Карнакки – охотник за привидениями - Уильям Ходжсон

Можете представить себе, какому безумному умственному и психическому напряжению я подвергался… Однако меня весьма серьезно интересует причина, согласно которой мозг мой настаивал на том, что по всей комнате гуляет капель тишины: я либо приближался тогда к сумасшествию, либо психически настроился своим чувствами на некую аномальную реальность, в которой тишина перестала являться абстракцией и сделалась для меня конкретной и определенной, так как, если воспользоваться глупой и неточной аналогией, невидимая атмосферная влажность становится конкретной и зримой, осаждаясь в качестве воды. Интересно, занимает ли вас эта мысль в той же степени, как и меня самого?

И тут, нечто во мне подсказало, что неспешно приближается новая жуть. Это предчувствие… знание, зовите его как угодно, оказалось настолько сильным, что я вдруг ощутил, что горло мое словно сдавила внешняя сила… Я ощущал, что не могу более терпеть; что если произойдет что-то еще, просто достану свой револьвер и выстрелю в голову Бейнсу, а потом и себе, закончив, таким образом, эту страшную историю.

Впрочем, это чувство скоро прошло; я ощутил некий прилив сил и готовность встретить свою судьбу лицом к лицу. К тому же меня вдруг осенила первая, еще не слишком определенная идея в отношении того, как можно обеспечить свою безопасность; однако я был слишком ошеломлен, чтобы в точности сообразить, каким образом можно помочь себе.

Тут в комнату проник низкий, доносящийся откуда-то издали визг, и я понял, что беда совсем рядом. Я неторопливо нагнулся влево, стараясь, чтобы ноги Бейнса не выставились из синего круга, и заглянул вниз, в черноту жерла, отвесно уходившего в неведомые глубины прямо под моим левым локтем.

Визг умолк; однако в недрах черноты появилось нечто — какое-то далекое светящееся пятно. Погрузившись в угрюмое молчание, я в течение десяти долгих минут разглядывал это пятно. Оно постоянно увеличивалось в размере и стало как бы заметнее, и все же терялось в далекой и страшной бездне.

И пока я стоял и глядел, вновь раздалось негромкое хрюканье, и Бейнс, все это время казавшийся поленом в моих руках, ответил на него тихим животным визгом, заново пробудившим во мне отвращение.

А потом произошла любопытная вещь: вокруг края жерла, только что казавшегося черным стеклом, вдруг появилось мертвенное свечение. Оно запульсировало, вращаясь вдоль края в обратную сторону вращению черного пухлого облака, стеной кружившего вовне барьера.

Странный свет этот скоро погас, и неизмеримые глубины донесли до меня жуткое дыхание чудовищной твари, поднимавшейся наверх из преисподней. Если бы я сказал, что на меня пахнуло вонью, эти слова достаточно хорошо описали бы суть происходящего, однако я не в силах описать то духовное омерзение, которое мне пришлось испытать. Мне казалось, что эта тварь замарает меня до самых недр моего существа, если я не сумею отразить ее приближение последним напряжением воли.

Я резко отодвинулся от жерла в сторону внешнего из кругов. Не следовало допускать, чтобы какая-нибудь часть моего тела оказалась над бездной, открытой воздействию отвратительной силы, поднимающейся из неведомых глубин.

Таким образом, отвернувшись от центра созданной мной защитной ограды, я увидел нечто новое, ибо по ту сторону мрачной стены, вершившей свое движение снаружи, совершалось нечто… нечто многоликое.

Первым делом я заметил странное возмущение во вращающейся облачной стене. Возмущение это располагалось дюймах в восемнадцати от пола, прямо напротив меня. Здесь вращающуюся черную стену что-то мутило, как если бы кто-то орудовал в ней. Странное это возмущение имело в поперечнике не более фута, и оно не осталось напротив меня, движение стены сносило его в сторону.

Когда оно снова оказалось напротив меня, я заметил, что стена чуть прогибается внутрь в мою сторону; когда его отнесло прочь, я заметил в стене еще одно похожее возмущение, а за ним третье, за ним четвертое; находясь в разных частях неторопливо вращающейся черной стены, все они отстояли не более чем на восемнадцать дюймов от пола.

Когда первый из выступов вновь оказался напротив меня, я заметил, что легкая выпуклость явно превращается в тянущееся ко мне щупальце.

Выступы эти покрывали теперь всю движущуюся стену. Они тянулись внутрь и удлинялись и все время находились в постоянном движении.

Внезапно один из них лопнул или раскрылся у самой вершины, и изнутри на мгновение выглянул кончик бледного, но, несомненно, свиного рыла. Мерзкий пятачок исчез почти мгновенно, однако я успел рассмотреть его во всех подробностях; и через какую-то минуту справа от меня выглянул второй, исчезнувший столь же быстро… скоро я не мог взглянуть на основание странного движущегося вокруг барьера кольца, чтобы не увидеть в том или ином его месте выставившегося на мгновение кончика свиной морды.

Ум мой пребывал при этом в весьма странном состоянии. Меня со всех сторон, спереди, сзади и по бокам, окружало столько сверхъестественного, что в известном отношении это служило даже средством против страха. Понимаете? Я был настолько ошеломлен, что творящиеся вокруг меня ужасы делались от этого менее реальными. Я взирал на них как дитя, глядящее из окна скорого поезда на пролетающий мимо ночной ландшафт, странным образом освещаемый огнями неизвестных заводов. Попробуйте понять это.

Тело Бейнса недвижно каменело в моих руках; и спина моя уже перетрудилась настолько, что все тело мое превратилось в одну тупую боль; однако я лишь отчасти осознавал это, на мгновения выпадая из психической реальности в физическую, чтобы переложить его поудобнее, отыскав другое положение, более терпимое для моих утомленных рук и спины.

Тут вдруг объявилось и нечто новенькое — густое и весомое, одиночное хрюканье властным и звериным образом вкатилось в комнату. Неподвижное тело Бейнса дрогнуло на моих руках, и он трижды хрюкнул в ответ голосом молодого поросенка.

В верхней части движущейся стены черные облака расступились, и в прорехе мелькнуло на мгновение свиное копыто и нога до лодыжки. Оно находилось примерно в девяти или десяти футах над полом. Едва копыто исчезло, по ту сторону облачной вуали послышалось низкое хрюканье, вдруг превратившееся в целый хорал визга, сопения и воя, сливающегося в единый мотив. Мелодии чудовища… хрюк за хрюком, визг за визгом, вой за воем сливались в жуткое крещендо, воплощавшее в себе звериную алчность, подвиги и деяния из некоего адского подземелья… Однако не стоит стараться, я не способен передать его. Моя власть над словом попросту недостаточна для того, чтобы выразить человеческой речью все, что открывало мне это завывающее свиноголосие. В нем чувствовалось нечто настолько необъяснимо низменное в своей чудовищности и жути, настолько находящееся за пределами понимания человеческой души, что обыкновенный страх смерти, при всех сопровождающих его муках, ужасах и скорбях, казался чем-то мирным и тихим, бесконечно святым рядом со страхом перед неведомыми исполнителями этой жуткой и грубой мелодии. И звук этот обитал рядом со мной, в этой комнате, находился совсем неподалеку. И все же я как будто не замечал ее стен, словно бы находился в гулком и огромном, воистину гаргантюанском коридоре. Забавно! Эти два слова — гаргантюанский коридор — застряли в моей памяти.