Новый мир. № 3, 2004 - Журнал «Новый мир»

Но вот незадача: стихи самой Ларисы Миллер бесконечно разнообразными по интонации — не кажутся. Хуже того, они не кажутся и просто разнообразными ни по содержанию (суть которого художественная мысль плюс стихотворная форма), ни, главное, по направленности авторского внимания. Тут-то, мне кажется, и камень преткновения.

Это стихи очень отстраненного (хотя и не холодного), иногда чересчур уж, кажется, удаленного взгляда. Оттого-то и так гладка их поверхность. Поначалу они притягивают, вызывают желание прикоснуться, подержать в руках и перенять эту иллюзию внешнего вселенского, бытийного отстранения. Они весомы. Но иногда кажется, что их ценность могла бы надолго ощущаться лишь в том случае, если бы таких стихов было не много. У Ларисы Миллер их не много, а — очень много…

Почему так? Может быть, потому, что нашлись для нее и другие «учителя»? Что-то они ей надиктовывают? Может быть, это — от них?

Электронная начинка,Примитивная починка:Батарейку заменили,И часы засеменили.А они теперь без тика.Хоть и мчится время дико,Хоть, как прежде, убывает,Но бесшумно убивает.Ни бим-бома, ни тик-така,Только тихая атака:Час не стукнул и не пробил,А подкрался и угробил.

Нет, спорить с автором тут не станешь. Все верно. Вот только вспоминаются другие строчки другого поэта — причем из, в общем-то, не дорогого мне стихотворения: «Это — время тихой сапой / Убивает маму с папой» (Бродский, конечно). Вспоминаются — и трогают гораздо сильней. А строчки Миллер — уже не трогают. Нет, здесь о камертоне говорить не приходится. Пойдем дальше…

Интересно, что случится,Коль на время отлучиться,Ненадолго выйти вонИз потока дней, что мчится,Все живое взяв в полон.

………………………..

Убежать от оста, веста,Зюйда, норда, из контекста,Что написан на роду…Только ты держи мне местоВ этом веке и году.

«Из какого сора» выросло это стихотворение Миллер 2000 года? Боюсь, что из… опубликованной в 1999-м знаменской подборки Кибирова «Новые стихи». Вот первый кибировский стишок оттуда (эх-эх, так вот и придаем всякому случайному падальцу хрестоматийный глянец):

В общем, жили мы неплохо.Но закончилась эпоха.Шышел-мышел, вышел вон!Наступил иной эон.В предвкушении концаЛамца-дрица гоп цаца!

Поэтессе не могут быть не скучны такие стихи (см. ее эссе «Пронеслася стая чувств…», 2000). Как не могут не быть скучны и другие строчки того же автора (цитирую по эссе Миллер «С пятого на десятое», 2000):

Если долго не курить —так приятно закурить!И не трахаться подольшехорошо, наверно, тоже.

Ну, это само собой. Голову лучше лишний раз поберечь. Но речь у меня не о том. А о том, что неприятие «культурного цинизма», рожденного «классиком вдохновенного кривляния», таки вдохновляет куда более уважаемую мной поэтессу на ее (может быть, неосознаваемый) «ответ Чемберлену». В котором она терпит поражение. То есть и неприятие есть, и пишет-то она, казалось бы, о своем, а вот ёрничество — уже не на смысловом, конечно, а на ритмическом (точнее, интонационном) уровне — оказалось, увы, заразительно. Понемногу живую поэзию убивая. Тихой, так сказать, сапой. И, увы, не совсем чтобы случайно.

К сожалению, авторский стиль Миллер подкреплен неким — сомнительным для меня, но признаваемым ею — постулатом. Комментируя одно из стихотворений С. Гандлевского, она пишет: «Разве не метафизический ужас диктует эти „частушечным стихом“ написанные строки? Но писать навзрыд сегодня вряд ли возможно. Запас слез исчерпан. Как и запас высоких слов. Исчерпан не данным поэтом, а всеми предыдущими. Душа идет вразнос, а ритм остается прежним — плясовым (курсив мой. — В. Ц.)». То, что поэтесса видит в некоем литературном круге, принимается ею как нечто повсеместное и оправданно-неизбежное, узаконенное будто бы самим временем.

Странно. Ведь, казалось бы, понимание того, что любое время глядит на все предшествующее чуть свысока и глазами непременно (ноблесс оближ) сухими, не требует какой-то особой мудрости. И так скоро доверяться иллюзии, что ты находишься «на верхушке времен», не стоило бы. Или не придут вослед и те времена, которым наше покажется донельзя простодушным и наивным?

И когда поэтесса принимает за факт собственную догадку о том, что «истории важен только сухой остаток, то есть стихи», то мне ее очень жаль. Как жаль вообще любого, для кого стихи — «сухой остаток», нечто вроде гербария. («Ты помнишь рифмы влажное биенье?» — спрашивает поэт. Выходит, не помнят…) И жаль гораздо сильнее, чем египетских фараонов; те-то знали, что их «сухой остаток» достается царству мертвых. У них бы не получилось столь наглядного несоответствия между протяженным содержанием и конечной формой, как у нашей поэтессы:

Точно вспышка — есть и нету.Не поймать за хвост комету.Нынче вместе, завтра врозь.Все приснилось, пронеслось —Блицлюбовь и блицсвиданье.Долго длится лишь рыданье,Долго длится только плач.Остальное мчится вскачь.

(Курсив мой. — В. Ц.)

Но не сможет Миллер-поэтесса ни для чего «долго длящегося» выбиться из ритмической сухости, пока Миллер-эссеистка толкует о какой-то исчерпанности. И все заклинания останутся лишь пустым, щелкающим, действительно сухим звуком:

Ритенуто, ритенуто,Дли блаженные минуты,Не сбивайся, не спеши,Слушай шорохи в тиши.Дольче, дольче, нежно, нежно…Ты увидишь, жизнь безбрежна,И такая сладость в ней…Но плавней, плавней, плавней…

Будь я поэтом точно такого дара, как у Ларисы Миллер, я бы себе писать хореем — просто запретил. По крайней мере четырехстопным. Какая уж «плавность» там, где энергия явно избыточна, где она так и подхлестывает. Вообще, четырехстопный хорей часто создает впечатление, будто слова обгоняют не только самого автора, но и мысль его. Что впору для удержания кратко уловленного мгновенья («Перестрелка за холмами; / Смотрит лагерь их и наш; / На холме пред казаками / Вьется красный делибаш…» — а! каково! одно слово — Пушкин[9]), то никак не годится для долгих, почти стоических размышлений и выводов. Не потому ли смысл и глубина большинства стихотворений Миллер — увы, не изменчивы ни в зависимости от моего опыта, ни в зависимости от моего, читателя, настроения. Сухое — не сохраняет оттенков. И не имеет такого качественного параметра, как глубина.

Непроизвольная же притягательность (и глубинная охватность) проявляется для меня не в тех «экзистенциальных» стихах Миллер, что действительно когда-то смогли зацепить (их давно уже заслонили бесчисленные клоны), а, например, в таких неожиданных, а потому изумляющих:

…Коль ты сегодня при часах,Скажи мне время —Хочу узнать, когда в краю,Где столько лиха,Бывает тихо, как в раю.Тепло и тихо.

Такие «простодушные» строчки — настоящий подарок для читателя. И я радуюсь тем стихам Ларисы Миллер, которые сопротивляются ей самой и опровергают «кредо» ее же «поточных» стихов. Например, вот этим, действительно несуетным и неторопливым:

Плывут неведомо куда по небу облака.Какое благо иногда начать издалекаИ знать, что времени у нас избыток, как небес,Бездонен светлого запас, а черного в обрез.Плывут по небу облака, по небу облака…Об этом первая строка и пятая строка,И надо медленно читать и утопать в строкахИ между строчками витать в тех самых облаках.И жизнь не хочет вразумлять и звать на смертный бой,А только тихо изумлять подробностью любой.

Или этим — с удивительным реестром поэтических чудес, абсолютно не теряющих своей поэтичности оттого, что уложены здесь в продуманный, в общем-то, ряд:

Это — область чудесИ счастливой догадки…Капля светлых небесРазлита по тетрадке.Область полутоновИ волшебной ошибки,Где и яви и сновОчертания зыбки.Область мер и весов,Побеждающих хаос.Это мир голосовИ таинственных пауз.Здесь целебна средаИ живительны вести,И приходят сюдаТолько с ангелом вместе.

Блаженное наитие, которым, казалось бы, и должен быть ведóм поэт. И «виноват» ли наш автор в том, что почти ничего, кроме «мер и весов», из явившемуся ему арсенала — им не используется? Пустой вопрос. Дело-то не в ответственности за удачи или промахи, а в их причинах, в тех корнях, откуда они произрастают.