Белый тапир и другие ручные животные - Ян Линдблат

Уже в первую педелю в Рупунунийской саванне мы с Дени столкнулись с проблемой ручных животных. И правда, разве это не проблема, что наша маленькая подвижная экспедиция быстро стала стационарной из-за животных, которых нам поневоле пришлось взять на свое попечение!

Поневоле? Вот именно. Гостя у легендарного фермера Тайни Мактэрка и его жены Конни, мы в один из первых дней отправились на джипе в кочковатую степь и вскоре подъехали к небольшой индейской деревушке у подножия лесистых гор. В одной хижине резвился молодой пака — грызун, родич морской свинки, ростом равный зайцу. Он был совсем ручной, и дети забавлялись с ним.

— Индейцы спрашивают — может, купишь его? — сказал Тайни.

— С удовольствием, только на обратном пути, — ответил я.

Не хотелось подвергать зверька тряске под жгучим солнцем, в изрытой броненосцами степи. Видно, индейцы меня не поняли: когда мы заехали снова, они уже съели паку, которого столько времени берегли, рассчитывая на приезд скупщика. Разумеется, после этого я покупал все, что мне предлагали. Но никогда не просил индейцев поймать какое-нибудь животное, это дало бы только повод устроить совершенно ненужную охоту.

Так, однажды наше внимание привлек маленький муравьед, который свернулся клубочком около старого пса, лежавшего в хижине на полу. А рядом с другой хижиной стоял привязанный кожаным ремнем олененок с большими влажными глазами. Он принялся облизывать меня, как это часто делают ручные олени ради выделяемой потовыми железами соли, и, конечно же, я не мог устоять против обаяния этого Бэмби. А муравьедик живо вскарабкался на Дени, цепляясь огромными когтями. Это был детеныш большого муравьеда. Волосы Дени напоминали ему мамину шерсть, и пришлось моему товарищу, превозмогая боль, терпеть живой головной убор с косматым хвостом.

Когда заменяешь мать, приноравливайся к потребностям сироты. Маленькому муравьеду очень нужно ощущать под лапами волосы, тогда он спокоен…

Эта «шляпа» стала удивительно ручной: отойдешь на несколько шагов — жалобно трубит или мычит. Большие муравьеды чрезвычайно близоруки, и когда мы подходили к детенышу, он поднимал переднюю лапу, принимая характерную для этого вида оборонительную позу. Взрослый муравьед может убить, дай ему только вцепиться десятисантиметровыми когтями, да и у малыша хватка была железная. Разыграется и сжимает «кулак» снова и снова — и мы быстро усвоили, что лучше держаться подальше от его когтей. Малыш должен крепко сидеть на спине матери, когда она мчится галопом по саванне, спасаясь от индейцев, которые просто так, забавы ради устраивают погоню и убивают жертву ударом палки по длинной морде.

Я так и не смог рассмотреть, как именно самка кормит своего отпрыска, хотя целый день под палящим солнцем следовал за мамашей с малышом. Вытянутая в трубку морда животного заканчивается поразительно маленьким ртом, из которого у взрослого муравьеда высовывается клейкий, как липкая бумага, длиннющий язык. Взломает мощными когтями термитник, сунет морду в какой-нибудь из ходов и начнет работать языком, словно поршнем. В здешнем краю, богатом термитниками, такая специализация вполне оправдывает себя, взрослый муравьед достигает двух метров в длину от копчика хвоста до ротового отверстия величиной с монетку.

Немалых трудов стоило нам заставить тощенького Анте (от английского слова ant, означающего «муравей») сосать молоко. Вдруг молоко попало не туда, Анте чихнул и обдал мелкими брызгами себя, меня и Дени. В конце концов это причудливое творение природы все же научилось, окунув всю морду в миску, высасывать молоко — совсем как любитель коктейлей тянет напиток через соломинку. Правда, на первых порах нам пришлось поволноваться. Молоко было порошковое, и, наверно, состав его сильно отличался от рецепта, которым пользовалась мама-муравьед. Помет Анте становился все более густым, а это для всех молодых млекопитающих чревато неприятностями. И как я ни массировал область вокруг анального отверстия влажной кисточкой, дело кончилось полным запором.

В тот день, когда старая «летающая крепость» Гайанского аэрофлота приземлилась на краю ранчо Мактэрка и мы погрузились вместе с нашим багажом, бедный Анте сидел у меня на руках и отчаянно отбивался, напуганный гулом. Мы с Дени глядели в окошко на Тайни и на индейцев, я махал им, насколько мне позволял беспокойный царапун, а Дени что-то кричал, и я уже хотел заметить, что вряд ли наши друзья слышат его сквозь рев мотора, но тут обоняние помогло мне понять, что мой товарищ вовсе не прощается по-английски, у что-то сообщает мне на чистейшем шведском языке… Перетрусивший муравьед, приподняв косматый хвост, старательно обрызгал нам обоим брюки бурой кашицей. Ничего — главное, коварный запор прекратился, пусть и не очень вовремя.

Когда мы наконец обосновались у небольшого водопада вблизи Ариваитава («гора ветров» на языке местных индейцев), число наших питомцев выросло с двух до восьми. К муравьеду и олененку прибавились паукообразная обезьяна с длинной чернущей шерстью, добродушный пекари, два детеныша крупнейшего в мире грызуна капибары, оба с такими глупыми рожами, что мы их прозвали Хумле и Думле, и еще один «великан» — гигантская выдра, тоже совсем еще юная, так что размерами нас пока поражала только ее пасть. Вся эта компания перебралась потом с нами и в базовый лагерь № 2, который мы назвали «райские водопады», несказанно красивый уголок природы на берегах прозрачнейшей речушки, неподалеку от Моко-моко — деревушки макуси, расположенной у другого отрога Кануку.

Судьба паукообразной обезьяны в общем-то складывалась так же, как нередко складывается судьба обезьяньих детенышей. Волей человека она была оторвана от родной стаи. Попробую рассказать обо всем так, как это представлялось ей с высоты могучих деревьев на горном склоне над зеленой долиной среди таких же зеленых вершин.

Первые недели после рождения сознание ее дремало, но постепенно в мозгу начали закрепляться впечатления об окружающем. Мамаша была такая же черная, как она сама, с большими ясными глазами. И еще было много созданий, похожих на мать. Обычная стая паукообразных, человек насчитал бы в ней десять-двенадцать особей. С рассветом, дождавшись, когда над кронами отзвучит разноголосый хор, стая начинала свое странствие сквозь зеленый долог. Все обезьяны, даже матери с детенышами, передвигались легко и стремительно. Длинные косматые руки и сильный хвост работали с замечательной согласованностью, плавно перенося мать и дитя с дерева на дерево. Мамаша часто останавливалась, чтобы поесть желтых плодов. Они висели на деревьях у прозрачного ручья, который то порывисто мчался вперед, то словно делал передышку, совсем как обезьянья стая. Иногда мать ела красные плоды с орешком на конце. На таких деревьях стая задерживалась. Перепробуют все плоды, что получше — съедят, что похуже — бросят, проявляя типичное для обезьян (и для человека) расточительство. Забракованное обезьянами подбирали на земле другие, ведь в составляющей первобытный лес системе растения — животные ничто не пропадает.