Лебединая песня ГКЧП - Леонид Кравченко

Относительно бойкотирования ЦТ московскими кинематографистами разгорелись страсти. Если в зале Дома кино можно не выбирать выражений, то на телевидении, на экране приходится размышлять ответственнее. Прав был Леонид Филатов: телевидение может обойтись без актеров, но как без телевидения быть драматургам, сценаристам, музыкантам, к примеру? Не случайно они не принимали участия в бойкоте. Кроме, кажется, композитора Минкова. Да многие ли его знают?

Но раздавались и трезвые голоса. Марк Захаров отказался бойкотировать ТВ, проявив не только мудрость художника, но и государственный подход, заботу об интересах телезрителей.

Уже к концу месяца стало всем ясно — бойкот не состоялся. Он с самого начала вылился в политическое действо, политическую акцию, цель которой не в свертывании художественного вещания, а в том, чтобы свалить с ключевого поста «консерватора Кравченко». Ну а если это так, отлегло от сердца. Что значит моя личная судьба, если на карту поставлена судьба Союза, судьба великой державы, судьба моего народа?

Что бойкот проваливается, причем с треском, подтвердила организованная 28 марта в Союзе кинематографистов СССР пресс-конференция, посвященная, как было объявлено, «продолжающемуся бойкоту ЦТ» и приуроченная к проведению референдума о судьбе Советского Союза. Она, скорее, носила характер некоего митинга. В тот же день, кстати, «демороссы» назначили свой официальный митинг. Так что регламент выступлений на пресс-конференции был чрезвычайно жесткий, а журналисты, созванные на нее, так и не получили ответа на заготовленные вопросы.

Несмотря на то, что в зале собрались якобы единомышленники, единодушия не чувствовалось. Режиссер Говорухин так прямо и сказал: «Результаты бойкота не просто нулевые — они отрицательные. Мы оставили людей в самый важный момент перед референдумом, когда они особенно нуждались в разъяснении, добром слове». Андрей Смирнов, один из инициаторов бойкота, растерянно говорил о том, что акция не поддержана композиторами, рок-музыкантами. А кинорежиссер и актер Владимир Меньшов в своей эмоциональной, запальчивой речи сказал: «Документ, который нам предложили подписать, приводит меня в ужас. Меня сейчас вталкивают в то, чтобы я выбирал между Горбачевым и Ельциным, между Попцовым и Кравченко, вталкивают этим заявлением, этим бойкотом… Я лично оскорблен такой постановкой вопроса…

Я думаю, что мы совершаем грубейшую ошибку, если не сказать подлость. Мы возобновляем драку, мы как раз и возрождаем те страшные времена «охоты на ведьм», о которых так не любим вспоминать».

Что тут можно добавить? Меньшов, на мой взгляд, сказал то, о чем многие думали, но сказать боялись. БОЯЛИСЬ!

Если ты не с «демороссами», значит, ты против. За дымовой завесой сенсационных разоблачений деяний КПСС, партократов, партаппаратчиков, из чего тщательно и продуманно лепился образ врага, рождалась, оплачивалась, уплотняла свои ряды новая сила, которая, не стесняясь в средствах, упорно шла к цели — власти. С этого пути должно быть убрано все, что мешает движению вперед. В том числе, не исключено, и люди. Я хорошо помню:»… всеми имеющимися у нас силами и средствами будем добиваться отставки Леонида Кравченко».

А потом начались странности. Впрочем, ничего странного в том, что стало происходить вокруг, не было. Просто одни методы воздействия на меня заменили другими.

Не буду рассказывать о письмах, которые стал получать, об анонимных телефонных звонках на работу и домой, о встречах у подъезда официальных учреждений и у своего дома, о том, с чем вплотную пришлось столкнуться моей семье. Приведу лишь сообщение одной из газет:

«Не прекращая ни на один день безнравственную кампанию психологического террора против Л. П. Кравченко, определенные силы перешли к попыткам физической расправы над ним. На Л. П. Кравченко совершено уже несколько нападений у входа в здание Государственной телерадиокомпании. К счастью, безрезультатных. Постоянным угрозам подвергаются члены семьи Л. П. Кравченко.

Поразительно, но факт: ни один из коллег Л. П. Кравченко, народных депутатов СССР не возвысил свой голос в его защиту. Молчат и деятели литературы и искусства, чьи заявления дали толчок позорной травле.

А теперь представьте, какой вселенский шум был бы поднят, произойди нечто подобное с кем-нибудь из «демороссов». Хотя это чисто теоретическое предположение, ибо все виды террора, оставшиеся, как многие надеялись, навсегда в прошлом, теперь именно их фирменное оружие».

Я никогда не был сторонником резких движений и радикальных мер. Все, кому пришлось работать со мной, знают, что даже к мерам административного воздействия я прибегал лишь в самых крайних случаях, когда невозможны, исчерпаны все меры убеждения.

В своих воззрениях на эту проблему я, наверное, толстовец. Не знаю, хорошо это или плохо, но это факт моей биографии. От него не уйдешь.

И, конечно, я не мог и думать, что доживу до таких дней, когда мне будут непрерывно угрожать физической расправой. Не преувеличивая опасности, скажу, когда у телецентра в Останкино, на Пятницкой или у Спасской башни на выходе из Кремля к вам бросаются крепкие мужики с искаженными от злобы лицами, тут уже не до шуток. Я сначала относился к этому легкомысленно. Но дело стало принимать серьезный оборот.

Однажды мне позвонил Председатель КГБ Крючков и проинформировал, что у них есть достоверные сведения о готовящихся на меня покушениях. Поэтому он вынужден был поставить об этом в известность Президента СССР. Мои телефоны придется ставить «на прослушку».

Оказывается, опасность велика, и было принято принципиальное решение выделить для меня охрану. Такое поручение дал и Президент СССР.

За мной закрепили машину с охраной, в которой меня постоянно возили, предупредив, что я не имею права отлучаться куда-либо без ведома охраны.

Постоянно меня сопровождали две машины. Взяли под охрану и мою жену. Несколько месяцев двое охранников сопровождали ее на работу и домой. Скажу откровенно, когда сопровождают от двери квартиры и до дверей служебного кабинета, чувствуешь себя «под колпаком». То же ощущала и жена. За всю нашу совместную жизнь я не слышал от нее столько упреков, сколько пришлось услышать в те дни. В конце концов, я сумел настоять, чтобы от нее открепили охрану.

Но мне легче все равно не стало. Куда бы я ни отъезжал, на какое совещание или заседание ни приглашался, всюду со мной были офицеры безопасности. По существу я не имел к ним никаких претензий, никаких подозрений — хорошие, симпатичные люди. Каждый из нас нес свою службу. Но в их присутствии в машине я не мог быть откровенным. Их постоянное присутствие меня угнетало в командировках, особенно в зарубежных. Когда, например, в качестве официального лица я был членом советской делегации на переговорах Президента СССР в Японии, Южной Корее или Лондоне. Даже на чемпионате мира по хоккею в Финляндии, куда я был приглашен в качестве президента Федерации хоккея СССР, со мной была охрана.