Железный тюльпан - Елена Крюкова

С чем едят жизнь звезды.

— Эй, Люба, кто тебя? — Фрэнк заботливо тронул черным пальцем мою щеку, шею в нашлепках повязок. — Подралась с продюсером?.. Не поладила с режиссером?..

— Вроде того. Поцапалась, как кошка. Я их, они меня. — Я решила обратить все в шутку. — Видишь, что получилось. Боевые шрамы. Наплюй, еще неделя до премьеры. Все заживет. — Я молчала про порезанную руку. Под закрытым черным платьем не было видно повязки. — Как тебе два моих последних номера?

— Люба, ты как всегда. — Он поднял два больших пальца вверх. — Ты выше сравнений. Ты просто чудо из чудес, и я рад, что ушел от Люция к тебе.

— Я тоже рада. Ты уже так классно треплешься по-русски, Фрэнк. Многие думают, что ты сын от смешанного фестивального брака и родился и вырос в Москве.

— Польщен. — Фрэнк наклонился над моей рукой, прикоснулся толстыми горячими фиолетовыми губами. — Экскьюз ми, что такое «фестивальный брак»?

— Советский Союз, фестивали молодежи и студентов в Москве, Олимпийские игры, русский Мишка, хинди-руссиш бхай-бхай, ду ю андестэнд?!..

Он расхохотался. Я смотрела на его закинутую в смехе черную голову, белые сахарные зубы. Звериные зубы. Как у тигра. Как у черной пантеры.

— Понял!.. Что ж, согласен побыть москвичом. Но я вернусь в Нью-Йорк, Люба. И Джессика вернется. Может быть, мы там поженимся. — Он взял мою руку в свою лапищу, черную и пылающую. — Что вздрагиваешь?.. Боишься?.. Не бойся меня. Ты чем-то взволнована. Я же вижу. У тебя расстройство. У тебя несчастье. Have you bad news?.. Скажи. Я могу помочь тебе? I want to help you, Lyuba…

Семь дней. У меня осталось всего семь дней. Неделя. Неделя, черт возьми.

Надо выходить на Риту. На эту тощую чернявую чертовку, ничего не попишешь. Зубрик затаился, после того как я вернула ему его драгоценный револьвер. У меня в сумке, рядом с Тюльпаном, теперь лежал отличный пистолет «Титаник». «Титаник», как это смешно, «Титаник». Потонем или не потонем?.. Канат, Канат, ты ведь переплыл Атлантику… там, в душном жарком трюме, нелегально… молясь своим восточным богам, своему раскосому Будде: спаси, помоги, довези, не убей…

— Спасибо, Фрэнк. — Я через силу улыбнулась. — Ничего особенного. Сейчас «Карнавал» важнее. Почему сегодня не явились твои рокеры? Не любят вставать по утрам? Вылезают из постели в четыре пополудни?

— У Стадлера выступление. Красный был в зале, ты просто не заметила. И Джессика тоже. Просто они сегодня слушают. Продумывают ситуации. Драма… как это… драма-тургию, yea?.. Еще были испанские ребята, группа «Тахо». Они в восторге. В восторге от тебя, Люба. — Он по-прежнему держал мою руку, не отпускал. — Ты знаешь, — он приблизил ко мне лицо. Оно наплыло на меня, будто черная огромная планета из глубин бешеного пространства. — Я от тебя тоже в восторге. Вос-торг. Что за ваше глупое русское слово — «вос-торг». Что оно выражает. Что означает…

Черное лицо клонилось все ниже. Миг — и он прижмется вывернутыми лиловыми губами, белыми зубами к моим губам. Мне пришлось соображать с быстротой ударяющей молнии. Я поднялась на цыпочки, крепко обхватила Фрэнка за мощную черную шею и прижалась щекой к его щеке. Плакала я натурально. Слезы брызгали из глаз вполне натуральные. Натуральное кино. Тысяча баксов кассета.

— О, спасибо тебе, спасибо, дорогой Фрэнк, дружище, за твой восторг!.. за твою поддержку… за… за любовь… Ты… ты настоящий друг…

Он отодвинул меня от себя. Пристально вгляделся в мое мгновенно оказавшееся зареванным лицо. Погладил меня по мокрым щекам. Я видела, как он усилием воли подавил в себе мощный порыв звериного, мужского желания.

— Да, я твой друг, Люба, — медленно, тяжело сказал он, будто ворочал камни или тащил тачку с мешками картошки. — Я твой друг. Если у тебя горе — скажи. Я помогу.

И я чуть было не раскололась тогда.

Я чуть было не попалась на эту удочку.

Но Фрэнк был такой добрый, ласковый. Он был безупречен. Ну и что, что он желал меня? Мало ли кто и когда желал меня. Желал, вожделел, брал, насиловал, покупал, продавал. Любил меня только один человек. И я любила только его одного.

Даже если бы он лежал нищий, мертвецки пьяный, больной, умалишенный, в парше, песи и проказе, в собственной блевотине, на снегу и льду, в грязи под забором, под грязным гаражом с изъеденной ржавчиной дверью — я бы все равно любила его одного.

Одышка. У него появляется одышка. Надо перестать так много жрать. Еда — погибель человека. Чревоугодие — кажется, один из семи смертных грехов?..

Банкир Григорий Зубрик сидел, раскачиваясь взад-вперед, в китайском плетеном кресле-качалке, купленном им в антиквариате у Бахыта, на Крымском валу. Прелестное кресло, когда качаешься в нем, представляешь лето, отдых, Багамы, Мальдивы. Вот благословенные места, не то что эта северная идиотская страна, где десять месяцев зима, остальное… тоже зима. Телефон! О, этот зверь телефон. Он выгрызает ему внутренности. Взять трубку?.. Не взять?..

«Возьму, пожалуй. Вдруг это насчет нее».

— Халле-о-о-о!..

— Привет, старик. Ты живой?..

— Игнатушка, золотой! — Зубрик сделал сладкий голос, голос-патоку. — Сколько лет, сколько зим!.. Где пропадаешь?.. Почему не забегаешь?..

— Вдруг отвлеку от чего важного. Идешь на «Любин Карнавал»? Я заказал и на тебя билет.

Зубрик как-то сразу обмяк в кресле, покачнулся слабо взад-вперед, остановился. Вздохнул. Подбородки кисельно расплылись на крахмальном стоячем воротничке рубашки от Армани.

— Спасибо за заботу, Игнат, это все очень трогательно. Что, собираешь всех Любиных друзей?..

— Пожалуй. Ей будет приятно увидеть всех снова, всех ее российских сателлитов и друганов, на таком могучем концерте. Гала-представление! Все телекомпании готовятся как угорелые. По всей Москве, видел, старик, орифламмы висят: «Любин Карнавал — супершоу Нового Века!» Чем-то она нас попотчует?

— Уж верно, чем-то интересненьким. Не пожалеем. Бахыт с Ритой идут?..

— Идут, идут. Я и о них позаботился.

— Ты что, позаботился обо всех зрителях, Игнат?

— Нет, Гриша, только о друзьях. Только о друзьях. А кто помнит — тот и сам придет. Кто помнит… любит…

«Да, сам придет. Без звонка, без пригласительного, без афиши, без орифламмы. Как на поминки».

— Он собирает друзей на ее концерт, Бахыт.

— Пусть собирает. У него свои планы, у нас — свои.

— Рита собралась ее раскрыть, как ракушку?

— Я не спрашиваю Риту о том, что она делает. Рита — камень в нашем перстне. Камень в кольце. Мы же кольцо, Гриша, как ты не понял. Она же сейчас начнет метаться, как волк между флажков. Ее превратили в ищейку. Но она ищет не там, где надо.

— Она ищет там, где надо. Если бы не она, самозванка чертова, Марина Мнишек подзаборная, мы бы давно уже вырубили Беловолка…

— Как, каким образом?..

— …либо услали куда подальше, за океан, либо…

— Понял. Ты всегда был сторонник крайних мер, Гриша. Все вы, банкиры новослепленные, таковы.

— Я не новослепленный. Я классик.

— Алмазы Лисовского давно бы уже были наши.

— Осторожней на поворотах с Игнатом. Пока все прииски и разработки новых месторождений — его. Он брат. Он первый и прямой наследник. Все дела перешли ему. И он в них, представь себе, смыслит. Бойся, чтобы они не спелись с этой курвой. Курвочка умная. Она далеко пойдет, чувствую. И, если мы ее не…

— Заткнись. Такой телефонный разговорчик могут запеленговать за милую душу.

— И все же что думает обо всем этом мудрая змея Рита? Где Рита? Надо посоветоваться с Ритой.

— Пока золотое мужское кольцо думает и брешет по телефону разные разности, — Бахыт хмыкнул, — женский самоцвет отдыхает. Кроме шуток, Ритуля куда-то помыкалась на ночь глядя. А гляди-ка, как сильно похолодало. Уже и цветочки из земельки вылезли, и травка вверх поехала — и опять этот гадский снег повалил. На эту-то всю весеннюю красоту! У, зимняя страна. Хочу в Италию. Хочу в Грецию. Хочу в Испанию. Жрать апельсины и пить кружками красное испанское вино. И греть кости на солнышке.

— И я тоже хочу. А у Риты, часом, не с курвочкой свидание назначено?

— Я был бы рад, если бы с любовником. Да баба моя как в меня въехала, так напрочь обо всех забыла. А та еще сучка была. Кобели за ней гужом ходили. Ты сам помнишь.

— Я все помню, Бахыт. Скажи мне одно: ты точно знаешь про алмазы в этом идиотском цветке?

— Я жалею, что я не перестрелял всех тогда из хорошего «магнума» в той продымленной кузнице в самом нищем и грязном квартале Чайна-тауна. И не подхватил цветок под мышку. Я делал хорошую мину. Я смотрел. Запоминал. Дрожал: вот она, добыча. А лучше бы я, тупица, действовал. Да вот беда, жалко мне стало тогда Цырена. Он все же мой друг был. Как опасно, плохо, неудобно иметь друзей, Гриша. Если ты захочешь друга убить — ты ведь его не убьешь, Гриша. Не убьешь.