Чернильная кровь - Корнелия Функе

— Прекрати! — сказала Мегги так резко, что Фенолио и вправду замолчал. — Ты должен мне кое-что написать. Скорее, пожалуйста!

— Написать? — Фенолио растерянно опустился на стул.

— Мой отец, — быстро заговорила Мегги, вытягивая дрожащими пальцами свежеочиненное перо из кувшина, — он здесь, но в него стреляла Мортола. Ему совсем плохо! Сажерук не хотел мне этого говорить, но я вижу по его глазам. Ради бога, напиши что-нибудь, что угодно, чтобы он выздоровел. Он в лесу, в тайном лагере комедиантов. Поскорее, прошу тебя!

Фенолио недоуменно посмотрел на нее:

— Стреляла в твоего отца? Он здесь? Как? Почему? Я ничего не понимаю.

— Ты и не должен понимать! — с отчаянием выкрикнула Мегги. — Ты должен ему помочь! Сажерук отведет меня к нему. И я вычитаю его здоровым, понимаешь? Он ведь теперь в твоей истории, здесь ты умеешь даже возвращать к жизни мертвых, так что тебе стоит излечить рану? Прошу тебя!

Она обмакнула перо в чернила и протянула Фенолио.

— Боже мой, Мегги! — пробормотал он. — Это, конечно, ужасно, но… я правда не знаю, что мне писать. Я даже не знаю, где Мо. Если бы я хоть представлял себе это место…

Мегги смотрела на него во все глаза. И вдруг слезы, которые она сдерживала все это время, хлынули потоком.

— Прошу тебя! — шептала она. — Ну хоть попробуй! Сажерук ждет! Он там, за городскими воротами.

Фенолио мягко вынул из ее пальцев перо.

— Я попробую, — хрипло сказал он. — Ты права, это моя история. В другом мире я не мог бы ему помочь, но здесь… вдруг и вправду получится… Отойди к окну, — приказал он, когда она подала ему два листа пергамента. — Посмотри на улицу, понаблюдай за людьми или за птичками на небе, займись чем-нибудь. Делай что хочешь, только не смотри на меня, а то я не могу писать.

Мегги послушалась. В толпе под окном она разглядела Минерву с детьми и соседку из дома напротив. Свиньи, с хрюканьем продиравшиеся среди людей, солдаты с гербом Жирного Герцога на груди — она смотрела на все это, но ничего по-настоящему не видела. Она слышала только, как Фенолио макает в чернильницу перо, как оно скрипит по пергаменту, останавливается и пишет дальше. «Пожалуйста! — молила она. — Пожалуйста, пусть он найдет правильные слова». Перо надолго замерло — тишина болью отдавалась в сердце Мегги, а внизу тем временем нищий с костылем отталкивал с дороги ребенка. Время постепенно растягивалось, как удлиняющаяся тень. По улицам сновали люди, собаки лаяли друг на друга, из замка доносился звук труб.

Мегги не знала, сколько прошло времени, когда Фенолио со вздохом отложил перо. Розенкварц все еще похрапывал, вытянувшись, как линейка, за банкой с песком. Фенолио взял песочницу и посыпал влажные чернила.

— Ты что-то придумал? — спросила Мегги.

— Да, но не спрашивай меня, хорошо или плохо.

Он протянул ей пергамент, и ее глаза забегали по строкам. Их было немного, но если это те, что нужно, значит, достаточно.

— Его я не придумал, Мегги! — ласково сказал Фенолио. — Твой отец не персонаж моей книги, как Козимо, Сажерук или Каприкорн. Он не из этой истории. Поэтому не надейся уж слишком, слышишь?

Мегги кивнула, сворачивая пергамент.

— Сажерук просил передать, чтобы ты приглядел за его дочерью, пока его не будет.

— За его дочерью? У Сажерука есть дочь? Это я написал? Ах да, кажется, их даже две?

— Одну ты, во всяком случае, знаешь. Это Брианна, служанка Уродины.

— Брианна? — Фенолио ошарашенно посмотрел на нее.

— Да. — Мегги взяла кожаный мешок, прихваченный из другого мира, и направилась к двери. — Присмотри за ней. Он велел передать тебе, что иначе ты горько раскаешься, что придумал человека, умеющего вызывать огонь.

— Сажерук так сказал? — Фенолио откинулся на стуле и рассмеялся. — Знаешь, он нравится мне все больше и больше! Пожалуй, я и правда напишу о нем еще одну книгу, где он будет главным героем и не…

— Погибнет? — Мегги уже стояла в дверях. — Я ему это передам, но боюсь, у него раз и навсегда пропала охота попадать в твои книги.

— Но он туда уже попал. И даже добровольно вернулся! — крикнул Фенолио ей вслед, пока она торопливо сбегала по лестнице. — Мы все попали в мою книгу, Мегги, мы завязли в ней по уши! Когда ты вернешься? Я познакомлю тебя с Козимо!

Но Мегги не ответила. Откуда ей знать, когда она вернется?

— Это так ты торопишься? — спросил Сажерук, когда она, совершенно запыхавшись, остановилась перед ним, засовывая в свой мешок пергамент Фенолио. — Что это за пергамент? Старик что, дал тебе одну из своих песен в качестве дорожного провианта?

— Что-то вроде того, — ответила Мегги.

— Ладно, лишь бы мое имя там не упоминалось, — сказал Сажерук, направляясь к дороге.

— Далеко это? — спросила Мегги, с трудом поспевая за ним и Фаридом.

— К вечеру доберемся, — бросил Сажерук через плечо.

36

КРИКИ

Я хочу видеть жаждув слогах,прикасаться к огнюв звуке.Ощутить темноту во вскрике.Я хочу слов,шершавых, как неотесанные камни.

Белые Женщины не уходили. Реза их, похоже, больше не видела, но Мо они были заметны, как тени при солнечном свете. Он не говорил ей об этом. У Резы был такой усталый вид. Единственное, что помогало ей держаться, была надежда на скорый приход Сажерука с Мегги.

— Вот увидишь, он ее найдет, — шептала ему Реза, когда его била лихорадка.

Почему она так уверена? Как будто Сажерук никогда не бросал их в беде, не украл книгу, не предал их… Мегги. Желание еще раз ее увидеть по-прежнему было сильнее, чем манящий шепот Белых Женщин, сильнее, чем боль в груди… И потом, как знать, может быть, эта проклятая история еще обернется к лучшему? Правда, Мо хорошо помнил, что Фенолио предпочитает печальные развязки.

— Расскажи мне, что там, снаружи, — шептал он иногда Резе. — Так глупо оказаться в другом мире и ничего не видеть, кроме этой пещеры.

И Реза описывала ему то, чего он не мог видеть: деревья, намного старше и выше тех, что ему приходилось видеть, фей, носящихся в ветвях, как стаи мошек, стеклянных человечков в зарослях папоротника и безымянные ночные страхи. Однажды она даже поймала фею — Сажерук рассказал ей, как это делается, — и принесла ему. Крошечное создание билось у нее в ладонях, и она поднесла сложенные руки к самому уху Мо, чтобы он услышал стрекочущий разгневанный голосок.

Все казалось таким настоящим, хотя он не уставал твердить себе, что все здесь состоит из чернил и бумаги. Твердая земля, на которой он лежал, сухая листва, шуршавшая под ним, когда он метался в лихорадке, горячее дыхание медведя и Черный Принц, которого Мо прежде встречал на страницах книги. А теперь он иногда присаживался рядом, охлаждал ему лоб, тихо говорил с Резой. Или все это лишь горячечные видения?

Смерть тоже ощущалась в Чернильном мире по-настоящему. Еще как. Странно было встретиться с ней в этом мире, возникшем из книги. Но даже если умирание было здесь лишь словом, игрой букв, тело Мо ощущало его как настоящее. Его сердце испытывало настоящий страх, тело — настоящую боль. Белые Женщины не уходили, хотя Реза и не видела их больше. Мо чувствовал их присутствие каждую минуту, каждый час, каждый день, каждую ночь. Ангелы смерти, придуманные Фенолио. Легче ли умирать с ними, чем в том мире, откуда он родом? Вряд ли. Этого не облегчишь. Человек теряет то, что любит. Это и есть смерть. Здесь, как и там.

Снаружи было светло, когда Мо услыхал первые крики. Он сперва подумал, что начинается новый приступ лихорадки. Но по лицу Резы было видно, что она слышит то же самое: лязг оружия и крики, крики ужаса…

Предсмертные крики. Мо попытался подняться, но боль бросилась на него, словно зверь, впивающийся зубами в грудь. Он увидел Принца с обнаженным мечом на пороге пещеры, видел, как вскочила Реза. Ее лицо расплывалось перед его воспаленными от лихорадки глазами, зато он вдруг отчетливо увидел другую картину: Мегги на кухне у Фенолио, рассказывающего с гордостью, как удалась ему сцена смерти Сажерука. Да, Фенолио любил печальные сцены. Может быть, он только что написал еще одну.

— Реза! — Мо проклинал свой непослушный от лихорадки язык. — Реза, прячься! Спрячься где-нибудь в лесу!

Но она осталась с ним, как оставалась всегда, кроме того дня, когда его собственный голос отправил ее прочь.

37

КРОВАВАЯ СОЛОМА

Кобольды копались в земле, эльфы пели в кронах деревьев. Это были явные чудеса чтения, но за ними скрывалось настоящее чудо: что слова в книгах могут повелеть вещам быть.

С Фаридом Мегги часто бывало страшно в Непроходимой Чаще. С Сажеруком все было по-другому. Казалось, шепот деревьев становится громче, когда он проходит мимо, а кусты тянут ветви ему вслед. Феи садились на его рюкзак, как бабочки на цветок, дергали его за волосы, говорили с ним. Появлялись и исчезали и другие существа, о которых Мегги не слышала ни от Резы, ни где-нибудь еще, — иногда это была лишь пара глаз, сверкнувших между ветвей.