Последняя черта (СИ) - Савченко Лена

Ворон поцеловал её напоследок и ушёл, а Каста осталась одна в компании кружки с остывшим кофе и немым криком внутри.

Ворон ушёл работать, но никак не мог понять, почему так больно было смотреть в призрачные серые глаза? Что творилось в их глубине? Разве Алису не успокаивала деятельность, неужели ей не удавалось переключиться и не думать, не вспоминать, не винить себя, хотя бы пока она работала? Видимо, нет. Ворон догадывался, что нужен ей сейчас, но разве он имел право остановиться и забить на Ташу? Сердце скулило, молило о вечере, когда он сможет прижаться к Призраку, вдохнуть её запах и спросить, наконец: «Ты как?» Ответа он и желал, и боялся. Но больше желал.

Ворон уже успел смотаться на один из районов и прошерстить его от бабушек с только купленным хлебом — они просыпались рано, как, наверное, и сто лет назад — до подозрительных бомжей. Кому-то подсовывал осторожно, кому-то вручал открыто, серьёзно и строго заглядывая в глаза из глубины внутренней тоски. Подкидывал в ржавые почтовые ящики и под двери квартир.

Сейчас шёл в следующий район и повторял с начала.

— Ловите его! — послышалось откуда-то.

Ворон резко обернулся на звук. От супермаркета летел совсем молодой пацан, прижимая к груди пакет. За ним бежали два мента, стремительно настигали, загоняли в тупик в углу зданий. За ментами, отставая, — компания таких же мелких.

Ворон сорвался с места, не раздумывая, бросился наперерез стражам правопорядка. Решить проблему можно было легко — подкупить, пригрозить, да что угодно! — но мелкий явно не знал таких вариантов. Залетел в угол, обернулся, ощерился, выпустил из рук пакет и сжал кулаки. «Идиот», — только и успел подумать пернатый до того, как тот бросился на двух здоровенных мужиков. Прозвучал выстрел. Компания и Ворон подлетели почти одновременно, полицейские обернулись на них и подняли ствол.

— Он оказывал сопротивление при аресте, — громко проговорил один мент. — Мы были вынуждены применить табельное.

Мелкие стушевались, отступили. Ворон запомнил их испуганные лица, грязные одежды, тонкие ноги, выпирающие от голода острые скулы. Полицейские оставили пакет валяться на земле и ушли. «И ничего им за это не будет», — это он понимал.

Подлетел к лежащему, проверил пульс. Тот хрипел, дышал ещё еле-еле, пытался что-то просипеть. В груди зияло пулевое отверстие, оттуда толчками текла багровая кровь. Ворон не выдержал, прижал голову пацана к груди и подумал, что, живя он на улице — закончил бы так же. Сколько было мелкому? Тринадцать? Четырнадцать?

— Ты кто, дядь? — Из тишины остановившегося сердца и затихшего дыхания послышался настороженный вопрос.

Ворон опустил холодеющее тело на асфальт, прикрыл ему глаза, потянулся за листовками.

— Парни, я... — Ком застрял в горле. — Вы же понимаете, что так нельзя? — Он поднял на них взгляд, полный тьмы, и увидел в них её отражение. — Вам нельзя так жить, им, — он кивнул в сторону уже уехавших ментов, — нельзя тем более. Наших тоже убивают. И ваших убивать будут.

— И чё нам с этого? Всё равно нихуя не изменится! Дима уже труп... — высказался особо наглый, и Ворон мысленно поблагодарил его за помощь. Формулировать мысли было чертовски тяжело.

— Если вы придёте завтра к зданию суда, если позовёте своих... изменится. — Ворон протянул листовку сначала наглому, потом раздал остальным.

Последней была девочка. Он даже и не заметил этого сначала. Такие же короткие волосы, как у парней; узкие серые, как у Призрака, глаза; сильные, как у Марципан, руки и плечи, и тоска во взгляде вроде той, что у Мел.

— За нами будущее, — убеждённо проговорил он ей, как хотел бы проговорить всем своим, только свои бы не поверили. — Только с нами Единое Государство будет жить. Убивая нас, они убивают себя.

Девочка криво усмехнулась обветренными губами, но листовку взяла.

«Дикий уже труп, — думал Ворон, уходя прочь из этого серого, одного среди тысяч таких же дворов. — Убив его, они подписали себе смертный приговор».

Очевидно, вселенная решила наречь этот день Днём Неприятных Разговоров. Пока одни печатали, другие — писали, а остальные занимались ещё немаловажными делами, Герасим топал по улице. Рюкзак был забит листовками под завязку, а на самом дне покоилась небольшая, но широкоформатная камера. Её нужно было цепануть на здание Следственного Комитета по просьбе Изабель, но это занятие Гера отложил на более тёмное время суток. Нужно было дождаться вечера.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

А вечер всё никак не наступал. Листовки кончались, часть он раздал старым знакомым, часть просто оставлял в людных местах, старался особо сам не светиться под камерами и вспоминал старые, не особо добрые будни дилерства. Чем-то это даже было похоже. Всё тот же капюшон на голове, тяжелая косуха — только волосы спокойного каштанового оттенка, а не ядерно-зелёные.

Герасим возвращался в квартиру, заглядывал к Изабель, находил её всё в точно такой же позе за ноутбуком, вздыхал и нёсся дальше. Хакерша болт клала на окружающий мир, полностью погрузившись в поставленную задачу. Статья Актёра давно уже была везде, но была у Из ещё одна мысль, которая неимоверно нервировала. И как только Герасим уходил, она снова возвращалась в общий звонок своей сетки и говорила на чистом английском.

— Ты от кого там ныкаешься? — спрашивал мелодичный голос. — Жениха нашла?

— Помолчи, — цедила Изабель, шарясь взглядом по экрану. — Котя, на девятый. Джеймс — пиздуй в сторону, ты мне сейчас всё перебьёшь.

—  Сдалось тебе это ЕД, — тянул Алекс. — Почему не уедешь обратно?.. Я пробился, сейчас скину ключ.

— Ага, давай.

На вопросы о стране Изабель не отвечала. Отчасти сама до сих пор не понимала почему. Наверное, слишком сильно привязалась к этим ребятам, слишком глубоко они засели в её сердце. Гера — особенно. Она даже представить не могла, что ей делать без него. Нет, не потому, что любила — чувство было даже сильнее. В Герасиме Изабель видела страшего брата — защитника, опору и поддержку, доверяла безоговорочно и полностью. Сильнее, чем себе, и поэтому не хотела ему говорить, что до сих пор иногда выполняет групповые заказы. Гера считал это небезопасным и просил не делать: ради своего же блага, и вряд ли бы понял её даже сейчас.

А Гера в это время говорил с начальством.

— Где тебя носит, Дермин?! Какой это уже прогул по счёту, а?!

— Не по счёту, но четвёртый, — сжимая челюсти, ответил Герасим. — Слушай, Михалыч, я…

— Ещё раз, и я тебя уволю! Ты меня понял?! Я не могу вечно прикрывать твой зад! Что у тебя такого случилось, что ты вдруг решил загулять?!

— Личная причина. Я буду завтра, успокойся.

Камеру он всё-таки повесил. Незаметный, маленький дрон на радиоуправлении залетел с торца, опустился на край крыши, минуя зоны видимости видеокамер. Работой Герасим остался доволен, а вот собой — нет. С недавних пор он ощущал острую потребность к переменам. Его опять всё заебало — от происходящего в жизни в принципе до конкретно Михалыча.

Да, он выйдет завтра на работу. Но только для того, чтобы послать начальство нахуй, желательно разъебать что-нибудь и уйти со спокойной душой. Не смог Гера всё-таки до конца стать канцелярской крысой, даже ради будущего благополучия. Наркоту, конечно, толкать тоже больше не хотелось, но чем заняться — он придумает. На первое время сбережений хватит. А там бои без правил пропасть не дадут...

 ***

— Такая и будет сейчас твоя жизнь, — приглушённо сказала тогда наставница. — Клетка, кровь и трупы. Привыкай.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Меланхолия ей поверила сразу же. Никогда не была глупой. Уже не помнила, почему конкретно Тень выразила эту мысль, но оказалась чертовски права. Так себе жизнь для девчонки, но выбора у Мел не было никогда.

В знакомое до ноющих костяшек место спустились к вечеру — перед первый боем. Подвальное помещение обыкновенного жилого дома, ни подо что не замаскированное. Всеми, на вид, забытая обшарпанная дверь в ржавчине и лестница, ведущая к ней. Как привычка — оглядеться, чуть ссутулиться и нырнуть внутрь. Толпа уже собралась, гудела. Кто-то ржал, где-то спорили — тишины тут не было никогда, да никто и не требовал. Если не было боя — ветераны гоняли новое мясо, желающее стать бойцами, не жалели матов и кулаков. Запах сигарет, пота, перегара и крови — пусть последней не всегда было много, но Меланхолии казалось, что ей тут пропитался каждый сантиметр бетонного пола.