Сделай ставку - и беги, Москва бьет с носка - Семен Данилюк

До назначения начальником районного ОБХСС Александр Константинович Шмелев много лет проработал в областном угрозыске. Всеобщим, не подлежащим обсуждению мнением было, что Шмелев - один из лучших розыскников. Но уж больно своенравен и непредсказуем. Личное дело его было густо покрыто благодарностями и выговорами, словно тело родинками и бородавками. В районный ОБХСС его убрали после конфликта с начальником УВД. Нынешнюю должностьШмелев воспринимал как временную ссылку, а к поставленной задаче - искоренять спекулянтов и расхитителей - относился с брезгливым пренебрежением, хотя обязанности свои выполнял добросовестно. И мечтал об одном - поскорей вернуться к серьезному, розыскному делу. - Понимаешь, я уже в райкоме насчет арендаторов пообещал, - признался Звездин. - Прокукарекал, стало быть?

- Взял повышенные обязательства, - начальник райотдела не без труда сдержал раздражение. - Короче, чтоб нам вокруг да около не петлять, предлагаю квинтессенцию. Ты мне сажаешь какого-нибудь фермера. За что-нибудь такое, чтоб позвонче. Тогда, считай, - вернешься в угро. Что скажешь, голуба?

- Эк они вам досадили, - Шмелев озадаченно помотал головой. - Что ж, в конце концов мне эти ребята не родня. Никто их силком в арендаторы не тащил. Ладно, сделаю. Слово?

- А то, - скрепил договор Звездин.

* Весь состав районного ОБХСС размещался в двух кабинетах. Отдельного помещения не имел и Шмелев. Вместе с ним за соседними столами расположились старший оперуполномоченный Николаев и бывший участковый инспектор капитан Галушкин, за год до пенсии переведенный в ОБХСС. Жили Николаев и Галушкин по соседству, в пригороде, недалеко от Перцова, и в город приезжали на одной электричке. Но до работы добирались разное время. Сначала в кабинет всовывался Галушкинский пористый злой нос, следом устало втискивалось худое тело с обмякшими на вислом заду форменными галифе. Он усаживался на свое место, протирал изнутри засаленную фуражку, оглаживал глубокие запотевшие залысины. Кряхтя и поругивая власть предержащих (что заменяло старому бурчуну утреннюю гимнастику), стягивал с плеча потертый, забитый жалобами и поручениями планшет и принимался за работу. Лишь через десять-пятнадцать минут вваливался низкорослый, светящийся доброй упитанностью Виктор Арсентьевич Николаев - в вечном потертом джемпере. В отличие от Галушкина, в рабочее состояние он приводил себя долго и неохотно. Особенно, если отсутствовал Шмелев, а в кабинет заходили сослуживцы. Тогда Николаев горделиво разваливался на стуле.

- Жена опять десятку дала, - он вытаскивал денежную купюру и хвастливо помахивал ею в воздухе. - Ночью три палки ей кинул, вот и дала. Я ее задарма не тру. И до этого кое-где пятериху "срубил".

- Кое-где! - к удовольствию Николаева, поддразнивал Галушкин. - Известно где: Любка - буфетчица из привокзального. И когда только вчера успел? До электрички едва полчаса оставалось, и все одно вогнал. Вот ведь етит твою мать! С виду стручок невзрачный, а какой занозистый. И главное баб-то все находит на две головы выше. Как ты с ними управляшься без этажерки?

- А то! Какой из двух выше? - Виктор Арсентьевич демонстрировал средний и указательный пальцы.

- Средний, конечно, - отвечали ему.

- А вот так? - Николаев сгибал оба пальца и втыкал их в стол, отчего они принимали как бы фривольное положение и становились практически одинаковыми. - То-то что. Раком все равны.

- Ой, не кончишь добром, мужик, - Галушкин вновь погружался в бумаги. Николаев, победно гогоча, хватался за телефонную трубку. До десяти часов связи с внешним миром оказывались парализованы: Виктор Арсентьевич созванивался с женщинами. Разговаривая, он от и дело говорил непристойности и подмигивал окружающим быстрыми сальными глазками.

Закончив переговоры, вскакивал:

- Я тут часика на два выскочу на встречу с агентом.

И исчезал.

- Как же, знаем твоих агентов, - непримиримо бурчал вслед Галушкин. - Опять какую-нибудь бабу на явочную квартиру потащит. От ведь кобелюга шершавый. Одно на уме. Гнать, гнать таких бездельников надо. Чего только Шмелев с ним цацкается?

Старый капитан сурово качал головой. Николаев и впрямь не перерабатывал. Но был он из тех тертых оперов, что исхитряются недостатки оборачивать к общей пользе, за что они ему и прощались. В конце квартала, если Шмелеву надо было улучшить отчетность, Николаев всегда к месту вскрывал два-три невалящих хищеньица или обсчета клиентов. Источником информации служили все те же бесчисленные продавщицы, поварихи и инвентаризаторши.

К другу своему незлобливый Николаев относился вполне лояльно, на нелицеприятную, матерную критику не обижался и даже за глаза уважительно называл старым хреном. Павел Федосович Галушкин числился самопальным философом. Не по образованию - по непримиримому диссидентскому духу. В отличие от других стариков-участковых, с натугой корпевших над всяким постановлением, Галушкин любил, как сам выражался, проецировать единичный факт на социальную закономерность. Проекция порой выходила совершенно неожиданной.

Вот и сейчас, когда Шмелев вернулся в кабинет, Галушкин огорошил его свежей сентенцией.

- Я бы всех ученых истребил на раз, - решительно объявил он. - Наука в нынешней жизни одно пустое место и перевод народных денег.

Даже привычный Николаев от такого замшелого рутинерства едва не поперхнулся яблоком.

- Потому что каждая властная шишка себя умней других мнит, - добившись общего внимания, объяснился Галушкин. - Один дурак протрубит новый метод, а ученые всякие, вместо чтоб возразить, де-подумай о последствиях... Какое? Взяли под козырек и рады стараться холуйствовать, - базу научную подводить. Вот, скажем, Иван Андреевич Листопад, ректор сельхоза нашего, земли ОПХ под ним. Только от него вернулся, - ездил по жалобе. Ничего не скажу, большой человек. Но спрашиваю его, за ради-чего столько земли-матушки раздал под частника. Чего-то они там творят внутри. Жируют. Это как, одним всё, другим ничего? Народишко кругом, естественно, недоволен. Урежь, говорю, это новое кулачье, пока не поздно. Ведь гниль. Опухоль. И что думаете? Ничего, говорит, поглядим, чья возьмет. Конкуренция еще никому не мешала. Ага! Как же, выкуси, конкуренция. И так ясно, чем кончится, если не вмешаться. Эти куркули деньжищами обрастут, а простой мужик опять сопьется. Мне ясно, а ему, остепененному, нет. Так какой он после этого для мужика ученый? И власти те же возьми. Эва их сколько на нашем хребте собралось, а - тоже не пресекут. Наоборот, подпевают. И пользы, выходит, от них мужику никакой. Потому и остался он, каким при царе батюшке был, - сиволапым, что никто не радеет. Да еще и работать отучили. Только и навыков, что стибрить чего-нибудь да пропить. Бедная Русь, растаскивают безнаказанно кому не лень! Вот попомните, развалят эти фермерюги колхозы!

- А развалят, так нечего, значит, жалеть! - голос Шмелева стремительно набрал упругого недовольства, перед которым пасовал даже вздорный Галушкин. - И вообще кончай ахинею нести, Федосыч. Ты сначала поймай его на воровстве, а потом уж козыряй. Сколько просил, добудьте конкретные факты. А результата ноль. Только клюкву развешивать силен. Делом доказывай, - непререкаемо оборвал он пустой разговор. Галушкин, бурча под нос, неохотно затих. Похвалиться было нечем.

- Вот так-то, - подавив бунт, Шмелев строго оглядел подчиненных. - Так вот, чтоб с пустословием закончить! С завтрашнего дня все дела для вас обоих по боку. Даю три дня сроку выявить факты злоупотреблений со стороны арендаторов. Тогда и поглядим, какова на самом деле ваша ретивость в деле защиты социалистической собственности.

* Ранним майским утром в дом к арендатору Антону Негрустуеву приехал наряд милиции и, не объяснясь, не дав докормить скотину и даже переодеться, увез с собой в райотдел милиции.

И вот уже свыше трех часов сидит Антон в маленьком кабинетике ОБХСС, устало отбиваясь от бесконечных наскоков старшего оперуполномоченного Николаева. Подвыдохся за это время и сам Николаев. Поначалу молодой парнишка, опасливо вошедший в кабинет, виделся легкой добычей, расколоть которого - полчаса много. Но время шло, парень щурил монголоидные глаза, отвечал чем дальше, тем тише, но - одно и то же: ничего не знаю. Николаев уже не сдерживал нарастающее раздражение.

- Послушайте, Негрустуев, - он в негодовании аж авторучку отбросил. - Или Вы совсем Богом убитый, или... Прямо дебил какой-то. Как Вы только на ферме своей управляетесь.

Он страдальчески глянул на склонившегося за соседним столом капитана Галушкина.

- Да не крал я никакое зерно, провались оно! В сотый раз вам говорят! - Антон вконец изломал пропыленную, с немыслимо допотопной пуговкой, кепку. - Сколько пытать можно? По-человечески говорю: что получил, то в бурт и свалил. Если разве по дороге немножко просыпалось, так это тогда претензии к птицам.