Четвертая Беты - Гоар Маркосян-Каспер

Они переглянулись, повинуясь короткому кивку Мита, Дан скользнул вслед за ним обратно под башню, за ножки, в тень, безопаснее всего было смешаться с толпой, узнать их вряд ли могли, тем более в полутьме, а отступать было некуда, лежавшая по ту сторону башни улица была слишком обнажена, прямая, узкая, без привычных проходов во дворы — когда-то их заложили наглухо, здесь пролегала дорога, по которой проезжали на площадь Изий и его свита, и совершенно пустая, ни одного прохожего, даже двери двух-трех убогих лавок заперты на висячие замки…

Когда толпа хлынула в проход под башней, они незаметно затесались в плотную массу возбужденных людей и попали в середину потока, вынесшего их на улицу. Дан вертел головой, пытаясь понять, что происходит, но не мог сориентироваться. Ни одного связного предложения, беспорядочные выкрики, свист, улюлюкание, злоба и ненависть — к кому? Вот из толпы на миг вынырнула растрепанная голова, в шум голосов ввинтился истерический вопль — слов Дан не разобрал. Брошенный кем-то камень с грохотом ударился в закрытые ставни ближайшего окна, другой попал в цель, брызнули осколки, раздался испуганный визг. И вдруг в памяти Дана с внезапной четкостью встала картина, когда-то увиденная под гипнопедом, он понял: сейчас начнется погром. Неизвестно о чем шла речь на площади, но юнцов… он уже разобрал, что с камнями и факелами были, в основном, юнцы… юнцов подзавели, настроили и… Конечно, те, кто это затеял, камнями кидаться не будут, у них иные функции, а отвечать за беспорядки придется новой власти, отвечать в любом случае — разогнать толпу означает стать на одну доску с теми, прежними, не трогать… что же, дать громить дома и лавки? Он невольно замедлил шаг, и на него тут же налетели идущие сзади, он удержался на ногах только благодаря Миту, подхватившему его под локоть… А что, кстати, Мит? Мит, кажется, растерялся. Выбраться из толпы не было никакой возможности. Действовать? Как? Камни уже летели в трещавшие под ударами, поспешно захлопывавшиеся ставни, в гулко отзывавшиеся железные двери немногих лавок. Какой-то молодчик в форме Охраны выхватил факел у несшего его подростка и ринулся к дощатой двери полуподвального бара, он бежал, опережая всех, Дану было хорошо видно, как, оказавшись у цели, он поднес факел к закопченному дереву, но тут его нагнали бегущие следом, сразу два десятка спин закрыло обзор, видны были только отсветы огня на стене. Потом огонь закачался, переместился вдоль стены влево, к черному провалу — один из домов в ряду обрушился, видимо, давным-давно, сохранился лишь прилепившийся к соседнему зданию кусок стены высотой метра в два. Неожиданно на фоне провала появилась фигура в белом с факелом в руке. Не выпуская его, человек ловко взобрался на гребень стены, поднял факел и резко, крест-накрест взмахнул им в воздухе, пытаясь, очевидно, привлечь к себе внимание толпы. Это ему удалось, ближайшие остановились, тем самым вынуждая остановиться идущих сзади. Тогда человек приблизил факел к себе так, чтобы свет упал ему на лицо, и ошеломленный Дан узнал Марана. Не он один — шелест прокатился по толпе, уполз вдаль.

— Чего вы хотите? — спросил Маран спокойно. Дан удивился силе его голоса, легко перекрывшего угасающий шум.

В наступившей тишине слышались только отдаленный топот и потрескивание горящих факелов.

— Чего вы хотите? — повторил Маран. — Что защищаете и от кого? За кем идете и куда?

Над толпой появилась темноволосая голова. Крик, который в гуле голосов звучал бы естественно, в тишине казался неуместным. Не казался — был. Бессвязные слова…

— Наши завоевания под угрозой! Нас хотят отбросить в императорские времена… За что боролись?.. Не позволим!

И другой:

— Мы выбрали свой путь раз и навсегда! Мы не свернем с него!

И уже из глубины толпы, тихо, но упрямо:

— Изия оклеветали!

И словно эхо — оклеветали, оклеветали, оклеветали, и судорожный вскрик — вы оклеветали, вы…

Маран не шевельнулся. Просто, словно среди своих, даже немного лениво проговорил:

— Какой у нас сегодня день? Раз, два… Три дня до выходного — потерпите? — ответом было настороженное молчание, но он продолжал уверенно, словно получил согласие. — В выходной приходите… приходите все!.. к Полю Ночных Теней. Только не ночью, а утром. Там поговорим. Жду.

Он перевернул факел, наступил на него, погасил, потом соскочил со стены и растворился в темноте провала.

Люди постояли и разошлись, большинство сразу, меньшинство после неудачных попыток подхлестнуть себя и других… не получилось, что-то сломалось в порыве толпы.

Дан и Мит ушли последними.

Старый зал приветствовал своего любимца оглушительной овацией. На этот раз Поэт, намеренно или случайно, обставил свое появление более торжественно, он вышел из галереи нижнего яруса на уровне второго-третьего ряда и сразу оказался на сцене. Едва он стал в центре и приветственно поднял руку, как весь зал поднялся. Аплодировали стоя, на сцену полетели уже знакомые Дану темные ветки, покрытые мелкими белыми цветами — каора, в Бакнии эти ветки было принято дарить, как на Земле розы. Дан и Дина Расти сидели в верхнем ряду под самой стеклянной крышей, им была видна вся масса зрителей, сплошь покрывавшая стенки и словно устремленная к белоснежному от множества цветов донышку чаши Старого зала.

Наконец, аплодисменты стихли, Поэт снял с плеча ситу и запел.

Он спел уже пять или шесть песен, когда Дан почувствовал на своем плече чью-то руку, поднял голову — Маран, видимо, тот вошел через верхний вход, рядом с которым сидел Дан. Дан и Дина подвинулись, и Маран примостился сбоку. Никто как будто не заметил его прихода.

Поэт, между тем, продолжал петь. Дан с нетерпением ожидал повторения световой феерии осеннего концерта, но время шло, было по-прежнему светло, и он наконец понял: в Бакнию пришла весна… Хотя здесь времена года особенно не различались, в сущности, то, что они с Никой в свое время назвали осенью, просто потому, что дни стали короче, немного похолодало, и относительно часто шли дожди, в торенском понимании таковой не было, слово, которое они сочли эквивалентным соответствующему земному, обозначало период, длившийся больше полугода и почти такой же теплый, как зима в земных субтропиках…

Поэт прекратил концерт как-то неожиданно — допел песню, сказал негромко: «Все, спасибо», спрыгнул с небольшого возвышения, заменявшего сцену, и быстро поднялся к ближайшему выходу. Задержался на секунду, прощально помахал рукой и исчез. Аплодисменты смолкли, публика хорошо знала привычки своего кумира — ушел, значит, ушел. Как-то Дан спросил у Поэта, почему тот не поет на бис, с трудом разъяснив ему это понятие, Поэт пожал плечами — «Я пою до тех пор, пока мне поется, не меньше и не больше»…