Сногсшибательная Мэри (ЛП) - Ренделл Никола

      Я прижимаюсь губами к его груди и нежно посасываю сосок. Джимми подносит руку к моей голове и удерживает меня. И всего лишь. Просто держит меня. Осторожно и тепло, абсолютно без всякой силы.

      Как только он входит в меня до конца, я позволяю своему весу полностью опустится на него. Инстинктивно Джимми начинает медленно входить в меня снизу, но я прижимаю руки к его бедрам, чтобы остановить.

— Просто будь внутри меня. Вот так.

      Я не прижимаю его к себе, но не дразню. И, о Боже, как же мне хорошо. Я позволяю себе расслабиться на нем, чтобы втянуть его так глубоко, как только смогу, без всякой спешки. Правда в том, что у нас действительно есть вся ночь. Если она нам понадобится.

      Когда проходит несколько секунд, и мы оба успокаиваемся, я смотрю ему в глаза.

— Мне нужно знать, чего ты боишься больше всего на свете.

      Джимми хмурит брови.

— Сейчас подходящее время для этого?

      Я киваю.

      Он становится серьезным, сосредоточенным и доверяет мне, как и обещал. Наконец, Джимми говорит:

— Я ничего не боюсь.

      Я наклоняюсь и сильно целую его, продолжая держать своё тело расслабленным поверх его. Так что мы — одно целое, он внутри меня, и я вокруг него. Он обхватывает меня руками за спину и медленно и глубоко вдыхает.

— Пожалуйста, скажи мне, — тихо прошу я. — Я хочу знать.

      Его суровое лицо становится немного застенчивым. Слегка уязвимый, Джимми смотрит на край кровати. Я наклоняю его лицо обратно ко мне, и его сильная челюсть покоится на кончиках моих пальцев.

— Я начну первой, — говорю я, заставляя себя немного расслабиться.

      Он кивает, на мгновение прищурившись, словно пытаясь понять, не шучу ли я.

— Да. Начинай первой.

      Чего ты больше всего боишься, Мэри?

      Скажи ему.

      Не лги, потому что он узнает.

      Скажи ему правду, как ты хочешь.

— Все в порядке. — Джимми перекидывает мою косу через плечо. — Что бы это ни было, все хорошо. — Он стягивает резинку и помогает моим волосам свободно упасть на плечи.

      Я позволяю себе потеряться в его глазах. В том, как он ощущается внутри меня. В том, как я себя чувствую рядом с ним. Нужно много мужества, чтобы сказать это. Это не то, о чем я хочу рассказывать, и не то, чем горжусь. И даже не то, о чем я в принципе желаю разговаривать. Но мне нужно ему сказать. И я хочу ему сказать. Если кто и должен об этом знать, так это Джимми.

      Поэтому, глубоко вздохнув, я говорю. Не приукрашиваю и не смеюсь, а просто говорю это. Сейчас, находясь в безопасности, насилие совсем не то, что пугает меня больше всего. Это намного глубже.

— Ты разозлишься, — говорю я, как будто это не мне пришла в голову идея начать такой разговор. Теперь я почти жалею об этом, почти пинаю себя за то, что вообще встала на эту дорожку. Но вот мы здесь. Если я сейчас совру ему, то все пропало.

      И я не позволю этому случиться.

      Поэтому я просто выпаливаю это, быстро и уверенно, как только могу.

— Я ужасно боюсь иметь детей.

      Я готовлюсь к неизбежному, к тому, что все люди любят твердить, к тому, что они считают наилучшим комплиментом. «Из тебя вышла бы замечательная мать».

      Джимми этого не говорит. Он просто изучает мое лицо и подносит большой палец к моей щеке.

— Но почему?

      Есть миллион причин, но только одна из них действительно звучит правдиво.

— Потому что я не хочу расставаться со своей жизнью.

      Он моргает. Его глаза мерцают.

      И снова готовлюсь к тому, что он скажет. «Ты можешь нанять няню!» Или «На всякий случай всегда есть детский сад».

      Прямо сейчас я чувствую себя слишком уязвимой и окаменевшей. Джимми тоже должен почувствовать, как я открыта перед ним. Как я только что добровольно разорвала себя на части.

      Выражение его лица меняется от смущенного к спокойному и умиротворенному, а затем он говорит:

— Я могу понять.

      Что за красивые и честные слова. Джимми держит мою руку в своей, все еще оставаясь твердым внутри меня.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Это я понимаю.

— Правда?

— Да. Это действительно так.

      Я медленно выдыхаю.

— Разве это не проблема?

Не знаю, что со мной происходит, но мои губы начинают дрожать. Я думаю о том, что он сказал мне вчера вечером, и о том, как сильно я была увлечена этим, но сейчас все по-другому.

      — Для меня? Для нас? — Джимми качает головой без малейшего колебания. — Черт возьми, нет.

      Я позволяю себе погрузиться в Джимми чуть глубже. Думаю, что он все еще такой же жесткий, как и раньше, но теперь он стал частью меня, стал настолько един со мной, что трудно объяснить это словами. Мы просто здесь, вместе.

      — Как бы я ни старалась, эта мысль не укладывается у меня в голове. Дети кажутся мне концом света.

      Джимми снова кивает, но ничего не говорит. И мне приходится снова заполнять тишину.

— Ты, наверное, думаешь: Что за ужасные вещи ты говоришь? Что за женщина может так думать?

      Джимми улыбается.

— Знаешь, что я на самом деле думаю? — он слегка приподнимается, все еще оставаясь внутри меня. Я обхватываю его ногами, удивляясь тому, как это естественно. Не секс ради секса — чтобы кончить, кричать и стонать в подушку. А просто, чтобы быть вместе. Только мы. В середине дня. — Если ты не хочешь детей, значит, так тому и быть. Я полностью это понимаю.

      Без всякого предупреждения слезы начинают катиться по моим щекам. Я чувствую себя такой свободной, сказав это.

      — Дети и меня, бл*дь, пугают, — говорит Джимми, крепко обнимая меня. Он прижимается щекой между моих грудей, и я обнимаю его голову.

      Одна из слез падает с моей щеки и приземляется на тыльную сторону моего большого пальца, а затем скатывается в его волосы.

— Серьезно?

      Джимми кивает.

— Да. Пугают меня до смерти.

      Я улыбаюсь и провожу пальцами по его волосам.

      — Они как не социализированные взрослые. Жуткие. Энни — нет, но это только потому, что я ее знаю.

      Энни. О, черт. Я совсем забыла про Энни, рассказывая, как одна мысль о детях заставляет меня хотеть сбежать. Но сейчас мы должны быть честны друг с другом. Все дело в правде. И то, что я сказала — правда. Простая истина.

      — Женщины принимают на себя основную тяжесть, — говорит Джимми как ни в чем не бывало. — Им достается больше всех. Не имеет значения, что кто-то говорит.

      У меня снова начинаются течь слезы, но не от горя, а от восхитительного чувства облегчения. Джимми вытирает слезы с моих щек и шепчет:

— Теперь моя очередь.

      — Да.

      Он обнимает меня за талию, и я чувствую, как его пальцы касаются моего позвоночника.

— Знаешь, мне это нравиться. Чертовски сильно.

      — Мне тоже, — шепчу я в ответ. — Не думаю, что это было бы так с кем-то, кроме тебя.

      Он делает глубокий вдох, чтобы успокоиться.

— Я чертовски боюсь, что завтра проиграю. Что вся моя карьера пойдет коту под хвост. Всю свою жизнь я беспокоился о завтрашнем дне и игре, которая может все изменить. Если мы завтра выиграем, то поедем на чемпионат. И если мы выиграем чемпионат, то попадем в Суперкубок. Я проиграл множество таких игр, Мэри. В моей голове и в прошлом. Другого шанса у меня не будет.

      — Ты думаешь, что проиграешь? — я слегка наклоняюсь вперед. При этом я непроизвольно сжимаюсь вокруг него, и Джимми стонет. Так что я расслабляюсь, расслабляюсь и снова расслабляюсь. Пока мы снова не станем единым целым.

      — Да, я думаю, что проиграю, — говорит он с затуманенными глазами. — Не смей никому об этом говорить, но я думаю, что проиграю.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

      — Но почему?

— Я не знаю, — говорит Джимми, прижимаясь лбом к моей грудной клетке. — Потому что я ни хрена не помню, как побеждать.

      — Ты выиграл на прошлой неделе, — успокаиваю я его.