Золото крестоносцев - Дэвид Гиббинс

— Чепуха! — вскричал Рекснис, водя глазами из стороны в сторону. — Ей нельзя верить. Она еврейка.

Снова наступила полная тишина. Все смотрели на Рексниса. Теперь с его лица катил пот, а тело сотрясала крупная дрожь. Неожиданно он с силой оттолкнул, казалось, окаменевшего мальчика, и постарался взять себя в руки. Отведя назад взмокшие волосы, он примирительно произнес:

— Пора заканчивать представление. Мальчика я отпустил. Никаких обвинений мне местная полиция не предъявит. Пора расходиться. Где мой сын?

— На пути в ад, — сказал Костас.

— Где мой сын? — дрогнувшим голосом повторил Петер Рекснис, словно надеясь, что слова Костаса опровергнут.

Ответом послужило гробовое молчание.

Рекснис снова затрясся, как в лихорадке, водя по сторонам бессмысленным, мутным взором.

Тишину нарушил холодный голос Марии, не спускавшей с Рексниса пистолета:

— Лицом к стене! На колени!

Рекснис не реагировал. Казалось, он потерял рассудок.

— Я сказала: лицом к стене! На колени!

Рекснис с ужасом взглянул на Марию и упал на колени. Руки его дрожали, глаза, казалось, остекленели.

— Нет! — вскричал он. — Прошу вас, пощадите меня!

— Я еврейка, — размеренно проговорила Мария.

Раздался выстрел. Рекснис упал с простреленной головой, и кровь его, брызнув, смешалась с кровью на фреске, оросив жуткую сцену массовой казни людей, приносившихся в жертву богам тольтеков. Рекснис дернулся и внезапно пополз к Марии. Она в ужасе отшатнулась и выронила оружие. Пистолет с грохотом упал на пол, который неожиданно зашатался. Мария застыла, словно парализованная. Но тут пол заходил ходуном, стена с росписью треснула, а из колодца донесся глухой грозный гул. Землетрясение, сообразил Джек, вспомнив, что в Чичен-Ице недавно наблюдалось такое же разрушительное явление. Он подбежал к Марии и, схватив ее за руку, потащил к выходу, краем глаза увидев, как из колодца хлынул поток воды. Когда Джек, Мария и Костас отбежали от храма на безопасное расстояние, раздался оглушительный грохот, и постройка, увлекаемая мощным водоворотом, провалилась под землю.

Наступила полная тишина. Дождь прекратился. В разрыве облаков показалось солнце. Запели птицы. Жара после дождя сменилась прохладой, и Джек вздохнул полной грудью. Но тут он вспомнил печальный рассказ Марии, вспомнил О'Коннора…

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

— До водной поверхности двадцать три метра с погрешностью в несколько сантиметров, — сообщил Костас. — Для установки драги потребуется портал.

— Если этот сенот драгировали в пятидесятые годы, то, полагаю, сможем и мы, — ответил Джек. — Ты прекрасный конструктор и решишь любую техническую задачу.

— Только за результат я не ручаюсь. Мое дело — разработать машину, а извлечет ли она из колодца что-нибудь ценное, сказать не могу.

Костас вынул чертеж из принесенного с собой тубуса, раскатал его на известняковой плите и прижал с одной стороны лазерным дальномером. Джек безропотно склонился над чертежом, приготовившись выслушать пояснения Костаса — как всегда, обстоятельные и длинные, но от этой напасти его спасло появление Марии и Джереми с переносным морозильником.

— Ланч, — сказал Джереми и нырнул под натянутый брезентовый тент, защищавший от палящего солнца. Относительная прохлада, наступившая после продолжительного дождя, стояла только два дня, уступив место всегдашней жаре с большой влажностью.

Ланч взял верх над желанием Костаса продемонстрировать свой чертеж, и, быстро уложив его в тубус, он, вслед за Джереми и Марией, вместе с Джеком нырнул под тент.

— Чем будешь кормить на этот раз? — обратившись к Джереми, спросил Костас. — Каким-нибудь тольтекским деликатесом? Маринованными человеческими сердцами?

— Обычной мексиканской едой, ничего экзотического.

Насытившись, Джереми сообщил:

— После полудня сюда нагрянут туристы. Небольшое землетрясение, произошедшее в джунглях, в Чичен-Ице не ощущалось, так что местные власти считают посещение здешних мест безопасным. А нас, по-моему, доконает жара. Джек, вы действительно собрались исследовать священный сенот?

— Позже, но в этом году. Самые глубокие донные отложения в сеноте до сих пор не исследованы, и, если как следует постараться, то с помощью чудо-техники Костаса в колодце можно найти еще немало археологических ценностей.

— Я бы с большим удовольствием посмотрел на последнее пристанище Харальда Хардрада и побывал в той пещере, до которой вы добрались вместе с Костасом.

— Теперь в нее не попасть. Сенот, из которого мы отправились к той пещере, завалило во время землетрясения. К пещере не подобраться и с другой стороны: помешает сильное встречное течение. Но та пещера — место, где Харальд дал свой последний бой, и что-то мне говорит, что я в ней когда-нибудь побываю.

— Это мрачное, зловещее место, — содрогнувшись, проговорила Мария. — Лучше о ней забыть.

— К тому же теперь пещера наверняка завалена сталагмитами, — хмуро добавил Костас.

— Жаль, что нельзя взглянуть на последнее пристанище Харальда Хардрада, — произнес Джереми. — Но если в качестве компенсации вы предложите мне опуститься в этот сенот, — он неприязненно посмотрел на видневшуюся зеленоватую воду, — то я откажусь. Этот колодец, наполненный человеческими костями, нагоняет на меня первобытный страх.

— Когда мы займемся исследованием сенота, ты сможешь взвалить на себя хозяйственные обязанности. Нас с Джеком надо будет кормить.

— Но я еще не закончил работу в Херефордской библиотеке. Мария, вы дадите мне отпуск?

Джек, как и Джереми, перевел взгляд на Марию. Она выглядела усталой, хотя после разыгравшейся в храме кровавой драмы почти все время спала. Ссадину на ее лице врач с «Морского странника II» залечил, пообещав, что со временем не останется даже шрама, да и ссадина — сущий пустяк по сравнению с психологическим потрясением. Джек знал, что Мария, конечно, не скоро свыкнется со смертью О'Коннора и еще долго будет во власти того кошмара, который ей довелось пережить и который всколыхнул в ее памяти душераздирающий рассказ матери. Когда Джек учился вместе с Марией в колледже, он видел ее мать несколько раз, но даже не предполагал, что она, как и отец Марии, еврейка. О трагической участи, постигшей ее семью, она рассказала Марии лишь перед самой смертью, а до того, как и многие люди, пережившие ужасы холокоста, хранили страшные воспоминания при себе. Мария отомстила за мать, расправившись с Рекснисом, но это стоило ей душевного потрясения. К счастью, местные полицейские, увидев, что хозяйничавший в округе Петер Рекснис получил пулю в лоб, обрадовались этому обстоятельству, а Марию даже нарекли героиней, освободившей мальчика из рук изверга и злодея.

— Херефордская библиотека до конца не исследована, — сказала Мария, отвечая на вопрос Джереми. — А время не ждет. Если ты снова станешь работать на ММУ, это надолго. — Она перевела взгляд на Джека. — А что с поисками меноры?

— Занимаясь поисками меноры, я пришел к заключению, что история повторяется.

— Никак ты собираешься философствовать? — поднимаясь на ноги, сказал Костас. — Лучше я займусь чертежами.

— Подожди. Мне кажется, мои выводы заслуживают внимания. Когда я рассматривал фреску в храме, найденном в джунглях Петером Рекснисом, то изображенная на ней праздничная процессия напомнила мне церемониальное шествие, изображенное в Риме на арке Тита. Во время этого шествия римлянам демонстрировали менору, захваченную во время Иудейской войны. За свой долгий и бурный век она переменила много хозяев, людей разных обычаев и культуры. Иудеи считали менору символом веры, уступавшим по значимости лишь Ковчегу Завета. Затем менора перешла к римлянам, потом оказалась у византийцев, и наконец ее похитили викинги во главе с Харальдом Хардрада. И заметьте, всякий раз ее могли переплавить в золото, но никто не пошел на это. У римлян менора стала олицетворять мощь и величие государства, у византийцев стала потаенным сокровищем, связывавшим их с Римом и с прежними имперскими устремлениями, а для Харальда Хардрада менора сделалась символом его личной воинской доблести и, наконец, талисманом.

— А после того как тольтеки разбили викингов, менора, понятно, перешла к ним, — вставил Костас.

— Тольтеки придавали большое значение возвеличиванию военных побед и в честь своих достижений возводили храмы и монументы. Тольтеки любили золото и, вполне вероятно, что, завладев таким бесценным сокровищем, как менора, они не принесли его в жертву богам, а сохранили для праздничных церемоний, подобным той, что тысячу лет назад устроил Веспасиан на римском Форуме. После победы в Иудейской войне в жертву богам были принесены только пленные, а трофейные ценности перешли государству. Веспасиан мог переплавить менору в золото, чтобы начеканить денег. Но он поступил иначе, поместив менору в храм Мира.