В добрый час - Эльза Вернер

Глава 16

На другой день рано утром почтовая карета, направлявшаяся от М. к владениям Беркова, остановилась у входа в долину, где находились рудники, первые постройки которых уже четко просматривались.

— Право, послушайте меня, госпожа! — сказал кучер, обращаясь к сидевшей в карете даме. — Вернитесь лучше назад вместе со мной, о чем я вас уже просил на последней станции. Я еще там слышал об этом, да и крестьянин, только что встретившийся нам, подтверждает это. Сегодня там, на рудниках уже начались убийства; с самого утра рабочие отправились туда, и Бог знает, что там теперь делается. При всем желании я не могу довезти вас до дому, ведь это значит рисковать и лошадьми, и экипажем. Раз рабочие взбунтовались, они уж не щадят ни друга, ни недруга. Вам ни за что сегодня не пробраться туда; подождите лучше до завтра!

Молодая дама, сидевшая одна в карете, вместо ответа открыла дверцу экипажа и вышла из него.

— Я не могу ждать, — серьезно сказала она, — но и не хочу подвергать вас опасности. Отсюда я за четверть часа дойду до дома пешком, а вы поезжайте назад.

Кучер попытался еще уговорить и предостеречь ее; ему казалось странным, что какая-то незнакомая, по виду очень знатная дама, щедро заплатившая ему за то, чтобы он ехал как можно скорее, решилась одна отправиться туда, где взбунтовались рабочие; но слова его не подействовали, и ему ничего не оставалось, как, пожав плечами, повернуть назад.

Евгения отправилась по тропинке, которая, минуя рудники, шла лугом к выходу из парка и была, вероятно, вполне безопасна. В худшем случае она могла найти защиту и проводника в домах служащих, находившихся в этой же стороне, близ парка. Насколько понадобится ей это, она, конечно, не знала, когда под минутным влиянием решилась на поездку совершенно одна, да и теперь не представляла, какой опасности подвергалась, отправляясь дальше пешком. Щеки ее раскраснелись, глаза блестели и сердце так сильно билось, что она вынуждена была время от времени останавливаться, чтобы перевести дух. Однако причиной был не страх перед подстерегающей ее опасностью, а волнение в ожидании, чем решится ее судьба.

Все время с тех пор, как покинула дом мужа, она как бы пребывала в тяжелом сне. Ни родной дом, ни любовь и ласки семьи, ни надежды на новую счастливую жизнь не могли пробудить ее от этого сна; она спала, чувствуя только какую-то тупую боль и страстное желание чего-то неизвестного. Теперь настало пробуждение, и все чувства и мысли молодой женщины сосредоточились в одном вопросе: «как-то он тебя примет»?

Едва Евгения поравнялась с первым, одиноко стоявшим домиком, как из него торопливо вышел человек, который, взглянув на нее, с ужасом отступил назад.

— Госпожа, как вы попали сюда и как раз сегодня? — вскричал старик Гартман.

— Ах, это вы, Гартман! — Евгения подошла к нему. — Слава Богу, что я встретила именно вас. На копях, говорят, начался настоящий бунт; я вышла из кареты, потому что извозчик не согласился ехать дальше, и хочу дойти до дому пешком.

Шихтмейстер отрицательно покачал головой.

— Невозможно, сударыня, никак невозможно! Может быть, завтра или сегодня к вечеру, только не теперь.

— Почему? — воскликнула, побледнев, Евгения. — Разве дому грозит опасность? — Мой муж…

— Нет, нет! Господину Беркову сегодня ничего не грозит. Он у себя дома со всеми служащими. На этот раз борьба идет между самими рабочими. Некоторые хотели сегодня приступить к работе, а мой сын, — лицо старика болезненно передернулось при этом, — ведь вам, конечно, известно, какое участие он принимает во всей этой истории, — ну, так вот он пришел в ярость от этого. Он со своими единомышленниками прогнал этих рабочих и занял шахты; те не хотят покориться ему, и теперь все рудники в волнении… товарищ пошел на товарища! О Боже милостивый! что-то будет теперь!..

Старик шихтмейстер произнес это с отчаянием. В эту минуту Евгения услыхала какой-то дикий рев и шум, отчетливо долетевший издалека до ее слуха.

— Я и хотела миновать рудники, — сказала она, — и попробовать пробраться к парку лугом, а оттуда…

— Ради Бога, не ходите туда! — перебил ее старик, — там Ульрих со всей своей компанией; они совещаются на лугу, и я хотел пойти туда, чтобы попытаться уговорить его образумиться и, по крайней мере, освободить шахты. Теперь ведь уже речь идет о нашей собственной плоти и крови; но он в своей ярости ничего не видит и не слышит. Не ходите по этой дороге, госпожа, — она самая опасная.

Старик озабоченно покачал головой.

— Я ничем не могу вам помочь. Сегодня, когда они поднялись друг на друга, я не могу отвечать даже за собственную жизнь; если вас узнают, то вам вряд ли поможет, что я буду возле вас. Теперь единственный человек, который еще способен внушить им уважение к себе и кого они пока слушают, — это мой Ульрих, а он смертельно ненавидит господина Беркова, следовательно, и вас, потому что вы его жена. Праведный Боже! Вон он идет! — вдруг перебил он себя. — Опять случилось что-нибудь скверное, — я вижу это по его лицу. Не показывайтесь ему хоть теперь-то, умоляю вас!

Он втолкнул молодую женщину в приоткрытую дверь домика, и вскоре неподалеку послышались шаги и громкие сердитые голоса. Ульрих в сопровождении Лоренца и еще нескольких рудокопов приближался к домику, не замечая отца. Лицо его покраснело, жилы на лбу вздулись, а в голосе слышалось страшное раздражение.

— Пусть они наши товарищи и братья- долой их, если они изменники! Мы дали слово стоять друг за друга, а они, как трусы, отстают от нас и губят все дело. За это они должны поплатиться. Вы заняли шахты?

— Да, но…

— Никакого но! — повелительно прикрикнул Ульрих на рудокопа, осмелившегося было высказать свое мнение. Недоставало еще измены в наших рядах теперь, когда победа так близка. Говорю вам, их надо прогнать силой, если они опять вздумают явиться в шахты. Они должны знать свое место и обязанности, а если не знают, то пусть поплатятся за это головами.

— Но ведь их двести человек! — серьезно сказал Лоренц, — а завтра будет четыреста… Да если еще вмешается хозяин и заговорит с ними. Ведь тебе-то известно, как это действует. В последнее время мы сами часто испытывали это на себе.

— Пусть их будет четыреста, пусть будет даже половина, — мы все-таки усмирим их. Желал бы я видеть, как это они не послушают меня! А теперь к делу! Карл, ты отправишься на заводы и известишь меня, не совался ли туда Берков! Пожалуй, он и там отобьет у нас сотню людей своей проклятой манерой говорить. А вы все назад к шахтам! Смотрите, чтобы они были заперты, и не пускайте туда никого, кроме своих; сейчас я приду сам! Ступайте!