Русское братство - Николай Чергинец

Через час он остановил груженный арбузами «КамАЗ», объяснил, что ранен, и попросил доставить до ближайшего медицинского пункта.

«КамАЗ» шел в Арсеньевск, но выбора у Максима не было. Его мутило, а лоб уже покрывался испариной. Азербайджанцы, хозяева груза, согласились подбросить к городу. Мало того, они изъявили желание помочь. Еще до наступления утра достали антибиотики, снабдили перевязочным материалом.

Степаненко устроил себе в кузове своего рода тайник, отгородившись зелено-полосатой горой арбузов. Чувствовал себя раненым зверем, забившимся в логово.

По мере того, как продавались арбузы и в кузове освобождалось место, Степаненко все больше открывался глазам покупателей. После обеда торговля пошла вяло, а вечером неожиданно начался «шмон» — милиция чистила рынок от разного рода случайных людей.

Максима обнаружили, заставили слезть с машины. Он с трудом спустился на землю. Вид, разумеется, у него не парадный: слипшиеся волосы, перепачканная одежда, потрескавшиеся от температуры губы. Ни дать, ни взять — недавно бомжующий. Хуже всего было то, что на раненую ногу нельзя было ступить.

— Ты, хрен с изюмом, че прикидываешься? Или пьян? — мент ударил носком ботинка в сгиб колена. Степаненко рухнул, как подрубленное дерево.

— А ну поднимайся! — последовал приказ. — И вперед шагом марш!

Ни встать, ни тем более идти он не мог. Дюжие милиционеры ухватили Степаненко под руки и потащили к машине. Степаненко боялся, что его сразу отдадут в руки людей Рогожцева, но этого не произошло. Да и не один он был в машине — задержанных было человек десять.

На перекрестке воронок остановился — кончился бензин. Пока дождались какой-то грузовой машины, пока перелили ведро бензина, нога распухла. Видимо, был здорово нарушен отток крови. Милиционеры непрерывно переговаривались по рации, но Степаненко был не в состоянии следить за этими переговорами. Он понял одно — всех везут, как обронил один из ментов, в ИВС, то есть изолятор временного содержания.

Вот «воронок» остановился.

— Ну что, оформлять сегодня будем? — раздался возглас.

— Да на хрен они нам сдались, — последовал ответ. — Паспорта у нас…

Степаненко и других задержанных провели по коридору, потом втолкнули в камеру, битком набитую людьми. В нос ударил тяжелый, спертый воздух. Некоторое время Степаненко стоял, потом обессиленно опустился, прижавшись спиной к стене, на пол.

Через несколько минут Максим осмотрелся. Временно задержанные спали кто как мог — на нарах, под нарами, на проходах, вповалку вдоль холодных стен. В своем большинстве это были азербайджанцы. Как понял Степаненко, днем был хапун во всем городе. Не связано ли это со стрельбой накануне вечером в дачном поселке Горбаха? А может, это связано и со зверским убийством Эльвиры?

«Дикое, зверское преступление, — подумал Максим, пытаясь закасать штанину, чтобы осмотреть рану. — Не сомневаюсь, что совершил его Сохадзе…»

Рана была серьезной: пуля пробила мякоть и застряла глубоко внутри. Степаненко потерял много крови и чувствовал большую слабость. Кружилась голова. Припоминая случившееся на даче Богомолова, Степаненко приходил к однозначному выводу, что омоновцев интересовал не Богомолов, а именно он. Они даже оцепили дачу, и уйти ему удалось лишь случайно. И все же он ушел. Его настоящую фамилию пока никто не знал. Милиционеры, задержавшие его на рынке, в спешке даже не спросили, как его звать. Сделав этот вывод, Степаненко почувствовал: ему стало легко.

Ночь тянулась бесконечно долго. Спертый воздух, невозможность вытянуть ноги, чтобы не побеспокоить других…

Темные стекла узенького окошечка под самым потолком уже начали бледнеть, когда Степаненко, совершенно измученный, впал в короткий сон…

Утром началась проверка. С шумом, грохотом работники ИВС ввалились в камеру, ударами сапог и руганью поднимали людей, строили в коридоре. Потом вызывали по списку и по одному выпускали во внутренний двор. Вскоре в камере остались лишь азербайджанцы, которых привезли вчера вечером. Среди них был и Степаненко.

На азербайджанцев составили список, стали вызывать по очереди. Некоторые из азербайджанцев возвращались, растерянные, злые, некоторых отпускали.

Степаненко уселся на длинную, вмонтированную в цементный пол скамейку, и в ожидании своей очереди стал слушать оживленный разговор сокамерников. Из отдельных слов, произнесенных по-русски, понял, что торговцев фруктов в основном брали за то, что те не имели лицензии на право торговли или накладных на товар. От каждого из них требовался откуп. Был ли это на самом деле административный штраф за нарушение правил торговли, или завуалированная взятка, Степаненко не знал.

Вскоре торгашей перебрали всех. В камеру вошел здоровенный старшина-детина со списком, оглядел задержанных.

Из русских, кроме Степаненко, было только двое задержанных в пьяном виде хулиганов. Взгляд старшины остановился на Степаненко.

— Ты, — сказал он, подозрительно понюхав воздух. — На выход.

У Степаненко шевельнулась слабая надежда, что его выпускают. Это придало ему сил, и он, изо всех оставшихся сил скрывая, что ранен, поднялся и сделал несколько неуверенных шагов к двери.

— Что с ногой? — спросил охранник.

— Да так, — сказал Степаненко. — Ничего серьезного.

— Били вчера, — вступил в разговор один из азербайджанцев.

— Мало вас бьют, раз сюда едете, — послышалось в ответ. Степаненко поковылял впереди старшины, направляясь к распахнутой наружной двери, но не тут-то было.

— Куда! — рявкнул старшина. — К капитану, в дежурку.

Дверь в дежурку оказалась рядом.

— Фамилия, — сурово спросил дежурный капитан с распухшим ячменем на левом глазу.

Этот вопрос Степаненко имел в виду. Еще ночью Максим думал о том, как ему назваться.

— Потапов! — ответил он. — Петр Петрович!

— Что ты делал, Петр Петрович, на рынке? Почему валялся пьяный как свинья? Сколько выпил?

Степаненко опустил глаза. Он понял, что вчерашний милицейский наряд оформил его как пьянчугу. Раз они не знают, кого задержали, есть вероятность того, что его все же отпустят. Но как скрыть, что он ранен и что рана пулевая?! Он уже не то что ходить — стоять не мог.

— Больной, что ли? — спросил капитан. Он кивнул старшине и тот нагнулся к его уху. Они о чем-то пошептались.

— Короче, — сказал капитан после консультации. — Посидишь, выздоровеешь и аувидерзеен! Кто там еще? Тоже больные? Знаем, какой болезнью… Может, опохмелить их? — коротко заржал он.

На собственных ногах Степаненко возвратиться в камеру уже не мог. Надзиратели приказали двум азербайджанцам помочь ему доковылять до нар. Уже это было хорошо — на правах больного он может лежать.

— Ему нужен врач! — стали требовать азербайджанцы у заглянувшего в камеру старшины. — Ему нужен градусник, таблетки, вата!..

Тот ничего не ответил.

Степаненко, чтобы хоть как-то отвлечься от боли, пытался анализировать ситуацию.

Итак, майор ФСБ Максим Степаненко под подложной фамилией, с пулей в ноге очутился в изоляторе временного содержания Арсеньевского УВД.

Степаненко никогда не попадал в такие передряги, не выступал в качестве арестанта, но о порядках изоляторов временного содержания был наслышан и вот теперь испытывал их на собственной шкуре. Да, одно дело знать о чем-то понаслышке, другое — испытать беспредел на собственном опыте.

Из задержанных хулиганов в камеру вернулся один. Прежних обитателей камеры держали под открытым небом, пока другие арестованные подметали камеры, кое-как вычищали их.

Ближе к обеду Степаненко повели в санчасть — так называлась комнатка, где задержанным оказывалась медицинская помощь.

«Ну, товарищ майор, — сказал он сам себе, — держись. Сейчас тебя раскусят».

Врач, молодая и приятная женщина, едва взглянув на Степаненко, брезгливо поморщилась и ледяным голосом приказала лечь на кушетку.

«Ого, — подумал Степаненко, — какое красивое и, что странно, знакомое лицо».

Врач осмотрела ногу, и ее слова прозвучали как приговор:

— Это пулевое ранение.

Раздались шаги. Это один из надзирателей, сопровождавший Степаненко, выскочил в коридор сообщить о факте пулевого ранения дежурному капитану.

— Лягте на живот, — приказала женщина-врач. В голосе ее по-прежнему звучали металлические нотки.

Степаненко видел, как ее рука ухватила со стерильного подноса блестящий зонд. Вот она сунула зонд в рану. Степаненко почувствовал раздирающую боль, сжал зубы. Боль стала невыносимой, и у него вырвался невольный стон.

— Больно?! — обронила врач.

— Весело! — процедил сквозь зубы Степаненко. Он чувствовал: зонд идет по ране, добираясь до пули.

В это время вошел дежурный капитан.

— Что, подранок?