Рождение новой России - Владимир Мавродин

Один из первых биографов и историков Петра Крекшин, восторженно отзывавшийся о нем и заявляющий, что он «не достоин отрешить и ремень сапога его», обращался к Петру: «Отче наш, Петр Великий! Ты нас от небытия в бытие произвел».

Михаил Ломоносов, восхищенный размахом деятельности Петра и любовью государя к наукам, говорил о Петре: «Ежели человека, богу подобного по нашему понятию, найти надобно, кроме Петра Великого не обрести». И в одной из своих од писал: «Он бог твой, бог твой был, Россия!».

Писали свои «вирши» и «поэмы», посвященные Петру, русские поэты, составлял свой «Плач» Тредиаковский, писал «Петриду» Кантемир.

«Отец русской истории» Татищев говорил, что всем, а главным образом «разумом», он обязан Петру.

Деятельность Петра, подобно удару колокола в тихий вечер, разбудила Русь. Так говорили многие его современники. Но она произвела такое сильное впечатление не на них одних.

В мрачные годы «бироновщины», в царствование Анны Ивановны и Ивана Антоновича, в годы немецкого засилья европеизатор Петр, одевший Россию в «немецкое» платье, стал уже символом русского, национального. Ведь иноземная форма русских гвардейцев была освящена в народном сознании Полтавой и Гангутом. Вот почему в годы бироновского лихолетья взоры народа обращаются к Петру, вот почему честные русские люди, выступая против чужеземного насилия, противопоставляют образу немецкого злого тирана образ Петра:

Ты ударь в набат, громкий колокол,Простони кругом, мать сыра-земля,Распахнись-ка ты, золотой покров,Ты откройся-ка, гробова доска,Из гробницы встань, русский Белый царь,Ты взгляни-ка, царь, радость гвардии,Как полки твои во строю стоят,Опустив на грудь свои головы!Что не царь нами теперь властвуетИ не русский царь отдает приказ,А командует, потешаетсяЗлой тиран Бирон из Неметчины.Встань-проснись, царь, наше солнышко,Хоть одно слово полкам вымолви,Прикажи весь сор метлой выместиИз престольного града Питера.

В царствование Елизаветы, во времена Екатерины II, Павла I авторитет Петра в глазах потомства продолжает расти. Но уже тогда, в конце XVIII в. из уст представителей дворянства вырывались первые упреки в адрес его вчерашнего «земного бога».

Так Карамзин, восхвалявший Петра в «Письмах русского путешественника» позднее, напуганный Французской буржуазной революцией и первыми признаками грядущего кризиса крепостнической системы, стал отрицательно относиться к тому, что ранее хвалил в Петре, и в «Записке о древней и новой России» писал: «Мы стали гражданами мира, но перестали быть в некоторых случаях гражданами России. Виною Петр».

Критикует Петра за односторонность известный деятель просвещения екатерининских времен Бецкий. Болтин сетует на то, что Петр заставил Россию «сделать то в несколько лет, на что потребны века» и отчего пошло «повреждение нравов», которые «совсем переменились» в дурную сторону. С дворянских позиций раздраженно критикует преобразователя княгиня Дашкова, возмущаясь стремлением Петра заставить дворян, «белую кость», трудиться и допускать в свои ряды «чернь». Она не жалеет красок для того, чтобы обрисовать Петра как «блистательного тирана», «невежду», честолюбца, которого только по глупости или недобросовестности можно назвать создателем могучего государства. Любовь Петра к труду вызывает особенные нападки с ее стороны.

Ей вторит сильно задетый «табелью о рангах», петровским принципом превосходства службы над «породой», реакционно настроенный князь Щербатов. Он высказывается против «самовластия» царя, против отмены местничества, так как, ничем его не заменив, «никаким правом знатным родом, истребили мысли благородной гордости во дворянах». По мнению Щербатова, Петр, борясь с суевериями, затронул и религию, отчего люди русские «в разврат стали приходить».

Такое отношение к Петру было обусловлено стремлением напуганного Французской революцией дворянства сохранить общественный порядок в неприкосновенности, боязнью всяких реформ. Монарх правит, дворянство господствует, народ безропотно несет тяготы. Никаких преобразований!

Дворянская аристократия в лице Дашковой и Щербатова не только обвиняла Петра в том, что дела его вызвали «повреждение нравов» и потрясали устои дворянского быта, но, стремясь к расцвету «прав и вольностей дворянских», предъявляла такие требования к самодержавной власти, которые не вязались с обычными и особенно укоренившимся при Петре представлением о дворянстве как о «служилом состоянии». Те, кто в скором времени провозгласят своим девизом: «Дворянином нельзя стать, дворянином можно родиться», не могли простить Петру «засорения» дворянства выходцами из «черни».

Совершенно иную позицию по отношению к Петру заняли представители передовой русской общественной мысли. В «Письме к другу, жительствующего в Тобольске» первый русский революционер Радищев называет Петра «мужем необыкновенным, название великого заслужившим правильно». По мысли Радищева, главная и великая заслуга Петра заключается в том, что он привел в движение и повел за собой вперед по пути прогресса громадную Россию.

Но вместе с тем Радищев первый увидел в Петре крепостника, обратил внимание на такие черты его деятельности, которых не могли заметить его восторженные хвалители из дворянского лагеря, но навеки запомнил русский народ, запечатлев в своем фольклоре. Радищев подчеркивает, что Петр был бы еще славнее, а дела его — еще величественнее, если бы он «утвердил вольность частную», т. е. свободу личности, освободил бы миллионы своих подданных от уз рабства и сложил бы с себя добровольно неограниченную власть.

Вот почему Радищев так бичует тот гнев, который пал на плечи народа в петровские времена. Не «вольность частную», а угнетение народа и окончательное закрепощение крестьян утвердил царь Петр.

Высоко оценил Петра Чаадаев, полагавший, что его преобразования сняли угрозу превращения России в шведскую провинцию.

В сочинениях великого русского революционного просветителя и критика Белинского мы находим исключительно высокую оценку Петра. «Нужна была полная коренная реформа — от конечностей тела до последнего убежища человеческой мысли; а для произведения такой реформы нужен был исполинский гений, каким являлся Петр», — так писал Белинский о Петре. «Петр Великий есть величайшее явление не нашей только истории, но истории всего человечества; он божество, вызвавшее нас к жизни, вдунувшее душу живую в колоссальное, но поверженное в смертную дремоту тело древней России». «Петру Великому мало конной статуи на Исаакиевской площади; алтари должно воздвигнуть ему на всех площадях и улицах великого царства Русского».

Чернышевский отдавал должное памяти Петра, подчеркивал значение его дел и высоко оценивал его личные качества, называя его «великим человеком». «Русский должен быть патриотом в том смысле, в каком им был Петр Великий», — писал он, отмечая исключительную любовь, которую питал Петр к своей стране, и указывал на «беспредельное желание благ Родине, одушевляющее всю жизнь, направляющее всю деятельность этого великого человека».

Добролюбов говорил о Петре, что он «разрешил вопросы, давно уже заданные правительству самой жизнью народной, — вот его значение, вот его заслуги. Напрасно приверженцы старой Руси утверждают, что то, что внесено в нашу жизнь Петром, было совершенно несообразно с ходом исторического развития русского народа и противно русским интересам. Обширные преобразования, противные народному характеру и естественному ходу истории, если и удаются на первый раз, то не бывают прочны. Преобразования же Петра давно сделались у нас достоянием народной жизни, и это одно уже должно заставить нас смотреть на Петра как на великого исторического деятеля, понявшего и осуществившего действительные потребности своего времени и народа».

Добролюбов подчеркивал, что реформы Петра, несмотря на западноевропейскую форму его преобразований, были направлены на благо России и не были насилием и указывал на значение не иноземных, а русских соратников Петра. Вместе с тем Добролюбов подчеркивал, что, несмотря на свою «матросскую куртку», Петр был настоящим самодержцем. «В матросской куртке, с топором в руке, он так же грозно и властно держал свое царство, как и его предшественники, облеченные в порфиру и восседавшие на золотом троне, со скипетром в руках», — писал Добролюбов. Петр, по мнению Добролюбова, был прежде всего государственным человеком. Он «заглушил самые нежные чувства отца для гражданского блага своей родины, предвидя в своем сыне личность, вредную для государства».

Высоко ставил Петра Герцен, писавший: «К концу XVII века на престоле царей появился смелый революционер, одаренный обширным гением и непреклонной волей — это деспот по образцу комитета общественного спасения».