Иконы - Маргарет Штоль

Так говорил мне падре.

Я думаю об этом, соскребая грязь с рук и ног у подтекающего крана в амбаре. Я хватаю еще одну пригоршню соломы и улыбаюсь, вспоминая горячий душ и сверкающие краны в Посольстве. Но мой желудок буквально переворачивается при мысли о После, и я закрываю глаза, желая отогнать эти воспоминания.

Лукас куда-то пропал на целые сутки, он отсутствует уже почти двадцать четыре часа. Он отправился разузнать о своей матери, если еще есть что узнавать или у кого спрашивать. Когда я говорю с собой честно – по-настоящему честно, – я не могу сказать, вернется ли он вообще когда-нибудь.

Я заставляю себя снова думать о птицах.

Птицы.

Я гадаю, доводилось ли моему отцу слышать множество птиц. Этим утром я почти час роюсь в письменном столе падре, выясняя все, что возможно, о моих родных, начиная со старых фотографий, которые падре сохранил для меня. Старые фотографии и старые бумаги. Мой отец работал лесником в Калифорнии. Видимо, ему приходилось много времени проводить в центре земли грассов, чтобы уберечь деревья и животных от лесных пожаров. А моя мать рисовала его, сидя под каким-нибудь деревом.

Мой отец ожидал беды, но смотрел не в том направлении. Он не смотрел в небо. Он наблюдал за деревьями.

Я закрываю едва капающий кран.

Одеваясь и выжимая воду из волос, я пытаюсь понять, что заставило отца выбрать такую службу?

Может быть, его подтолкнуло к ней то же чувство, что свело его с моей матерью. Я представляю множество рассветов и закатов, которые они видели вместе, которые все мы видели вместе в той жизни, которую я потеряла, не прожила.

Мама могла бы научить меня рисовать. Отец мог бы научить меня, как пользоваться биноклем. Я могла бы слушать голоса многих тысяч птиц.

Я гадаю, что именно я потеряла, когда все это исчезло. Как птицы. Что будет, если ничто не поможет нам, или городу, или Сопротивлению?

Ро и Лукас. Когда они не ссорятся друг с другом.

Руки Тимы.

Фортис и его волшебная куртка.

Док и его шуточки.

Я думаю обо всем том, что мы потеряли, и обо всем том, что оставили нам Лорды.

И получается, что потерять можно еще очень многое.

В тишине я прислушиваюсь к птицам, когда вдруг за моей спиной раздаются шаги. Я чувствую знакомое тепло, текущее ко мне снаружи, а потом изнутри меня вовне.

Я не могу в это поверить, но другого похожего ощущения просто не существует. Значит, это должно быть правдой.

– Лукас! – произношу я еще до того, как вижу его, и бросаюсь к нему, прижимаюсь к нему. – Я уже начала думать, что ты погиб.

Но слова не выражают того, что должны выразить, в них нет настоящего веса. И не может быть. Это ведь просто слова. Они не могут причинить такую же боль, как неизвестность.

– Нет, – улыбается Лукас. – Я здесь.

Жар распространяется от моего сердца на щеки.

– Но что случилось? – Я поднимаю голову и смотрю на него, крепче обхватывая его за шею.

– Я добрался до берега напротив Санта-Каталины, но не смог попасть на другую сторону. Говорят, в Посольстве никого нет. Я там не мог особо задерживаться, но мне понадобилось время, чтобы оттуда выбраться. Дол, они окончательно закрыли Трассы. На следующий день после взрыва.

– А твоя мать? – Я сдерживаю дыхание.

– Она уехала. ГПП Миядзава отозвал ее в Пентагон. Я не знаю, что теперь будет.

Новость мрачна, однако предсказуема.

Превратности войны, так обычно говорит Фортис. Я понимаю, что для Лукаса это значит нечто другое. Какой бы она ни была, она все-таки его мать.

– Мне очень жаль. – Я прижимаю ладонь к его щеке.

Губы Лукаса изгибаются в улыбке. Отчаянно беззащитной.

– Ты мне нравишься, – говорит он. – Как долго еще я должен буду вести себя так, словно это неправда?

– Ну, у тебя, вообще-то, не слишком хорошо получается. – Я улыбаюсь ему в ответ.

– Вот как? – Вид у Лукаса удивленный, и я смеюсь.

Я закидываю голову так, чтобы наши взгляды встретились.

– Ты тоже мне нравишься, Лукас. – Я снова улыбаюсь.

Мы целуемся.

Мы по-настоящему целуемся.

Целовать Лукаса – все равно что целовать сам поцелуй. Это невозможно объяснить как-то иначе. Да я и пытаться не хочу.

Все, что мне хочется делать, – это целовать Лукаса.

Это больше, чем просто поцелуй. Это все реально и происходит со мной.

Это свалилось на меня так же внезапно, как корабли с голубого неба. Как чудовища. Как ангелы.

Я чувствую руку Лукаса, когда та ослабляет мою повязку, разматывает длинную тонкую полосу муслина на моем запястье.

Я позволяю ему это делать. Я хочу, чтобы он это делал. Я даже второй рукой сама помогаю высвободить запястье.

А потом его крупная рука накрывает мою руку, и Лукас останавливает меня перед тем, как моя повязка падает на пол.

– Долория…

Я поднимаю голову, и смотрю на него, и впитываю то, как его длинные светлые волосы падают ему на лицо. На порезы и синяки, которые он заработал во время взрыва. Тревогу в его глазах и заботу в его улыбке. Он для меня так же прекрасен, как обсерватория, как кафедральный собор, как сам Хоул. И он здесь, в амбаре миссии, что значит: он не в Санта-Каталине.

– Все думают, что ты умерла, ты ведь знаешь.

Я грустно улыбаюсь ему:

– Может, они и правы. Может, так оно и есть. Может, я стала кем-то другим.

Как бабочка и кокон. Как круговорот воды. Как племя чумашей.

Лукас кивает. В нем всегда есть нечто такое, что понимает те слова, которые я не могу произнести.

А потом моя улыбка угасает, потому что краем глаза я замечаю вдали Ро, наблюдающего за нами. Он один на лугу, а мы одни в амбаре.

Но даже издали я вижу чувства, отразившиеся на его лице, – открыто и бесстыдно.

Он хочет убить Лукаса.

И так же яростно, как болит мое сердце, я понимаю: есть вещи, которые никогда не изменятся.

Гриф: Совершенно секретно

Проведено доктором О. Брэдом Хаксли-Кларком, виртуальным доктором философии

Примечание: Выполнено по личной просьбе Посла Амаре

Исследовательский отдел Санта-Каталины № 9В

Покойная с определенностью идентифицирована как Долория Мария де ла Круз, девушка-подросток из поселения грассов Ла Пурисима.

Идентификация подтверждена доктором Хаксли-Кларком и проверена в лаборатории Посольства.

Дальнейшей информации не требуется.

Дело подлежит закрытию.

Оставшиеся вопросы можно направлять доктору Хаксли-Кларку, виртуальному доктору философии.

Благодарю вас.

Эпилог

Земли Грассов

Чувства – это воспоминания. А воспоминания – это чувства. Я теперь знаю: то, что мы чувствуем, и есть все то, что мы имеем. Это та наша единственная вещь, которой никогда не будет у Дома Лордов.

Я хочу помнить все, когда мы этим вечером движемся по старой дороге номер шестьдесят шесть, через темное сердце пустыни Мохаве. Пустыня прячет в себе последние оставшиеся вертушки Сопротивления. Фортис говорит, что мы доберемся до Неллиса, чтобы встретиться там кое с кем. Наши ослики устали, они идут медленно, но мы не останавливаемся, а я не прекращаю вспоминать и чувствовать.

Облака опустились и устроились на вершинах гор, словно шляпы, словно кудряшки. Они висят низко над рыжеватыми кустарниками, и на холмах под ними бегут тени. Они серые, и зеленые, и серебристые в кустах, а землю видно лишь между зарослями. Красно-коричневая дорога ведет к красно-коричневым пыльным холмам вдали.

Мы едем, а вокруг становится темнее. Все разделяется и выстраивается в аккуратные линии, повторяющие очертания безголовых гор. Снег падает на пыльные склоны холмов белыми полосами. За долиной, по другую сторону шоссе и линий электропередач, белый снег и красная почва очерчивают края горного плато. Немножко белых снежинок ложится на верхушки кактусов, на кусты.

Мы достигаем знака, отмечающего начало Долины Смерти. Знак этот сооружен вручную, он стар, это одинокий остаток не столь запутанной эпохи, времени до Того Дня.

Потом я думаю о книге в моей нагрудной сумке, той самой, за которую убивали симпы, за которую умирали грассы. Той самой, которую Фортис вернул мне всего несколько дней назад. Той, которую я буду нести с собой, куда бы ни привела меня дорога.

Другие люди ждут нас верхом на лошадях, это пустынные грассы. Когда мы поворачиваем к их лагерю у Фернес-Крик, я снова думаю о знаке, о том, каким древним он выглядит. Как некое очень важное воспоминание, которого у меня нет, – воспоминание о семейном путешествии, в котором я не бывала. Как место, куда я могла бы поехать вместе с моими братьями, повернись все иначе.

Но теперь уже неважно, случалось это со мной или нет. Это было с кем-то из нас, а значит, было и со мной. Теперь я это знаю. И принимаю.