Боярин - Олег Гончаров

– Все, мужики, – сказал я своим и ногу убрал. – Пошли отсюда.

– Добрый человек! – окликнул меня на выходе хозяин харчевни.

– Что еще?

– Богом молю! Не жалуйся властям, что я вас, носителей охранных печатей, – показал он на бляху, висевшую на моей шее, – оберечь не смог. Иначе не сносить мне головы.

– Жаловаться не буду. Твоей вины в этом нет. Мы, как видишь, и сами себя оберечь смогли..

Сразу после Перунова дня нам из-за монастырских стен в город выходить позволили. Любопытно мне было на Царь-город вблизи поглядеть, вот и засобирался я торопливо. Рогоз в проводники вызвался, и Никифор с нами напросился. Малуша с Заглядой тоже на прогулку захотели, но Ольга их от себя не отпустила.

Интересные отношения сложились между сестренкой и княгиней Киевской. С одной стороны, Малуша холопство свое честно отработала, тот ряд, что отец с Ольгой в Коростене заключил, мы с ней до конца исполнили. С другой – не больно-то она на свободу рвалась, все к Ольге жалась. Да и куда ей было идти? На пепелище к Путяте? Или со мной по миру неприкаянной мотаться? Она же совсем маленькой была, когда княжество Древлянское частью Руси стало, матери не помнила почти, отца, наверное, при встрече и не узнает вовсе. Не гнала ее княгиня, возле себя держала – я и рад был. Вот и теперь Ольга сестренку мою с собой в посольство взяла, словно близкую привечает, как милостивицу свою.

Оделись мы понарядней, Никифор по такому случаю свою черную ризу на рубаху расшитую сменил и бороденку куцую расчесал.

– Ну, вот, – сказал я жердяю, – на человека похож стал.

– Прости, Господи, – ответил тот и привычно перекрестился.

– А как Григорий на то, что ты с нами пойдешь, посмотрит? – спросил его Рогоз.

– Учитель сам мне город посмотреть велел, – ответил послушник и кушачок поправил.

– Ну, тогда пошли, что ли? – крякнул старик.

Меня даже оторопь взяла, когда мы за ворота шагнули, но я опасения свои постарался подале запрятать.

– Ты не робей, Добрын, – подбодрил меня Рогоз. – Здесь, небось, не Булгар. Здесь тебя в рабство не заберут.

– А ежели такое случится? – пробасил Никифор. – Все же боязно к незнакомым людям идти.

– Они же твои братья во Христе, – улыбнулся Рогоз. – Считай, что родственники.

– Христос у нас один, – вздохнул послушник, – только мы с ним по-разному знаемся.

– Ишь, какую нам Анастасий бляху дал, велел, чтоб я ее на шею повесил, – подергал я за цепь массивную железную пластину, на которой орел двуглавый[76] выбит был. – Сказал, что с таким знаком нам любой горожанин, любой стражник уважение и помощь оказывать обязаны, – и спрятал ее за пазуху, чтоб при ходьбе не болталась. – Мы теперь под защитой самого василиса Константина находимся, и тебя обижать я никому не дозволю.

– Будет лясы точить, – сказал Рогоз, – пойдемте-ка, я вам град сей предивный покажу. Не зря его в наших краях Царь-городом зовут, вот и полюбуетесь.

Если издали город мне чудом сказочным показался, то, вблизи его рассмотрев, я понял, что за всей громадностью и великолепием, меж колоннами мраморными и под крышами железными, на улицах длинных и на майданах просторных идет обыкновенная жизнь. Порой мне непонятная, порой странная для глаза и непривычная для слуха, бурная и суетливая, но для местных обитателей простая и обыденная.

Вдоль берега рыбацкие сети развешаны, чайки над ними гомонят, такие же жадные, как вороны киевские, только белые. Мужики лодки свои смолят и на нас внимания не обращают. Некогда им, не до иноземцев. Им бы рыбы вдосталь наловить, на торжище продать да детишек хлебушком побаловать, а до остального им дела нет.

Вверх от пристаней и рыбачьих слободок взбегают на горы узкие улочки, шумные, многоликие. По ним харчевни стоят, где любому и еды, и питья, и девок для забавы хозяева настырно предлагают, мастерские, в которых день и ночь молоточками чеканщики по металлу стучат, изысканные блюда, горшки да чаши драгоценные прямо на глазах из-под рук умелых выходят. Дальше лавки менял, в которых все сокровища мира необъятного взвешивают и на деньгу ромейскую обменивают. Прямо за ними ювелиры притулились. Пестро в глазах от украшений золотых и серебра белого, от каменьев самоцветных и посуды бесценной. Голова от блеска и изобилия кругом идет. Однако, пообвыкнув, осознал я, что все это больно на Подол, или на Козары, или на Торжище Новгородское похоже. Лишь солнце поярче, люди одежей на наших не похожи, а так… все, как везде.

Прямо меж лавок да харчевен церквушки маленькие расположились. Я, пока мы на горы карабкались, восемь штук насчитал. Думал, что Никифор, как дом бога своего заприметит, так тут же туда и кинется. Но не тут-то было. Мимо церквей жердяй проходил, на них не глядя, да еще косоротился, если по дороге нам священник встречался.

– Что-то ты со своими единоверцами христосоваться не спешишь? В дома бога твоего не заглядываешь? – спросил парня Рогоз.

– Церкви ромейские мне не любопытны. И вообще, я в твои дела языческие не лезу, – сказал Никифор, – вот и ты ко мне не лезь.

– А я чего? – обиделся Рогоз. – Я ничего.

– Они с Григорием и в монастырскую церковь отчего-то не заглядывают, – шепнул я старику, когда жердяй чуть подале отошел. – Может, у них свои причуды?

– Ладно, – махнул тот рукой. – Дальше пошли.

– Погоди, – остановил его Никифор. – Что-то у меня в утробе заурчало.

– Что? Оголодал?

– Ага, – кивнул жердяй и живот погладил. – Нагулялся. Желание возникло в рот чего-нибудь кинуть.

– За чем же дело стало? – сказал я. – Вон харчевня. Зайдем?

Мы и зашли.

Харчевенка оказалась небольшой. Посреди каменной клети три стола с широкими лавками, в углу очаг, возле которого суетился низкорослый иудей, с курчавыми седыми волосами и небольшой бородкой. Он мне сразу Соломона напомнил, и я вздохнул, помянув старого лекаря. Хозяин поднял голову, взглянул на нас и широко улыбнулся.

– Проходите, добрые люди, – радушно пригласил он. – Чего вам нужно?

– Нам бы вина, – сказал я ему, – и снеди какой-нибудь.

– Садитесь за любой стол, у меня сегодня негусто, – вздохнул он и с тоской оглядел пустую харчевню. – Я сейчас.

Хозяин скрылся за тряпичной занавесью и вскоре выставил на наш стол три кувшина вина, затем проворно подлетел к очагу, шлепнул на блюдо большущий кус шипящего прожаренного мяса, подхватил с подставки нож и железную приспособу, похожую на вилы. Вонзил эти вилы в мясо и быстро разрезал на три равных куска.

– Вот, – поставил он перед нами блюдо. – Жаркое сегодня отменное. И еще… – и тотчас перед нами появились три глиняные кружки, какое-то вкусно пахнущее варево, большое блюдо с зеленью и тонкие лепешки…