И я там был..., Катамаран «Беглец» - Наталия Новаш

Впереди открылось небольшое, правильной окружности озерцо, на гладкой поверхности которого покоился прозрачный цилиндр. Подойдя ближе, я увидел, что его каркас составляла толстая и прочная на вид проволока, а в ячеи вставлено множество стекол одинакового размера. Внутри цилиндра не было заметно ничего похожего на пульт управления, не было и сидений. Едва первый стражник вышел на берег, цилиндр сам, без видимого сигнала, заскользил по воде, уткнулся в песок, потом что-то щелкнуло, и к нашим ногам пружинисто раскатился стеклянный мостик. «Вот это техника!» — восхищенно произнес фотограф. Григорий Тимофеевич молчал, с того момента, как мы вышли на берег, он вообще не обронил ни слова и был необычайно задумчив.

Двое сопровождавших нас, пройдя по стеклянной дорожке, проникли внутрь цилиндра и выразительными жестами велели нам последовать за ними. Тимофеевич первым взошел на мосток, который даже не качнулся, словно наш капитан утратил плоть; мы с Виктором наблюдали, как Тимофеевич полулежа старается расположиться в трюме необычайного плавучего устройства. Вскоре и мы один за другим присоединились к нашему вожатому. Даже воздух в цилиндре был иной, нежели снаружи, насыщенный влагой, густой, свежий, точно после ливня. Прозрачные стены, за которыми была вода, берег в зелени, не препятствовали взору, и оттого плавучий снаряд казался незащищенным, уязвимым — этакий хрупкий плотик. Один из охранников обвел взглядом помещение и, видимо, удостоверившись в готовности устройства к отплытию, задвинул щитком проем. Тотчас цилиндр начал беззвучно погружаться, и через мгновенье воды сомкнулись над нашими головами. Виктор, Тимофеевич и я сидели на прогнутом полу, под нами синело дно. Виктор был невозмутим, наверняка он не сомневался, что подобными плавсредствами оснащены все наши секретные базы, но, желая уточнить для себя, легонько постучал пальцем по борту и поинтересовался у конвоиров: «Пластмасса японская или, может, западногерманская?» Однако стражники и на этот раз не удостоили его ответом. Меж тем Тимофеевич, искоса бросив на меня взгляд, признался: «Ничего не понимаю». Его недоумение легко объяснялось: диковинные, как будто механические, охранники, удивительный цилиндр, стремительно погружавшийся в пучину. Толща воды за бортами темнела и наконец поглотила, сокрыла все. Опустившись на заданную глубину, цилиндр повернулся вокруг своей вертикальной оси, совершая маневр, чуть поднялся и вплыл, кажется, в некий коридор. Пару минут снаряд едва двигался, по сторонам проступили размытые очертания стен скального лабиринта — очевидно, тут был проход, соединявший оба озера: большое и малое. Этим соображением я поделился с капитаном; тот как-то рассеянно отозвался, пожал плечами: «Какая, собственно, разница, куда плыть?»

Воздух в цилиндре становился тяжелее, испарина выступила у меня на лбу, дыхание участилось. Вскоре мы стали задыхаться, охранники же были совершенно безучастны к нашим страданиям. «Откройте, пожалуйста, форточку», — фотограф едва приметно искривил губы в жалкой улыбке. Но прошло какое-то время, прежде чем сработало невидимое реле, по правую руку от нас послышался шелест, и воздух в цилиндре сиюсекундно насытился кислородом.

Кто бы мог подумать, что наше путешествие получит столь неожиданное продолжение? Мы бороздили озеро уже не в стремительной парусной лодке, под ярким солнцем, а во тьме холодных глубин, в обществе четырех молчаливых стражей. Меня все больше занимало, куда мы плывем и кто они, эти люди, — живые ли, механические? По какой, любопытно, причине нельзя было решить, что делать с нами, еще там, в леске возле ущелья? Неужели мы в самом деле такие опасные нарушители? Может быть, именно этим объяснялось столь вызывающее отчуждение охранников; на их лицах бесполезно было искать интерес, удивление или даже презрение — абсолютная беспристрастность.

Цилиндрический снаряд начал всплывать, ненадолго посветлело — ненадолго потому, что огромная тень надвинулась сверху.

Ничего похожего не доводилось мне видывать! Исполинский подводный корабль, вытянутый эллипсоидом, простирался над нами; его многосотметровую окружность обозначала цепочка светящихся иллюминаторов. Мы, изумленные, разом вскочили. Тимофеевич, запрокинув голову, широко оперся руками о стенки цилиндра и прошептал завороженно: «Экое чудовище!»

Расстояние между нашим, теперь казавшимся совершенно ничтожным, снарядом и подводным колоссом быстро уменьшалось, и уже отчетливо различалось несметное число антенн и штанг, которыми ощетинились борта этого гиганта. Когда сближение завершилось, я увидел, что днище исполина было черным и гладким, точно кожа угря, но в одном месте зияла рваными краями широкая дыра. Цилиндр застопорил ход и замер под одним из люков, которыми был усеян киль подводного гиганта. Крышка люка отошла в сторону, цилиндр вплыл в тесную и короткую шахту — тотчас крышка задвинулась. С шумом заработали насосы, откачивая воду из шахты, и через минуту один из охранников убрал щиток и мы наконец-то выбрались из стеклянного снаряда, встали на узкой решетчатой платформе и принялись растирать ладонями онемевшие ноги.

Ослеплявший, многократно отраженный зеркалами никелированных стен шахты свет внезапно потух, и лишь вверху продолжала желто и тускло мерцать лампа дежурного освещения. Зеркальные стены раздвинулись, и мы, сопровождаемые охраной, ступили в коридор, длинный, прямой и опять-таки узкий. Шагов наших не слышалось, и было так тихо, что мы не решались поделиться своим удивлением. Мы спустились вниз, в довольно просторное помещение, где, как оказалось, кипела работа: неотличимые от наших охранников такие же люди-роботы сваривали какие-то прямоугольные щиты, сыпались искры, и гарь стелилась под потолком, то и дело вносили гибкие и легкие трубы, которые затем поочередно соединяли и вставляли в отверстие в полу, половины дверей беспрестанно разъезжались, и в помещение входили новые роботы, неся с собой фольгу, радужные металлические ленты, коробки, штанги с черными набалдашниками и другие совершенно незнакомые мне предметы, походившие на водяные пузыри, утыканные иглами. Роботы не удостаивали нас даже мимолетного взора, а может быть, и вовсе не замечали в клубах дыма, через которые нам приходилось с кашлем пробираться. Я надышался до одурения и еще долго не мог прийти в себя, когда нас вывели оттуда. Мы находились уже в квадратной комнате, большую половину которой занимал бассейн с серебристой водой, и студеный холод исходил от нее. Потом нас поместили в лифт, сверху донизу выложенный пластами какого-то гофрированного материала, и подняли на этаж, где от небольшой круглой площадки звездообразно расходились коридоры. Неожиданно площадка стала вращаться все быстрее и быстрее, и я вдруг с ужасом увидел, как Григорий Тимофеевич, Виктор и с ними два стражника удаляются от меня и вот-вот скроются в одном из коридоров; и главное, они будто не замечали, что меня нет рядом, что идут вдвоем. Площадка подо мной вращалась стремительно, необъяснимо, я оставался один — объятый страхом, набрал в грудь воздуха, чтобы крикнуть удалявшимся сотоварищам, призвать их на помощь, но тут голова моя закружилась, и я упал на руки охранников…

Плохо помню, что было дальше; я смутно различал предметы, меня тошнило, и ноги были точно веревочные. Открылась какая-то дверка, и меня сильно и грубо толкнули внутрь полутемной конуры. Долго я лежал на полу, меня охватывал озноб, сердце сжималось от сознания безысходности, и на глазах наворачивались слезы. Я остался один, слаб и беспомощен. Где мои товарищи? Что будет с ними? Где в конце концов мы находимся? Мало-помалу мыслям моим возвратилась ясность, я заставил себя успокоиться, но еще долго лежал ничком на полу, словно прикипев к нему, не в силах двинуть ни ногой, ни рукой. Наконец я вздохнул глубоко, и этот вздох окончательно пробудил меня. Я оторвался грудью от пола и сел, опершись рукой, а другой смахнул с ресниц слезы, огляделся. Камера, в которую меня заточили, представляла собой уродливый полуконус с изогнутыми стенами и венчавшим его острие иллюминатором. Стены были гладкими и покатыми, как и пол и потолок — не на чем остановиться взгляду. Кругом я не приметил ни единой пылинки или соринки. Я попытался встать, выпрямиться, но сразу уперся головой в потолок, даже возле двери в широком основании конуса можно было стоять сутулясь.

Кажется, я понял, где находился, куда привела меня судьба. Я перебирал сотни причин, желая опровергнуть эту, явившуюся как озарение, догадку, но все благоразумные доводы рассыпались и рушились, отсылая память к недавним удивительным и престранным фактам. Ясное дело, с кем довелось нам повстречаться. Это были космические пришельцы, и камера, в которую меня заточили, представляла собой один из отсеков звездолета. К осознанию этого я отнесся довольно спокойно. Впрочем, мудрено ли? Газеты и журналы, по телевидению и радио так часто, без умолку, говорили о космических пришельцах, так подробно и словоохотливо излагали свидетельства очевидцев, встреч с ними, так настойчиво отыскивали доказательства очевидного их пребывания на Земле и аргументированно опровергали доводы скептиков, что в пору было дивиться, как это мы раньше не наткнулись на лагерь инопланетян, которых, если верить газетам, было кругом хоть пруд пруди. Однако к черту иронию! Положение наше было весьма незавидное. Едва ли пришельцы жаждали встречи с землянами, иначе зачем искать укрытие в глубинах высокогорного озера? Я поглядел в иллюминатор, за которым мертвенно чернела бездна. Далеко ли надо мной была поверхность озера, высоко ли солнце? Который сейчас час? Я попытался сосредоточиться, но вскоре признался себе, что потерял счет времени. В желудке урчало… Когда они принесут еду? Сволочи! Я хочу есть! Гуманоиды они или земляне, троглодиты или небесные ангелы, никто не давал им права так обходиться со мной! На полусогнутых ногах я приблизился к двери и забарабанил кулаками. Я колотил со всей мочи, вкладывая в удары все свое ожесточение и злость на судьбу, так внезапно и нелепо лишившую меня покоя и радости, и затем обессилено опустился на пол. Нужно было что-то делать, необходимо выбраться отсюда. Но как? Каким образом? Я вновь оглядел эту собачью конуру, и отчаяние охватило меня. Представлялось очевидным, что всякие попытки освободиться обречены. На стенах я не обнаружил ни одного выступа, ни одной щели, словно многотонный каток проехал по ним. Не за что ухватиться пальцами.