Ночью в темных очках - Нэнси Коллинз

Он потянулся к очкам на глазах покойницы. Одно стекло треснуло, но не выпало. Посмотрим, какого цвета были у нее глаза.

Тело дернулось, но Брока это не удивило. За много лет, пока он раздевал и зашивал мертвецов, он много видел дергающихся трупов. Иногда они шевелились, как марионетки в неумелых руках. Один однажды даже сел. Это просто задержанная реакция мускулов, как у мертвой лягушки на удары током в школьном кабинете биологии.

Холодная рука покойницы охватила его правое запястье. У Брока перед глазами поплыли темные круги, как если посмотреть на лампу и отвернуться. Он тупо глядел, как резко дернулся живот трупа. Раз. Другой. Почему-то Брок увидел, как сидит в своем старом «шевроле» и ругает не заводящийся мотор. Покойница кашлянула и выбросила полные легкие черной крови. Брок почувствовал, что бутерброд в животе борется за свободу.

Он попытался выдернуть руку, но труп не отпускал. И тогда он заорал, и вопль многократным эхом стал отдаваться в ушах. Покойница бросила его руку, чтобы сесть, и Моу Брок пулей вылетел из качающихся дверей морга.

Соня Блу села на прозекторском столе, осторожно переплетя руки на животе. Непонятно, что сделал с ней серафим, но это помогло. Хотя и не слишком быстро. Она передернулась при мысли, что могла бы прийти в сознание с электрической пилой в мозгу.

Чудесное воскрешение там или что, а чувствовала она себя более чем хреново. Голова была полна горящей воды полночного цвета. Когда она сползла со стола, ее снова потрясла судорога. Пол под ногами наклонился.

Нет! Не здесь! Не сейчас! Тут через минуту будут люди.

На глаза попался сложенный пиджак, и Соня застонала, увидев дыры от пуль. Черт, если бы хоть изоленту найти...

Она вышла, шатаясь, из морга, и пошла по коридору в погрузочную, откуда похоронщики забирали дорогих усопших. К счастью, в этом именно морге она уже бывала и потому знала расположение помещений, так что сбежать было просто.

Она едва осознавала страшную боль в животе, но это уже было не важно. А важна была только злость. Она питалась этой болью, создавая ненависть, хрустальную в своей чистоте. Ярость распускалась экзотическим ночным цветком. И ненависть давала силу.

Она слышала пение сирен ненависти, звавших отпустить вожжи и отдаться ее едким объятиям. Раньше она бы сразу испугалась, взволнованная порожденными этой ненавистью видениями. Она бы полностью потеряла контроль, а потом, когда ненависть утолилась бы, обвинила Другую в зверских поступках. Сейчас, впервые с тех пор, как ее переделали по образу сэра Моргана, она не стала отказывать себе в удовольствии самой насладиться яростью.

Она приняла ненависть, как часть себя самой, естественную, как дыхание или мочеиспускание. Ощутила силу, рождаемую гневом, ласкающую змеиными языками и электрическими искрами. Глянув на свои руки, она увидела, что они покрыты коркой черно-красной слизи.

Соня шла по ночным улицам, невидимая, но ощутимая. Ее путь был отмечен ударной волной, захватившей окружающих, как кильватерная волна линкора подхватывает гребные лодочки.

Мать дала ребенку пощечину, а когда он заплакал, дала еще одну, посильнее.

Мальчик ущипнул грудную сестренку так, что на беззащитной коже остался синяк.

Усталая домохозяйка глянула на стойку с кухонными ножами, потом на мужа, развалившегося перед бормочущим телевизором.

Тощий молодой человек в роговых очках и стриженный так коротко, что через щетину просвечивала кожа, отодвинул на окне шторы и подошел к шкафу, где за одеждой были спрятаны две винтовки, пять пистолетов и пятьсот патронов.

Двое любовников, сцепившись в объятиях среди сбившихся в кучу простыней, вдруг начали ссориться.

Домашний пес завыл, прижал уши и цапнул хозяина за руку до крови.

Соня Блу ощущала свою работу, как не может ни один человек. Она была по-своему вместе с каждым, кто реагировал на ее стимул.

На каждом ее шагу происходили десятки вспышек. Некоторые разражались сварливыми тирадами, другие были куда более грубы. Но не она создавала злобу и недовольство у этих случайных незнакомцев; она лишь давала им вырваться наружу. Панглосс был прав: в каждом разуме, которого она касалась, были семена саморазрушения. Люди жаждут истребления, своего или врагов – безразлично. С каждым таким взрывом Соня становилась сильнее, и чужую ярость она включала в свою.

Каким-то уголком души она сопротивлялась этому небрежному посеву раздора, пыталась заставить себя услышать что-нибудь еще, кроме поющей в жилах жажды крови. Она шла по городу, запуская тысячи семейных свар, пьяных драк, закулисных ссор, изнасилований. Она слышала полицейские сирены и прерывистый вой «скорой» в ответ на эпидемию огнестрельных и ножевых ран. И хорошо. Это даст ей нужное прикрытие. Она автоматически увернулась от полицейской машины, вынырнувшей из-за угла с мигающими фарами и включенной сиреной.

Соня захохотала, и ей показалось, что небо вздрогнуло.

– Клод! Клод? Клод?

Имя, хотя искаженное гулким эхом, казалось знакомым. Кажется, это его так зовут. Он попытался открыть глаза и посмотреть, кто зовет, но глаза будто эпоксидкой склеили. Какой дурак мог устроить такую шутку? Он потянулся снять с глаз клей, но руки не отзывались. Как будто движешься под водой.

– Клод!

Вялость начала исчезать, сменяясь таким ощущением счастья, что Клод почти испугался. Когда же он попытался подумать, чему он так рад, голова стала распухать, в глазах забилась пульсирующая боль.

Зачем думать? Просто радуйся.

Слова эти в голове ощущались приятно, хотя и не принадлежали ему. Похоже было на добрый совет, так чего упираться? Клод откинулся в удобном кожаном кресле, решив последовать предложению, сделанному без голоса, и стал осматривать обстановку. Он был в роскошно обставленных апартаментах, одетый в смокинг. Клод попытался навести глаза на резкость, но резкий удар болевого скальпеля пронизал лобные дозы мозга.

– Просто радуйся, – предупредил дружелюбный не-голос.

– Я так рада, что все так сложилось, а ты? Теперь мы можем побыть одни.

Кто-то к нему обращается. Женщина. Нет, девушка. Но где она? Он боялся оглянуться, чтобы не вернулась боль.

Дениз сидела на кровати. Раньше ее вроде бы там не было. Она выглядела точно как в его сне. И робко улыбалась, краснея.

– Мои родители так рады, что ты меня нашел. Отец тебе хорошо заплатит. – Она улыбнулась ему, и комната замелькала. Дениз была одета в длинную развевающуюся мантию на голове золотая диадема. – Полкоролевства – достойная награда тому, кто нашел пропавшую принцессу.

Диадема исчезла, но мантия осталась. Она была девственно-бела, а спереди пенилась кружевами и атласными лентами. Клоду до боли хотелось ее потрогать.