Никто, кроме нас! - Олег Верещагин

– Черт, нас же видят! – сказал я в переговорник.

Витька вроде бы усмехнулся:

– Нет… Сейчас если кто и смотрит на море – в глазах одна рябь… Жутко, да?

– Да, – не стал спорить я. – Где мы?

– Смотри прямо и вправо… Видишь мыс? Там лежит «Москва». Флагман Черноморского флота. Он один успел принять бой, даже потопил американский эсминец и турецкий фрегат. Тогда группа отошла и ударила с авианосца самолетами. Три или четыре наши сбили, а потом – все…

Я знал эту историю. И не помню, что я хотел спросить. Потому что за мысом увидел на серебре черные силуэты. Казалось, они вросли в сияющую поверхность.

Мы мчались прямо туда. На них.

Это была цель.

Над морем выли сирены. Слышалось клокотанье вертолетных винтов, беспорядочная стрельба скорострелок, и мощные, иссушающе-белые, раскаленные лучи прожекторов метались в небе, временами падая вниз, раскраивая темноту. Грозное алое пламя в нескольких местах полыхало в ночи.

На мостике атомного авианосца ВМС США «Дональд Крейган» собрался весь командный состав АУГ. Большая группа офицеров замерла в затемненной рубке «острова»; их лица выражали растерянность и недоумение, поблескивали стекла поднятых личных биноклей, и алый огонь пожаров играл на золоте нашивок.

– Сар! – дежурный офицер-связист, отдав честь, вытянулся перед командиром АУГ. Старший контр-адмирал Донован Динэм, опустив бинокль, взглянул на офицера. – С эсминца «Уиггинс» сообщают – пробоина в правом борту, размеры определить не представляется возможным, крен достиг двадцати двух градусов и остановлен, но в трех помещениях продолжается пожар; убито семеро, получили ранения три человека… С крейсера «Крэнстон» сообщают – пожары на палубе в нескольких местах, выведена из строя носовая артиллерийская установка, повреждена командная рубка… погибло три человека, ранено – двенадцать… среди убитых – командир крейсера кэптэйн Мандзони…

– На авианосце значительных повреждений и погибших нет, – вмешался командир авианосца. – В пяти местах незначительные пожары, но уничтожен истребитель-штурмовик и выведен из строя аэрофинишер… Совершенно непонятно, кем мы были атакованы, ни радары, ни наблюдатели ничего не засекли… Русский флот уничтожен, но какие-то катера еще прячутся в бухтах, может быть, это они?

– Это не важно, – сказал Динэм, и все вокруг обернулись к нему с недоумением: что говорит адмирал? – Это не важно, джентльмены… – он снял фуражку и вытер лоб носовым платком. – Неужели вы не понимаете, что это не важно? – Он повысил голос: – Атакованы корабли флота США! Нашим кораблям нанесены повреждения! Впервые с сорок пятого года поврежден АВИАНОСЕЦ!!! Мы сбили двадцать шесть русских самолетов, не дав им пробиться в ордер! Нами разгромлен и пущен на дно Черноморский флот противника! А теперь – мы даже НЕ ЗНАЕМ, КТО НАС АТАКОВАЛ! – выкрикнул Динэм. – Так какая, к черту, разница…

– Еще… простите, сэр… – офицер связи робко протянул адмиралу кусок ткани, привязанный к свинцовой плашке, сплющившейся при падении. – Это было найдено на палубе недалеко от места одного из пожаров…

Динэм, коротко хмыкнув, развернул на руках черную ткань. На ней зазолотились ровные буквы.

– Кто-нибудь знает русский, джентльмены? – обратился он к остальным и передал вымпел козырнувшему молодому офицеру.

Во вновь наступившей тишине тот прочитал – и его голос показался всем страшно громким:

– «Господь над нами! Правда с нами! Россия за нами! А вам сатана будет рад – пизду…те с нашей земли в ад! Так вам пишут казаки с Кубани-реки, да и братья их терцы подсыпали вам на хер перцу. Писать кончаем, числа не знаем, а день у нас посветлей, чем у вас – с тем поцелуйте в жопу нас!» Тут ругательства, сэр…

– Переведите… – начал Динэм.

Бронзовый гром расколол ночь.

На «Крэнстоне» взорвался боезапас носовой башни – огонь по шахте спустился до носового погреба. Над эскадрой с визгом и воем полетели в разные стороны снаряды…

…Стоявший на коленях на скальном выступе седой человек молился. Молился и плакал, глядя на пожар в бухте, слыша грохот взрывов…

Еще недавно он был молодым и имел имя, дом, большую семью в абхазском селе недалеко от Сухуми. Он помнил, как в море появились серые силуэты. А потом пришедшая ночь окутала мир и его память. В ночи пылал огонь и кричали женщины и дети. И этому не было конца, и он бился головой о камни, чтобы прогнать ужас…

Он не помнил, сколько скрывался в скалах, глядел на серые призраки в море и молился… молился… молился… Молился истово, шептал слова, заученные с детства и не растаявшие в черной огненной круговерти.

И сегодня его услышали! Он видел – господни ангелы покарали убийц! Он видел! Серебряными тенями пронеслись над скалами их крылья – и огонь вернулся туда, откуда вышел, и охватил морские чудища… А крылья мелькнули вновь – и он услышал в небесах пение.

Значит – есть надежда, и он должен рассказать всем, всем! Он пойдет туда, где живут люди! Он скажет им – не надо бояться! Он скажет им – Господь с нами! Он видел! Он знает! Он скажет!..

…Человек шел в горы. Впервые за последние дни его поступь была твердой, а спина – прямой.

Почти крыло в крыло три мотопланера летели между скал.

Сашка Радько, сидя на растяжке и повиснув над свистящей ночью, заклеивал дыру в правой плоскости и распевал:

Время идет – не видать покаНа траверзе нашей эрыЛучше занятья для мужика,Чем ждать и крутить верньеры.Ведь нам без связи – ни вверх, ни вниз,Словно воздушным змеям.Выше нас не пускает жизнь,А ниже – мы не умеем.В трюмах голов, как золото инков,Тлеет мечта, дрожит паутинка.Прямо – хана, налево – сума, направо – тюрьма,А здесь – перекрестье. В нем – или-или,И шхуна уходит из Гуаякиля.Не удивляйся – именно так и сходят с ума.

– Плохо, коли на связи обрыв, – дружно отзывались ему Илюшка с Петькой с «Аэроказака». Петька, стоя на коленках на сиденье, заливал в бак горючку из запаски.

Тускло на дне колодца.Но встать и выползти из норы —Что еще остается?Там, у поваленного столба,Скорчиться неказисто.И если медь запоет в зубах —То, значит, небо зовет связиста.Вспомни, как было: дуло сквозь рамыВ мерзлую глушь собачьего храма.Иней с латуни, пепел с руки – казенный листок.Вспомни, как вдруг искрящимся жаломПо позвоночнику пробежалаСамая звонкая, самая звездная из частот.Дышит в затылок чугунный мир,Шепчет тебе: «Останься!»Но ты выходишь, чтоб там – за дверьми —Ждать своего сеанса.Чтоб этому миру в глаза швырнувПеплом своих пристанищ,Крикнуть ему: «Я поймал волну!Теперь хрен ты меня достанешь!»

Мы с Витькой молчали. Вернее, я молчал вообще, а Витька мурлыкал мотив, стесняясь петь громко: