И я там был..., Катамаран «Беглец» - Наталия Новаш

Был полдень. Мы переменили курс и держались ближе к берегу. Катамаран хорошо показал себя в первые часы плавания — легок и маневренен, однако обнаружилось, что треснул планширь правого борта — поломка, впрочем, пустяковая, но мне пришлось затратить пару часов на то, чтобы нарезать стальной прут, согнуть обрезки п-образно, заточить концы скоб и вбить их вдоль трещины для стяжки. Вот, собственно, та мелочь, единственное замечание, в остальном надежность судна была образцовой.

Незаметно миновали вторые сутки плавания. Мы прошли около пятидесяти миль, а сколько еще нам предстояло пройти по окружности озера, которое представлялось бесконечным? Капитан сел за руль, потому что в этот час предстояло преодолеть, вероятно, самый сложный участок маршрута. Высокие скалистые берега сходились в этом месте так близко, что, казалось, с одного на другой можно было перебросить ствол сосны. В горловину текли воды озера, и туда мы направили свой катамаран. Солнце скатилось за горы, длинные смарагдовые тени, будто живые, колыхались на воде. Когда мы приблизились к скалам, я зримо ощутил, сколь ничтожно малы мы в сравнении с их стремительно вознесенной громадой; она словно заваливалась на нас под собственной тяжестью. Было очень тихо, и мы проскользнули в горловину.

Мы двигались медленно в тишине, нарушаемой редкими всплесками, двигались осторожно, лавируя, опасаясь подводных камней, верхушки которых возносились то там, то тут. Сыростью веяло от изрезанных трещинами скал. Страшный лабиринт, созданный природой. Иногда мы проходили почти вплотную вдоль скальной стены, и я притрагивался рукой к холодному скользкому камню. Виктор не фотографировал: недоставало света. Вскоре проход вовсе сузился, пошли на веслах. Не знаю, сколько времени отняло у нас прохождение этого лабиринта; впереди по курсу посветлело, и мы заработали веслами усерднее, задыхаясь в теснине и стремясь вырваться на простор. Скалы чуть расступились. Тимофеевич, до того молчавший и настороженно всматривавшийся вперед, повеселел и сказал: «Выберемся из этого бесовского каньона и, пожалуй, будем швартоваться — темнеет…» Он еще не успел закончить фразу, как над нашими головами разразился неимоверный грохот — вернее, поначалу послышался тонкий пронзительный свист, точно заработал «пускач» дизеля, потом заревело — прерывисто, натужно — и наконец загрохотало; понемногу звук выровнялся до монотонного гудения реактивной турбины. Мы не столько испугались, сколько были поражены несказанно: звук был явно искусственного происхождения. Мы с Виктором бросили весла, а Тимофеевич встал со стульчика, и все посмотрели в небо. Изрезанная краями стен пропасти густосиняя его полоска была чиста, ничем не замутнена. Рев усиливался и через минуту-другую стал нестерпимым; я заткнул пальцами уши и вдруг с ужасом увидел, как вверху откалывается многопудовый кусок породы и несется вниз. Он тяжело бухнул в воду в нескольких метрах от левого борта, обдав меня брызгами. В это же мгновенье еще две глыбы ухнули поблизости, Виктор что-то выкрикнул… Панический страх удесятерил наши силы, катамаран полетел легко, будто стрекоза, едва касаясь водной поверхности.

Камнепад участился. Один за другим сверху падали камни и камешки, остроугольные обломки, исполинские валуны, каньон заволокло желтоватой пылью, и все это сопровождалось неумолчным реактивным воем. Трясясь в лихорадочном ужасе, мы мчались вперед, не смея поднять головы. Что-то ударило меня по плечу и ожгло спину, — я вскрикнул, ухватил ладонью плечо, но тут же одернул руку, скорчившись от боли. Виктор перебрался в мою кабину и с осторожностью осмотрел узкий, тянувшийся к лопатке, след пунцовой кожи: «Никак тебя обожгло». — «Давай, соколики, давай! — очумело заорал капитан. — Поднажмем! На берегу лечиться будем!» Я хотел взять валявшийся под ногами небольшой осколок — виновника причиненного мне страдания, но удержать камень в руке не было никакой возможности: настолько тот был горяч.

По курсу вздыбливали воду темно-красные раскаленные каменные снаряды, похожие на средневековые брандскугели, — они ускользали от взгляда, с шипеньем погружаясь в пучину, оставляя на поверхности расходящийся круг и едва приметный тонкий парок. О, этот зловещий парок! Каждый из нас с неистребимым страхом ждал, что вот-вот пышущая жаром глыба обрушится на фермы, и тогда мы все заживо сваримся в этом кипящем котле. И вдруг в один миг стихло, рев прекратился, несколько камешков упали позади лодки, но мы, взмыленные, никак не могли поверить в то, что опасность миновала. Ущелье раздалось, взгляду открылась знакомая, сейчас спасительная для нас перспектива: поросшие деревцами кручи над безмятежной, лениво колыхавшейся озерной ширью. Мы пробыли в каньоне какой-то десяток минут, но он показался длиною в вечность — страшные стены словно сжимали и время. Мы были настолько ошеломлены происшедшим, что нескоро пришли в себя; немного погодя, поуспокоившись, смогли рассудочно проанализировать случившееся. Мнение было единым — наверху, по обеим сторонам каньона производились какие-то работы, скорее всего, резка камня; при этом камне-добытчики совершенно не позаботились о соблюдении надлежащих мер безопасности, полагая, что в этих пустынных местах никого, кроме них самих, быть не может, в результате мы едва не стали жертвами преступной халатности. Капитан что-то помечал в своей тетради, очевидно, не собираясь оставлять этот едва не окончившийся прискорбно случай без последствий. «В газету будете писать, Григорий Тимофеевич?» — осведомился я. «А как ты думал? И напишу! В Москву, в «Известия». Возмутительнейшее безобразие!» — «Поможет ли?» — «А пусть и не поможет, я в книге про них напишу, и главк укажу, и трест». — «Фотографировал я как-то их управляющего, — сказал Виктор. — Такой проныра — вытащит руки из любого теста». — «А что это за трест?» — не расслышал Григорий Тимофеевич. «Кавкамнеразработка» — так, вроде бы, звучит». — «Стало быть, обидчики известны», — заключил рулевой и убрал тетрадку.

Четверть часа отняло инспектирование судна, не отыскалось, как ни удивительно, ни единой поломки или прожога, все снасти были целы. Воздали должное предусмотрительности капитана, приказавшего свернуть парус при входе в ущелье. Чтобы не искушать судьбу, решили швартоваться в ближайшей заводи. Однако озеро в этот кровавый красивейший закат было будто чем-то потревожено: то и дело впереди по курсу возникали небольшие волнения, причем волны двигались, сходились и расходились в самых различных, зачастую противоположных, направлениях, беспричинно взлетали фонтанчики брызг, и разноцветные, от оранжевого до нежно-золотистого, крапины испещряли поверхность вод. Непонятную эту пятнистость я отметил мельком; возбуждение, в котором пребывал мой дух вследствие изведанного недавно происшествия, несколько улеглось, и я не склонен был придавать своему наблюдению какое-либо значение. Мы подгребали к живописной бухточке. До берега оставалось не больше сотни метров, как я внезапно ощутил, что погружаюсь в воду. Через несколько секунд, потеряв под собой всякую опору, я очутился в озере, держа перед грудью на плаву весло. Невозможно передать всю степень моего изумления! Спутники мои были поражены не в меньшей мере, потому как не вымолвили ни звука. Все мы стали свидетелями уникального, скорее всего, единственного за всю историю мореплавания, кораблекрушения, происшедшего в полнейшей тишине. Григорий Тимофеевич, очнувшись, растерянно пискнул: «Что это? Мы тонем?» — «Мы — нет, а вот с катамараном, по-моему, все ясно — заводской брак», — невозмутимо обронил Виктор, ударил ногами по воде и перевернулся на спину. «Где катамаран, я вас спрашиваю?! — вдруг заорал обезумевший Тимофеевич. — Бездельники, вы даже пальцем не шевельнули, чтобы еще на берегу убедиться в исправности швов!» Здесь он, мягко говоря, возводил напраслину, но я смолчал, принимая во внимание всю величину отчаяния капитана, лишившегося своего судна. Виктор бросил вскользь: «Прекратите малодушничать — капитану не к лицу». Это его замечание отнюдь не охладило Тимофеевича, и нам пришлось выслушать еще несколько совершенно вздорных обвинений, покуда разъяренный учитель быстрыми саженками не поплыл к берегу, громко фыркая и отплевываясь. Виктор следовал чуть поодаль, попеременно вскидывая и опуская в воду, подобно пароходным шлицам, свои длиннющие руки. Позади, стараясь не отставать, плыл я. Поутру никто из нас не одел стеснявшие движения спасательные жилеты, и они остались в кабинах, — впрочем, до берега было рукой подать. Я плыл классическим кролем, изредка приподнимая голову, чтобы посмотреть, где мои спутники. И вдруг я увидел, как они исчезли, соскользнули с гребня невесть откуда взявшейся, беззвучно возвысившейся до высоты трехэтажного дома гигантской волны. Тут и меня подхватило, понесло; на опрокидывавшейся сверху толще бросилась в глаза необычайно красивая увенчивавшая ее золотисто-бирюзовая, подсвеченная закатом пленка, — я успел совершенно отчетливо определить мгновенье тишины, даже подивиться какому-то своеобычному его звучанию, перед тем как удар страшной силы оглушил меня и, уже распластанного, беспомощного, устремил в глубину…