Шри Ауробиндо. Духовное возрождение. Сочинения на Бенгали - Шри Ауробиндо

Несколько дней я провел, мучаясь от духовного опустошения. Как-то днем, когда я был занят размышлением, мысли вдруг понеслись сплошным потоком, стали мешаться, и я почувствовал, что уже не в силах их контролировать и что ум перестает меня слушаться. Впоследствии, вспоминая о том, что я ощущал тогда, я понял, что, хотя я и утратил контроль над мыслительным процессом, ум не терял бдительности ни на минуту, и я как будто со стороны наблюдал за тем, что со мной происходит. Но в тот момент я не понимал этого и был лишь в ужасе от мысли, что схожу с ума. Я стал взывать к Богу, моля его не отнимать у меня разум. И в тот же миг над моим существом пронесся легкий освежающий ветер, мой воспаленный мозг расслабился и успокоился. Никогда прежде я не испытывал такого блаженства. Как ребенок, беззаботно спящий на коленях своей матери, я чувствовал себя в полной безопасности в объятиях Матери Вседержительницы. С того дня для меня кончились все тревоги тюремной жизни. Потом, не один раз в суровые моменты одиночного заключения, в минуты душевного беспокойства или смятения ума, вызванного отсутствием физической активности, недомоганием или болезнью, в «застойные» периоды йогической жизни я вновь испытывал подобные трудности, но в тот день в один-единственный миг Всевышний даровал моему внутреннему существу такую силу, что все эти горести уже больше не затрагивали меня и уходили без следа: с той поры каждый новый удар лишь приумножал во мне силу и наслаждение, и мой разум с легкостью преодолевал эти субъективные страдания. Все невзгоды теперь казались столь же недолговечными, как капли росы на листе лилии. И когда пришли книги, в них уже не было такой необходимости. Я уже мог бы прожить и без книг. Хотя описание своего духовного развития и не входит в мою задачу в этой статье, я не мог не упомянуть это событие, которое доказывает, что можно быть счастливым, даже отбывая длительное одиночное заключение. И чтобы доказать это, Всевышний провел меня через это испытание. Не давая мне сойти с ума, он провел меня через все стадии помешательства в одиночном заключении, сохранив при этом ясность моего ума, следившего, как сторонний наблюдатель, за развертывающейся на его глазах драмой. Это укрепило мой дух, и я проникся состраданием ко всем жертвам человеческой жестокости. Я также убедился в чрезвычайной силе и действенности молитвы.

В течение моего одиночного заключения ко мне в камеру почти каждый день приходили доктор Дали и заместитель начальника тюрьмы, чтобы поговорить со мной. С самого начала, уж не знаю почему, я чувствовал к себе их особое расположение и симпатию. Я не говорил с ними много, лишь отвечал, когда они что-либо спрашивали. Если они поднимали какой-нибудь вопрос, я или молча слушал, или умолкал, сказав несколько слов. Но, тем не менее, они продолжали свои посещения. Однажды г-н Дали сказал: «Мне удалось с помощью заместителя начальника тюрьмы получить для вас разрешение совершать ежедневные прогулки утром и вечером. Мне не нравится, что вас весь день держат в этой маленькой камере, это плохо действует как физически, так и умственно на человека». С того дня я ежедневно, утром и вечером прогуливался на свежем воздухе в тюремном дворе. Вечером, как правило, десять, пятнадцать или двадцать минут, утром – в течение часа; иногда даже дольше, до двух часов – во времени меня не ограничивали. Я получал большое удовольствие от этих прогулок. С одной стороны находились мастерские, в которых работали заключенные, с другой коровник – этими рамками ограничивалась моя свобода. Так я и ходил – от мастерских до коровника, от коровника до мастерских, повторяя про себя проникновенные, бессмертные, всесильные мантры Упанишад или наблюдая за заключенными, пытаясь осознать имманентность Всевышнего, увидеть Бога во всем многообразии жизненных форм: в деревьях, домах, стенах, в людях, животных, птицах, в земле и ее недрах. С помощью мантры, которую я все время повторял про себя: Все это есть Брахман (sarvaṁ khalvidaṁ Brahma), я пытался проникнуться сознанием этого, глядя на окружающие предметы. По мере того, как я все чаще делал это, тюрьма порой переставала казаться мне тюрьмой. Высокая стена, эта железная решетка, блестящее на солнце зеленое дерево – все эти такие обычные предметы оживали и вибрировали в унисон с всемирным сознанием, я ощущал, что они любят меня, хотят обнять меня – по крайней мере, так мне казалось. Люди, коровы, муравьи, птицы – все движутся, летают, поют, разговаривают, но все они – часть игры Природы, и за всем этим стоит великий и чистый дух, невозмутимый в своем покойном божественном блаженстве. Иногда мне виделось, что сам Господь стоит под деревом, играя на своей упоительной флейте, и при помощи чарующих звуков овладевает моей душой. При этом мне всегда казалось, что меня как будто кто-то заботливо обнимает. Невозможно описать те чувства, которые охватывали все мое тело и душу, как будто все было пронизано глубочайшим миром и гармонией. Панцирь моей жизни раскололся, и из глубин моего существа заструился поток любви ко всем созданиям. Вместе с любовью такие саттвические эмоции, как милосердие, доброта, ахимса[198], возобладали над преимущественно раджасическими чертами моего характера и теперь изливались на все вокруг. И чем больше развивались эти качества, тем большее чувство наслаждения и безоблачного покоя я испытывал. Все беспокойство по поводу судебного дела бесследно исчезло, и в душе у меня теперь царили совершенно противоположные чувства. Я уже не сомневался, что нахожусь в тюрьме по воле Всеблагого Господа и для моего же собственного блага и что обвинения будут сняты и меня освободят. После этого на протяжении долгого времени меня уже не беспокоили неудобства тюремной жизни.

Но понадобился не один день на то, чтобы я глубоко осознал и проникся этими чувствами. А тем временем наше дело вынесли на рассмотрение в суд. Поначалу, когда я был вытянут из одиночного заключения в суету внешнего мира, мой ум испытывал состояние замешательства и смятения. Терпение, достигнутое в результате внутренней дисциплины, пропало, и ум отказывался часами выслушивать скучные и утомительные аргументы обвинителя. Вначале, сидя в зале суда, я пытался внутренне сконцентрироваться, но ум, будучи еще недостаточно тренирован, отвлекался на каждый звук и каждую мелочь, и в таком шуме, который стоял вокруг, у меня ничего не получалось. Позднее я научился отключать внимание ума от внешних раздражителей и обращать его внутрь себя. Но это было позже. А пока я еще не развил истинную силу концентрации и поэтому, отказавшись от бесплодных усилий, довольствовался созерцанием время от времени Божественного во всех созданиях, а когда это не удавалось – наблюдал за поведением в суде моих товарищей по несчастью или думал о чем-нибудь, или иногда слушал весьма ценные замечания г-на Нортона или даже показания свидетелей. Оказалось, что хотя теперь мне легко и приятно проводить время в одиночке, но совсем не так легко находиться в толпе людей и участвовать в этом спектакле судебного разбирательства, который вполне мог стоить мне жизни. Я поистине наслаждался вызывавшими взрывы смеха шутками и любезностями, отпускаемыми нашими ребятами в суде, иначе вообще было бы невозможно высидеть все заседание. А в 4. 30 я с радостью садился в полицейский фургон и возвращался в тюрьму.

Человеческие контакты, возможность побыть в компании других людей после пятнадцати или шестнадцати дней заключения очень радовали других заключенных. Как только они садились в фургон, начинались разговоры, шутки, взрывы смеха, которые не прекращались, наверное, ни на миг в течение тех десяти минут, пока мы были в дороге. В первый день нас доставили в суд с большой помпой, в сопровождении взвода европейских сержантов, которые шли с нами, неся в руках заряженные револьверы. Когда мы садились в фургон, вокруг нас стояла группа вооруженных полицейских, которые потом маршем шли за фургоном. Этот ритуал повторился и на обратном пути. Глядя на всю эту процессию, какие-нибудь неискушенные прохожие наверное думали, что все эти любящие пошутить молодые ребята были отъявленными головорезами. Кто знает, может быть, они были столь отчаянны и сильны, что даже невооруженные могли прорваться сквозь кордон, состоящий из сотни полицейских и английских солдат. Может быть, именно поэтому их сопровождают с такими почестями. В течение еще нескольких дней церемония сопровождения сохраняла свою помпезность, но со временем она постепенно утрачивалась, и в конце концов нас сопровождали лишь два или четыре сержанта. Они не очень-то обращали внимания на то, как мы входим в тюрьму, куда мы возвращались так же, как на свободе человек приходит домой после прогулки. Видя такое послабление в дисциплине, комиссар полиции и полицейские офицеры сердито замечали: «В первый день в группе сопровождения было двадцать пять, а то и тридцать сержантов, а теперь приходит не больше пяти». Они устраивали выволочки сержантам и устанавливали строгие правила сопровождения. После чего, может быть, в течение двух последующих дней появлялось еще два человека, а потом опять все снова возвращалось к прежнему состоянию. Сержанты пришли к выводу, что эти любители бомб оказались в общем-то совсем безобидными ребятами, они не собирались бежать и не планировали ни нападений, ни убийств, и поэтому они, конечно, не могли себе объяснить, зачем терять время на выполнение не очень-то приятных обязанностей. Вначале перед входом и выходом из зала суда проводился личный досмотр, толку от которого никакого не было, разве что мы могли насладиться прикосновениями ласковых рук сержантов. Ясно было, что наши попечители сомневались в пользе такой процедуры, и через несколько дней отменили и ее. Мы свободно могли проносить в зал суда книги, хлеб, сахар, все, что хотели. Скоро всем стало понятно, что мы не собирались бросать бомбы или открывать стрельбу из револьверов. Но я заметил, что одного сержанты все-таки побаивались. Кто знает, а вдруг кому-то из осужденных придет в голову запустить ботинок в блистательную макушку судьи? Тогда уж берегись! По этой причине строго запрещалось входить в зал суда в обуви, и сержанты всегда очень следили за этим. Я не заметил, чтобы они с таким же рвением следили за выполнением других правил.