел задуманное до конца.

«Да уж, похоронное бюро Пьера Андрези отработало свое и закрылось», — подумал Жозеф и уставился в пол, не выдержав грустного взгляда красного какаду, который, нацелив на него круглый глаз и покачиваясь на подвесной жердочке, тосковал по далекой родине.

Фурастье откашлялся.

— Записывайте, если хотите. Я случайно встретил Пьера Андрези два года назад, в девяносто первом, на набережной Сены. Я там рыбу удил, ловля уклеек — моя маленькая слабость, а Пьер ходил по букинистам в надежде отыскать какой-нибудь старинный диковинный переплет. Мы не виделись двадцать лет. Ну, как водится, молодость вспомнили, войну. Он тогда отказался участвовать в этом свинстве — я про свару с пруссаками — и уехал в Англию. Сам я после нашей капитуляции стал коммунаром. Двадцать пятого мая меня арестовали на улице Турнон, какой-то служака из версальцев учинил формальный допрос и, не поднимая головы от бумажек, бросил жандарму: «В очередь его». Вот так — пять минут на приговор, и расстрельный взвод к твоим услугам, когда освободится. Я оказался на тесном дворике Сената. Народу там уже было — ступить некуда. Мужчины, женщины, подростки в кольце жандармов и солдат в красных мундирах… Нет, нет, не могу… — Сапожник жадно допил оставшиеся на дне бокала капли вина, плеснул остатки из бутылки и косящим глазом посмотрел на Жозефа. Тот ждал продолжения, и на лице его было написано искреннее сочувствие.

— Полиция не узнает о вас, слово чести, месье Фурастье.

— Плевать мне на полицию, молодой человек, дело не в этом… Во дворе слышны были залпы «шаспо», я знал, что скоро умру, что никому из тех, кто меня окружает, не уцелеть. Я почти примирился со смертью, когда заметил среди надсмотрщиков одного типа в штатском с триколором на рукаве. Мы знали друг друга в лицо — жили на одной улице, он был полицейским осведомителем… — Фурастье опять замолчал и повернулся к этажерке. Там на полке рядом с морской раковиной стояла фотография молодой женщины. — Это моя дочь. Кроме нее, у меня никого на свете нет. Она теперь замужем, живет на Марне.

— Очень красивая. Пожалуйста, месье Фурастье, вернемся к Пьеру Андрези.

— Чтобы вернуться к Пьеру, я должен досказать про события в конце мая семьдесят первого, молодой человек… Тот тип с триколором тоже меня заметил и крикнул: «Эй ты, иди сюда!» Я повиновался. Пробираясь в толпе приговоренных, я узнал жену Пьера, его четырнадцатилетнего сына и младшего брата, Сакровира. И пошел дальше, потому что подумал в тот момент о своей девочке, которая осталась дома совсем одна…

— Простите, вы сказали — Сакровир?

— Это была кличка Матьё, младшего брата Пьера. Матьё состоял в подпольном кружке рабочих вроде общества карбонариев.[117] Его зазвал туда один приятель, задурил парню голову… Пьер был категорически против, твердил, что вся эта подпольная деятельность не сулит ничего, кроме неприятностей, и не только самим дуракам, которые в такие дела ввязываются, но и их родным, особенно если среди таковых есть владелец типографии. Они с братом тогда разругались вдребезги, Матьё ушел из дома, хлопнув дверью, и снял комнату на улице Гизард. Это было вскоре после объявления войны.

— Погодите! Владелец типографии? На улице Мазарини? Пьер Андрези имел в виду себя? Это он был владельцем типографии?!

— Да, и дела шли в гору. Когда он уехал в Англию, типографией взялась управлять Жанетта, его жена. — Сапожник опрокинул в себя еще полбокала.

— А того приятеля Матьё звали Фредерик Даглан?

— Не знаю. Пьер называл того приятеля бездельником и пустозвоном, говорил, что он связан с анархистами и промышляет воровством.

— Леопард! — выдохнул Жозеф. — Он!

Фурастье взглянул на него с удивлением и некоторое время сидел молча и неподвижно, прислушиваясь к ощущениям, менявшимся под воздействием алкоголя.

— Тот флик в гражданском отвел меня в сторонку, потер указательный палец о большой, будто банкноты пересчитывал, и сказал с мерзкой такой улыбочкой: «Мы вроде соседи, значит, можем договориться. Если найдешь чем заплатить, я устрою так, чтобы тебя перевели в Версаль, а там расстрел не пропишут. Уж лучше ссылка, чем пуля в лоб, согласен?»

— Как звали того флика?

— Вас не касается, это мое дело, — с неожиданной резкостью бросил сапожник и закусил губу. Подбородок у него дрожал.

— Не надо так, месье Фурастье… Пожалуйста, ответьте мне!

Хозяин мастерской не ответил — не смог, потому что сдавило горло. Он только головой мотнул.

— Его звали Гюстав Корколь? Ведь так?.. — тихо сказал Жозеф. — Месье Фурастье, он мертв. Позавчера зарезан в собственной постели.

Сапожник попытался улыбнуться, но не получилось — лицо исказила судорога.