Волгины - Георгий Шолохов-Синявский

По дорогам от зари до зари скрипели запряженные длиннорогими украинскими волами арбы, цокотали расхлябанными частями, визжали плохо смазанными осями тракторы, мелодично позванивали стальными ходами тавричанские брички.

Весь этот разноцветный поток медленно катился по донским просторам, и часть его, дойдя до совхоза, руководимого Павлом, остановилась, наполнив улицы центральной усадьбы необычным оживлением.

Улочки пестрели пришлыми незнакомыми людьми, в большинстве женщинами, всюду стояли арбы, брички, тачанки, сеялки, плуги, лобогрейки. В деревянных, поставленных на подводы клетках кудахтали куры, гоготали гуси, визжали поросята. Вся эта запыленная живая масса имела вид цыганского кочевья, но Павел тут же заметил, что люди и здесь делились на звенья, бригады, станы, отделения.

Какая-то простоволосая женщина в широкой юбке и красной, как мак, кофточке ходила между рядами подвод и спрашивала, не видел ли кто, где остановилась бригада какого-то Нидокима Петровича.

После бессонной ночи Павел, пыхая папиросой, грузно шагал по выложенному кирпичом тротуарчику к конторе совхоза. Он чувствовал небывалую усталость: почти до рассвета он распределял эвакуированных по отделениям, охрип от уговоров.

Утро было росное, прохладное. Солнце никак не могло пробиться сквозь серую толщу тумана, застывшего над степью, как упавшее на землю облако. Над совхозным поселком устойчиво держался запах улегшейся за ночь влажной от росы пыли и наносимой со двора ремонтных мастерских нефтяной гари.

Привычные звуки вливались в уши Павла — крик петуха, мычание коров, тоненькое ржание жеребенка, однообразный гул трактора.

И все же Павлу казалось, что знакомая музыка будничного утра чем-то нарушена и в ней можно различить звучавшие диссонансом тревожные нотки.

«Сколько скопилось всякого народу, и каждому чего-нибудь надо, — думал Павел. — Да что у нас — база снабжения какая-нибудь? Вот проверю, поставлю каждого на место, всем дело найдется».

Павла уже ожидали в приемной эвакуированные — женщины и старики. Их усталые омраченные лица несколько смягчили его раздражение, в нем уже росло сочувствие к этим оторванным от родных мест людям, но он тут же подумал: «Не с сочувствия начинать надо, а с дела. Жалостью тут не пособишь».

Он позвонил секретарю партбюро, потом приказал своему заместителю собрать эвакуированных в поселковом клубе. Затем вызвал главного инженера, спросил:

— Ну, как у трактористов? Результаты есть?

— Есть, Павел Прохорович, — с неожиданной веселостью ответил Владимир Александрович. — Уже притащили четыре трактора. Два, правда, «раскулаченные», но мы их отремонтируем! Слухи есть, — еще нашли три СТЗ и два брошенных «натика».

— Ну вот. А вы упрямились. Под лежачий камень вода не течет, Владимир Александрович.

Главный инженер смущенно пробормотал:

— Я не привык действовать опрометчиво.

— Старые привычки сдайте в архив, — наставительно сказал Павел. — Не об опрометчивости идет речь, а о военном стиле работы.

— Тут у меня есть соображения насчет кадров, — заявил вдруг главный инженер. — Видите, сколько привалило к нам людей. Правда, почти одни женщины, но и среди них…

Павел насмешливо, но уже добродушно взглянул на главного инженера.

— Вот видите… — сказал он, — и люди будут… А как же!..

— Вот сейчас мы и устроим им проверку.

Через два часа в клубе собрался народ. Полутемный зрительный зал наполнился гулом оживленных голосов, украинской певучей речью. Павел шел между заполненных скамей к низенькой сцене, где стояла обтянутая кумачом трибуна, случайно повел глазами в сторону, увидел черные печальные глаза, мягкий овал женского молодого лица. Перед ним мгновенно возник шумный городской перекресток, скрипучая арба с наваленными на нее мешками и молодая чернобровая женщина в надвинутом на глаза платке, с ребенком на руках.

— Вы не с Запорожья? — спросил Павел, сразу припомнив ответ женщины в тот знойный день.

— С Запорожья, — сказала женщина, глядя на него чуть испуганно и, очевидно, не узнавая его.

Кожа на ее лице была груба и темна от загара, но глаза, от которых растекались чуть приметные морщинки, светились глубоким теплым сиянием, украшавшим все лицо.

— Ну как в нашем совхозе? Нравится? — спросил Павел.

— А ничего… Та у нас було лучше, — созналась женщина и застенчиво улыбнулась.

— Гм… Почему же лучше? — насупился Павел.

— Да так… Там я дома была, а тут…

— А мужик твой где? — грубовато продолжал допрашивать Павел.

— Мужик на фронте… Вин служив управляющим отделения в совхозе, — ответила молодица.

Как видно, директор затронул больную струну в ее душе, миловидное лицо женщины сразу поблекло.

— А я тебя уже видел, — улыбаясь сказал Павел. — В городе. На углу проспекта. Еще спытал, откуда.

Женщина с недоумением посмотрела на Павла: разве она могла запомнить?

Павел спросил ее имя, фамилию, сказал:

— Дарья Тимофеевна Корсунская? Вот что, Дарья Тимофеевна, зайдешь ко мне в контору, может, тебе чего будет нужно.

— Дякую. А вы ж кто будете?

— Я директор этого совхоза, — ответил Павел и пошел на сцену.

Женщина с любопытством смотрела ему вслед.

Павел взошел на трибуну и начал с того, что стал выкликать старших колонн, бригадиров, гуртоправов.

На его басовитый оклик, гулко отдававшийся в притихшем зале: «Есть такие?» — послышались голоса:

— Есть, есть!

— Трактористы и комбайнеры, поднимите руки!

Несколько рук вытянулось над разноцветными платками женщин.

— Маловато, — недовольно сказал Павел.

Угрюмый голос ответил из прохладной полутьмы зала:

— А где их больше взять? Осталось полторы калеки.

— Но-но, потише. Какие ж мы калеки? — обиделся кто-то в зале.

Павел продолжал выкликать по профессиям:

— Животноводы есть? Доярки? Птичницы? Агрономы? Все явитесь в контору для регистрации.

Оживление в зале росло. Секретарь партийного бюро предложил коммунистам встать на учет независимо от того, в какой партийной организации состоял прежде. После этого Павел произнес речь, похожую на те очень немногословные задания, которые он обычно давал своим людям. Голос его звучал властно и строго. Зная, что перед ним большинство украинцев, Павел нарочно мешал русскую речь с густой кубанской:

— Ни одна здорова людына не должна быть без дила в совхозе, — гремел со сцены, заставленной фанерными декорациями, его напористый бас. — Будь то рядовой або начальствующий состав, хлопцы або дивчата. Хиба дивчата не могут на тракторы систы? Усим найдемо дило, а дила у нас богато. Через нидилю почнемо сиять, и вы должны помогать нам, як полноправные члены нашей семьи. Вы же от фашистов не на курорт уезжали? И шоб не було ниякого беспорядка. Устав у нас один — советский, социалистический. Всякого, кто буде нарушать трудовую дисциплину, будемо наказывать по законам военного времени. Запомните, с цього часу вы не беженцы, а снова члены государственного трудового коллектива. Правильно я говорю? — спросил Павел, подходя к краю сцены.

— Правильно! — послышалось в разных концах зала.

Павел стал говорить о бережном отношении к государственному имуществу, к скоту, который во что бы то ни стало надо сберечь, о сохранении машин, о необходимости приложить все усилия к тому, чтобы посеять хороший хлеб и взять в будущем году богатый урожай.

— А отходить дальше не придется? — послышался из зала недоверчивый голос.

Павел ответил с уверенностью, на какую был способен:

— Рано об этом загадывать. Ежели об этом думать, то, выходит, сеять не нужно?

— Рады бы не думать, да думается. Не хочется опять хлеб палить, а либо фашистской сволочи оставлять, товарищ директор, — горячей болью зазвучал тот же голос. — А посеять — это, конечно, наше дело. Где надо, там и посеем.

Павел напряженно всматривался в ряды голов, ища говорившего.

— Кто это говорит? Покажись!

В четвертом ряду поднялась взлохмаченная копна черных с проседью волос. Блестящие глаза сурово уставились на Павла, казалось, жгли его.

— Вы откуда? — спросил Павел. — Ваша специальность?

— Я откуда? Из совхоза «Большевистский наступ». Полевод я. Петренко моя фамилия. Петренко Егор Михайлович.

— Вот что, товарищ Петренко. Останьтесь после собрания… Потолкуем…

— С великим удовольствием.

Собрание разошлось вечером. При выходе из клуба Павел снова встретился глазами с красивой молодицей. Она приветливо посмотрела на него из-под платка.

…Залетевший из степи ветер овеял лицо Павла полынно-горькой прохладой. Глубокое ночное небо прочерчивалось частым звездопадом.

Внезапно перед Павлом возникла широкая сутулая фигура. Она отделилась от стены коттеджа, мимо которого проходил Павел, загородила ему дорогу.