Собрание сочинений в 10 томах. Том 1. Ларец Марии Медичи - Еремей Парнов

Впрочем, можно ли считать все это предвестьем тревоги? Вряд ли… Просто Лев Минеевич вошел в подъезд, мучимый сомнениями: Верочки могло не оказаться дома.

Но когда на его стук дверь открыла незнакомая женщина в белом халате, открыла, не спросив, он сразу понял, что случилось неладное.

— В чем дело? — шепотом спросил он сиделку.

Но та только приложила палец к губам и провела его в кухню, где колыхались в струях пара подвешенные над плитой какие-то белые тряпки. Тут-то и уловил Лев Минеевич специфический этот запах лекарств не лекарств, карболки не карболки, а грозной какой-то беды. Сердце сразу защемило, а глаза и ноздри как бы учуяли накат слез, словно вдохнул Лев Минеевич лютый дух свеженарезанного лука.

— В чем дело? — Он едва шевелил посеревшими от волнения губами.

— Вы кто будете этой гражданочке? — Сиделка повела головой в сторону темневшего за кухонной дверью коридора. — Не родственник?

— Приятель я ей, близкий, можно сказать, друг. А что случилось?

— Случилось, — вытянув губы, энергично кивнула она, и белый треугольник косынки взметнулся и тотчас опал, как флаг капитуляции. — То и случилось, что инсульт у нее, удар, значит.

— Как же так? — Лев Минеевич выбросил вперед раскрытые ладони и завертелся на одном месте. — Как же так?

Кого он спрашивал? Пожилую сиделку? Бога? Окутанные горьким паром никелированные бачки?

— Очень даже просто. Сосудик в мозгу лопнул, и готово! — охотно объяснила словоохотливая сиделка и со знанием дела добавила. — Видать, давление подскочило или там протромбин.

— Это опасно?

— Еще бы не опасно! — Она даже улыбнулась наивности маленького старичка и, видимо, решив, что в отличие от близких родственников друзей щадить нечего, любезно добавила. — Исключительно опасно! Положение очень даже серьезное. У-гро-гор-жаю-жарю-щее

«Вот оно как!» Едва сдерживая слезы, Лев Минеевич глубоко и шумно вдохнул через нос.

— Но она… не умрет? Нет? — Голос его сорвался.

— И-и, милый! Кто же это знает? Только врач сказывал, — она вновь заговорила шепотом, — случай очень тяжелый. Так-то… Может, и помрет. — Но глянув на оцепеневшего от горя старичка, она сжалилась. — А ежели выздоровеет, то, Бог даст, может, и не помрет.

— Когда это случилось?

— А я почем знаю? Меня дежурить сюда прислали, а что да как, не сказывали. Инсульт констатировали тяжелый, полный почти паралич.

— Паралич! — схватился за голову Лев Минеевич.

— Ага. Раз инсульт, так, стало быть, паралич. Так что я ничего тут не знаю. Я здесь с двух часов.

Сиделка, простая душа, говорила правду. Ее прислал врач «неотложной помощи» подежурить у постели тяжелой больной и сделать ей необходимые вливания. Он поступил так на свой страх и риск, ибо не должен был да и не имел на то права — ради одного больного посылать медсестру, которую практически не мог заменить. Тем более что был он уверен в скором конце. Впрочем, может быть, именно поэтому и послал он Пелагею Кузьминичну, опытную сестру с тридцатилетним стажем, к умирающей одинокой старухе.

«Неотложку» вызвала Эльвира Васильевна — соседка по квартире. Торопясь на работу, вышла она утром в кухню вскипятить чайничек, но не нашла спичек. Пошарила на деревянной полочке возле плиты, заглянула в шкафчик: сначала — в свой, потом — в соседский, но спичек не обнаружила.

Тогда она осторожно, чтобы не разбудить, постучала в дверь Веры Фабиановны. Никто не отозвался. Она постучала сильнее, но опять соседка не откликнулась на ее стук.

Эльвира Васильевна в досаде пожала плечами, на всякий случай стукнула в дверь кулаком и при этом случайно отворила ее.

«Как? Вера Фабиановна ушла, не заперев комнату? Нет, этого просто не может быть», — подумала Эльвира Васильевна и, решительно откинув загремевшую бамбуковую занавесь, вошла. И тут же в ужасе закричала.

Вера Фабиановна лежала на полу, неестественно заломив под голову левую руку, в правой она крепко сжимала старинный черепаховый лорнет. Один глаз ее был прищурен, а другой широко и страшно открыт. Не мигая, пристально глядел он на окаменевшую Эльвиру Васильевну.

Кто может сказать теперь, как долго длилась эта немая сцена? Эльвире Васильевне показалось, что прошла чуть ли не вечность. Но, скорее всего, она сразу же кинулась прочь и, как была, в скромном халатике и бигуди, понеслась к соседям на второй этаж.

Что было потом? А все, что бывает в подобных случаях. Побежали вниз всем скопом, а потом, уже по одному, вошли в комнату. Убедились. Затем, присев на корточки, по очереди пощупали отсутствующий пульс, приложили зеркальце к губам, спорили — запотело оно или нет? Наконец сошлись на том, что старуха, возможно, все же еще жива, хотя находится в глубоком обмороке, и вызвали «неотложку».

Врач, таким образом, застал больную лежащей на полу. В спорах и хлопотах никто почему-то не догадался перенести Веру Фабиановну на кровать. Возможно, по той простой причине, что в глубине души каждый считал ее мертвой, а в этом случае до прихода официальных лиц лучше оставить все, как есть. Но, может, это и к лучшему, потому как, перенеся больного на кровать, состояние его вряд ли улучшишь, навредить же можно всегда.

Одним словом, когда молодой, симпатичный врач с чемоданчиком в руке и болтающимся на груди стетоскопом вбежал в развевающемся халате в комнату больной, он застал ее лежащей на полу в неестественной позе, с лорнетом в руке. Все говорило за то, что недуг захватил Веру Фабиановну врасплох.

На столе стояли две чашки с сухими чаинками и слипшимися корочками сахара на высохшем дне, остывший чайник, банка с вареньем, над которой кружились мухи, почти опорожненная бутылка водки и тарелка с любительская колбасой, тронутой уже увяданием. Скорее всего, это были остатки вчерашнего пиршества. Остается только удивляться, как это кошки не сожрали за ночь колбасу подчистую. Но, очевидно, столь велика была власть повелительницы, что, даже недвижимая, она по-прежнему внушала любовь и страх.

Пользуясь всеобщей суматохой, кошки разбрелись по квартире или даже, проскользнув в наружную дверь, отправились погулять по крышам. Только Моя египетская неподвижно застыла в головах у бедной хозяйки. Она словно несла почетный караул, подобно тем замечательным кошкам, которые, если верить молве, образовали живой нимб вокруг почившего в бозе господина Пуркуа, батюшки Веры Фабиановны.

Но уместны ли здесь такие слова, как «почетный караул»? И суть не в том, что они кощунственно, как скажут иные, отнесены к кошкам. Нет, ибо животные — наши друзья. Дело совершенно в другом. Ведь никто, в том числе и красавец врач с чемоданчиком, не сказал, что Веры Фабиановны больше нет с нами. Никто! При чем же здесь почетный караул? К счастью, ни при чем, и автор сознается, что увлекся и совершил ошибку. Жизнь еще теплилась в этом распростертом посреди комнаты теле. Врач быстро определил это. Остается объяснить только, почему он сначала столь внимательно осмотрел стол и только потом занялся больной. Пусть это не кажется странным.