Приблудяне (сборник) - Виталий Бабенко

Да, чуть не забыл! Ведь Джюкич все это время на диване прыгал. На диване у нас «дом», там салить нельзя. Вот Джюкич и манкировал постоянно: сам на диване скакал, а других сталкивал. Хорошо хоть его Хаахтела наказал: ринулся с пианино под диван, что ему давно надо было сделать, и сначала было затих там, но лишь увидел, что вода подбирается, тут уж не до передышки! Как лежал, так и вскочил, с диваном на спине — Хаахтела у нас давно такой здоровый. Здесь Джюкичу тяжко пришлось: плохой он наездник, этот Джюкич, собака на сене хорошая, король на горе тоже неплохой, а наездник никудышный, — слетел с дивана, как неопытный ковбой с дикого мустанга, да еще руками размахался. Ну и попал правой в разбитый телевизор: искры, дым, рев — словом, что говорить… Беда и неразбериха!

Это потом мы на перевернутом книжном шкафу все собрались, когда маленько разобрались в ситуации и вода весь пол залила. Вода, чтобы не забыть, из радиатора хлестала. Парового отопления. Кто кран свернул, мы так и не узнали. Грызун, наверное, он у нас любит в рот воды набрать и брызгать на всех.

Значит, собрались мы на шкафу, как на плоту с «Медузы», и думаем, что делать. Енссен предложил кораблики пускать, но на него все орать начали: мол, скоро он сам, как кораблик, в окно выплывет, и будет ему Ниагарский водопад с двенадцатого этажа. Джюкич дул на обожженные пальцы и советовал конкурс устроить, кто дольше всех под водой просидит. Но Виктор Сергеевич, весь белый с головы до ног, его остановил. Виктор Сергеевич вообще у нас мужик серьезный, кандидат наук все же и бакалавр, мы, когда заиграемся, часто его слушаем. Вот и сейчас он Джюкичу указал: дескать, есть такое соображение — последнему некуда выныривать будет, разве что потолок прошибать. Тут мы приуныли: и играть не наигрались, и спасаться надо, и плавать не умеем.

Часов пять мы так просидели. А потом вода как пошла из подъезда хлестать — прохожие спасателей вызвали. И вот эвакуируют нас с двенадцатого этажа, а у всех наших — одна мысль: почему так получается? Почему — когда в телевещании пауза, когда магазины закрыты, когда жены с детьми в видеотеке — веселье наше воскресное какое-то неудачное получается?

И вдруг я догадался! Приблудянин! Ведь приблудянин Лупззо, который к нашей компании приписан, все это время на кухне сидел. И в прятки-салочки не играл. Точно: он все и подстроил! На расстоянии. Знаем мы этих приблудян! Тихие-тихие, а если надо, такие телепаты — прямо держись! Я с нашими поделился, все согласились, мы в протокол это и записали. Жалко только, когда нас эвакуировали, никто про Лупззо не вспомнил. Ух, мы бы ему сейчас показали!

«Досуг в Евразии», 58 г. ЭЦЕТИ, № 12.

Б. Никитян

КРАНДАПЕЯ

Постма прогуливался по бульвару. Ярко светило земное солнце, но этого Постма не замечал. С возмущенным гульканьем разбегались из-под ног бесстрашные городские голуби, не привыкшие к тому, чтобы на них наступали, — Постма и на это не обращал внимания. Рыдали навзрыд малые дети, уткнувшись в колени дремотных бабушек, — оплакивали безвременную кончину «куличей», погибших под тяжелой стопой синеликого дяди, — Постма оставался безучастен. Он думал.

Думал Постма следующее: «Эх, изобрести бы невиданный доселе прибор! Такой, знаете, могучий агрегат с потрясающим кпд. Чтобы работал, извините за выражение, как зверь. Не пыхтел, не коптил, не шумел особо, но выдавал чтобы на-гора. А ведь изобрету! — воспламенялся его внутренний взор. — Как есть изобрету. Не знаю, что он такое будет творить, но уж все земляне ахнут, будьте спокойнны. И ты, Анюта, первая ахнешь!»

Последнее «первая» относилось к жене Постмы, землянке по происхождению, русской по национальности. Она постоянно обитала в мире пугающих нервную систему предметов — бесшумных телефонов, стульев на гибких ножках и самопрыгающих пепельниц — и спокойно себя чувствовать не могла уже давно. Впрочем, в лабильность ее психики Постма не верил, относя ежевечерние женские слезы на счет семнадцатой телевизионной программы с ее сериалом «Сентиментальные истории». Однако сознавал Постма, что подвижничество жены, техника-спектрометриста, на скромную зарплату которой он жил все последние годы, требует вознаграждения. И мысли о Великом Изобретении не покидали Постму даже по ночам, когда, утирая со лба зеленый пот, он распиливал ножовкой обгоревший в атмосфере корпус аэробуса, надеясь соорудить из обрезков индивидуальную ракету многоразового использования. Постма мечтал слетать на персональном челноке на законсервированную Сферу и отыскать там что-нибудь, еще не известное земной технологии. «А что, если в Приборе использовать вакуумное напыление…» — мысль осталась недодуманной, ибо Постма окаменел.

Что-то — еще непонятно что — словно плетью огрело Постму. Что-то такое, секунду назад увиденное. Где? На афишной тумбе. Это точно. Но что? Неужели афиша? Почему? Ведь Постма в земные театры не ходил принципиально — во-первых, не любил, во-вторых, не понимал, в-третьих, отвлекало! Он повернулся и съел афишу взглядом. Странно, ничего выдающегося, хотя и несколько необычно:

ГАСТРОЛИ ГАСТРОЛИ

Бурляндский драматический театр

премьера КРАНДАПЕЯ

пьеса в 8 актах, 23 картинах,

с интермедиями, фехтованием, гонгом

и раздачей ценных подарков

Постма подошел поближе, и той же плетью его шваркнуло еще раз. Теперь-то понятно, в чем дело. На афише мелким шрифтом значилось после слова «премьера» — «автор Постма»; после слова «подарков» — «вход свободный». Очень удивился Постма. Даже оранжевым потом изошел. Не писал он пьес в своей жизни — вот беда! Вообще ничего не писал, даже стихов, если не считать жалоб в Комитет по Контакту и объяснительных записок по месту жительства. Поэтому решил прояснить невероятную загадку и зашагал к Духанному переулку — там театр стоял.

Именно: дом пять. Большое светлое здание с колоннами, по архитраву — красный кумач протянут, на нем крючковатой вязью слова: «Гастроли Бурляндского Драмтеатра».

По ступенькам бежал розовощекий администратор и восторженно кричал:

— Наше вам, наше вам, дорогой приблудянин Постма! На пьеску свою пожаловать изволили? Милости просим!

— Почему же — «на свою»? — заволновался Постма. — И не на свою вовсе. Так, знаете ли, заглянул, думал, аншлаг.

— Помилуйте, батенька! — замахал руками администратор. — Зачем же сразу-то отрекаться? Ни труппы не знаете, ни режиссуры не видели, а туда же! Потом свет у нас — вообще закачаетесь. Не говоря уже о шумовых эффектах. Ваша, ваша она, драмка-то, без дураков. Только об аншлаге вы зря, — эдак обидеть нас можете, Какой уж там аншлаг, при нынешнем авторе, сами посудите? Да вы заходите, заходите, здесь ступеньки, осторожнее, тут у нас темно, хе-хе, экономия, к слову сказать, зато оркестр сейчас из ямы вызовем, тушик сыграем, либретто дадим почитать…

— Стоп! — закричал Постма, подавленный словоизвержением администратора. — Либретто, простите, чего? Нешто оперу играете?

— А это уж у вас спросить надо, милый, оперу или там что. Сами такое написали…

— Ничего я не писал! — пожелтел Постма. — Я, если хотите знать, ручки уже год не держал. Книги и газеты вот держал. Потом журналы, брошюры по технике безопасности, драхмы, инструкции разные, франки, письма, открытки, памятки, кванзы, билеты автобусные, сопроводительные, юани, накладные, даже неоконченные рукописи моих друзей, забытые в метро, — это пожалуйста. Но писать — не писал! Я — читатель, а не писатель.

— Писали, писали, — мягко успокаивал администратор. — Сейчас все пишут. Говорят, что только читают, а на самом деле пишут: вечерами, ночами, рассветами, дома, на работе, в трансмагнитке, в метро, даже в лифте. Знаем мы вас, скромных. Гонорарчик небось на книжке уже, а? Или, может, у вас на Сфере специальный банк есть?

Постма горестно вздохнул и замкнулся. Шут его знает, чертовщина какая-то творится. Может быть, и впрямь написал? Забылся как-нибудь во время чтения — и написал. Только восемь актов — не многовато ли? И название чудаковатое — «Крандапея». Надо же такое выдумать! Впрочем, чего с устатку не сподобится сочинить? Может, зато хорошо написал? Может, ты, дорогой приблудянин Постма, никакой не читатель, а, прямо скажем, великий драматург?

— А почему у вас, уважаемый гражданин администратор, вход свободный? — осмелел и загордился Постма. — Как это так: на моей пьесе — и вдруг свободный?

— А потому, золотко мое, — почему-то очень тихо и неожиданно грозно зашипел администратор, — что вы такую нам пьеску подбросили!.. Бесплатно-то никто не идет, а вам еще за деньги подавай. Думать надо, когда пишете!

Постма очень обиделся. Надо же, сначала на спектакль зазвали, по мраморным ступенькам под руки повели, оркестр пригласили, а теперь ругаются.