Последняя черта (СИ) - Савченко Лена

Душа требовала какого-то движения, бега — куда и за кем угодно, лишь бы прочь от этих стен. Когда-то Алиса считала, что самая худшая квартира — это её собственная, а теперь убеждалась в обратном. В отличие от квартиры с ободранными обоями, среди этой мебели, этих неброских картин Ташкинового производства на стенах — жили прекрасные, добрые и тёплые воспоминания. И потому Алиса начинала жилище Дикого тихо ненавидеть, но лишь для того, чтобы глушить этой ненавистью другое. Впрочем, как привыкла. Ничего нового. Она до сих пор глушила злобой на родителей обиду на них же.

— С тобой что?

Алисе казалось, что Лёха почти нависал, хотя стоял в двух шагах. Она сжимала в руках кружку с уже остывшим кофе, пялилась в пустоту, но вопрос друга всё же услышала. Отвечать не хотелось.

— Алис?

Да и отвечать-то Касте было нечего. Лёха и сам всё знал — с ним происходило то же самое. Нервозность, тревога, страх... Как-то слишком много страха было в последнее время. Да и всего остального тоже. Раньше, если такое случалось и Ворона не было рядом, то она приходила к Дикому, а там всегда — либо Таша, либо Лёха, или вообще оба. Как-то сразу же вырисовывались остальные члены компании, и Алису отпускало. В этот раз Лёха был, остальные — тоже, даже Ворон не где-нибудь, а почти под боком, но та ситуация, что свела их вместе — не радовала. Ничего уже вообще не радовало — даже чёрное солнце светило тускло, явно устало, и от этого было ещё больнее.

— Я просто не понимаю, — почти прошептала она. — Почему всё это происходит. Знаешь, я пытаюсь построить какую-то картинку в голове, но ничего не сходится, кажется нелогичным... Даже мент всё по местам не расставил.

— А ты не думай, — посоветовал Алексей. — Сейчас главное сделать.

— Да что сделать, что?!  — вскинулась на него Алиса. — Мою свободу?! Революцию?! Что?!

Она осеклась, будто бы сказала что-то непозволительное, и угрюмо заткнулась, постукивая ногтем по чашке.

— Ты...

— Нет, послушай меня, хорошо? — встрепенулась снова, отставив кофе. — Нахрена мы это делаем? Зачем? Чтобы вытащить Ташку? Так... Так они же могут узнать и узнают, понимаешь?! Они поймут, что мы собираемся сделать! И дай всё сущее, чтобы её просто пристрелили в таком случае! Чем мы вообще занимаемся? Нахрена из-за меня так заморачиваться? Сяду и сяду, как будто у меня другой исход был... Нет, ну конечно! Я верну себе русый цвет, уломаю Ворона оставить ремесло, и мы осядем обычной семьёй на квартире, купленной в ипотеку! Да я лучше сдохну или в ту же самую тюрягу! А, погоди-ка, мне же шьют убийство! Значит, всё-таки сдохну.

Каста начинала заводиться. Или она постепенно делала это? Копила в себе, выплеснула только чуть больше двух недель назад, а сейчас царапающая боль снова застилала взор пеленой. Алиса помнила, что пообещала — всё будет хорошо. Она не восприняла всерьёз вопрос Ташки, предпочла не обратить внимания, а теперь поняла — вечный ребёнок оказался умнее всех их вместе взятых.

— А теперь послушай ты, идиотка! — Лёха сделал шаг, грозно сверкнул глазами. — Ты не понимаешь всего. Это, может, цинично, но это — шанс. Я историк, мать твою, я знаю, как начинаются такие вещи, и да, блять, мы делаем революцию!

Последнюю фразу он прошипел, наклонившись к ней и перейдя на свистящий шёпот.

— Всегда одно и то же, из раза в раз! Я хочу вытащить тебя, вернуть Ташу. А ещё я хочу сюда Дикого, который вправил бы тебе мозги получше меня! Помнишь, о чём мы говорили в парке? Нужен общественный резонанс. И я себя уважать перестану, если проебу вас обеих, поэтому мы это делаем!

Ворон внезапной тенью вырос за спиной Алисы — просто потому, что за её спиной кто-то должен стоять. Кивнул Лёхе и внёс в эмоциональную бурю немного рационального:

— Им выгодно держать Ташу живой только затем, чтобы ты села в тюрьму. Как условия будут выполнены — её в любом случае убьют. Потому что это правило — никаких свидетелей. И хорошо, если просто убьют, а не расчленят и не пришлют мелкими кусочками... На шантаж всегда нужно отвечать шантажом. Тогда у них будет стимул идти навстречу.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Алиса вздрогнула, обернулась, и минуту стояла так, даже не зная, что сказать в ответ. Парни молчали, давая ей возможность переварить информацию.

— А что тогда мешает не отпустить им её в принципе теперь? Общество? — интонация вышла слишком скептической. — По всему этому и по нам, в том числе, плачет дурка. Или автозак. — Хмыкнула. — Как пойдёт.

— А по тебе плачет трезвое мышление, — вздохнул Лёха. — Успокойся уже. В тебе говорят паника и переживания. Я понимаю. Но возьми себя в руки, наконец! Или хочешь порадовать нациков удачной провокацией? Ворон прав — если увидят, что мы начинаем действовать — охуеют. И этот ахуй будет на руку уже нам.

— Ничего не мешает, — согласился Ворон. Врать Призраку он не умел. — Но так увеличивается вероятность. От нуля процентов до пятидесяти. От «точно убьют» до «убьют или нет». — Тряхнул головой и добавил мягко: — В руки себя можешь не брать, но глупостей не делай. И печатай листовки. Если успеем закончить со всем до вечера, я сам тебя в руки возьму.

В подтверждение своих слов Ворон невесомо коснулся губами виска Алисы. Им и правда предстояла длинная беседа о будущем суде, который уже сейчас представлялся дерьмовым цирком, но всё ещё диктовал свои правила, формулировки и требовал чёткого порядка действий.

— Я и печатаю, — буркнула Каста, — бумага скоро уже опять закончится.

Было ли ей противно от своего существования? О, да. Алиса старалась придумать хоть какое-то оправдание, поверить, наконец, Ворону, но не получалось. Любая попытка разбивалась о толстовку наизнанку, меркла и стремительно таяла в сознании. Улетучивалась не хуже сигаретного дыма — и тот был в разы въедливее.

Было — «я умру, и её отпустят», а солнце говорил — «это не поможет». В общество Алиса не верила. Совсем никому уже не верила, не считая этих восьми разгильдяев. Ещё могла рассчитывать на знакомых, а затея Ворона сильно напоминала предложение оставить шлюху Катю в участке. Только вот кто в этот раз окажется избитым?

И это страшное слово, прозвучавшие впервые — революция, оно бросало об стену с размаху и добивало тяжёлым сапогом под дых. В какой момент обыкновенное, всем понятное желание мести превратилось в революцию? Или попытку к ней?

Леха тоже не понимал. Как-то упустил этот момент из виду, загнав себя не хуже белки в колесе. Но всё это вызывало лёгкий мандраж — он заявил с уверенностью, ни капли не колеблясь, желая с кем-то поделиться. Выплеснуть догадку, не в силах больше сдерживать. Всегда всё начиналось так, и Лёху бесконечно пугало, что это началось именно с них. Потому что участь подобных людей в таких историях всегда была предрешена изначально. Алексею безумно хотелось убедить себя, что они — особенные, что пронесёт и им правда всё удастся. Как минимум — отстоять Алису, вытащить Ташу и потом бесконечно просить у неё прощения. Больше, чем за смерть Дикого, Леха ненавидел себя за то, что допустил похищение Ташки. Как будто он самолично затолкал её в машину, потом заставил записать видео, которое ему наотрез отказались показывать. Как будто он предал Дикого.

— Ладно. — Алексей взъерошил волосы. — Я пойду дальше бегать.

Он не мог, по какой-то причине, больше смотреть им в глаза. Пытался быть твёрдым, но не получалось. Как будто больше не был способен держать всё под контролем, и Лёху преследовало ощущение, что он что-то упускает.

Алиса так и не проронила ни слова больше. Щурилась на друга, Ворона, старалась разглядеть в них нечто большее, чем эти нарочито сильные оболочки. Ей необходимо было понять, что не только она запуталась — остальные тоже. Что отчаяние скребёт не одну её.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Может, с тобой остаться? — спросил, нахмурившись, Ворон, когда Лёха всё-таки вышел. — Ненадолго, но я ведь могу.

— Останься, — соглашается Алиса и тут же прижимается к нему, зарывается в объятия сильных рук. — Пожалуйста, поговори со мной.

— Иди уже. — Алиса слабо улыбнулась. — Листовки сами себя не раскидают.