Наследница - Мери Каммингс

Терять было нечего — что уж теперь скрывать! — и он снова склонился к ней, шепнул:

— Рене... — и поцеловал поднявшееся навстречу лицо. Улыбнулся, сказал — уже громче: — Осторожно, уши мне не отрежь. — Инструмент, до сих пор зажатый в ее руке, весьма чувствительно холодил шею. — Что вы делаете с бедным животным?

— Когти стрижем, — отозвалась Рене. Отступила на шаг, по-прежнему улыбаясь до ушей и не сводя с него глаз, и сообщила: — Видишь — Робер приехал!

Это было настолько очевидно, что он не смог сдержать смеха. Сделал пару шагов, протянул руку — Робер осторожно пожал ее, вопросительно глядя снизу вверх и явно все еще осмысливая увиденное.

— Ладно, я пойду в сухое переоденусь, — с этими словами Тед направился к двери спальни, надеясь, что Рене поймет намек.

— Есть хочешь? — спросила она вслед.

— Нет, достригайте спокойно, — обернулся он.

Намек она поняла правильно — Тед еще не успел вылезти из душа, как на двери кабинки замаячила тень. Исчезла куда-то... вернулась — и застыла в ожидании.

Выключив воду, он высунулся — Рене уже стояла наготове с большим пушистым полотенцем. Увидев его, просияла и доложила:

— Я тебе в спальне нагреватель включила.

— Ну, сейчас пойдем греться...

Он наскоро обтерся, целомудренно обмотал вокруг чресел сухое полотенце и повел ее в спальню. Пристроил на кровати, обнял как следует — она счастливо пискнула, сказал:

— Ну, здравствуй! — и поцеловал, уже по-настоящему. Оторвался, блаженно вздохнул — человек вернулся домой и его встретили как положено! — и спросил: — Что, достригли?

— Да, там всего три когтя оставалось.

— По-моему, Робер догадался... про нас.

Рене пожала плечами.

— Ну и что? Он никому не скажет, — и тут же встревожилась: — Или... тебе неприятно?!

Особой стеснительностью Тед никогда не отличался — просто не хотелось, чтобы при виде них с Рене у людей возникали какие-то пошлые мысли.

— Я о тебе беспокоюсь.

— Я не хочу, чтобы знал Виктор — и репортеры. А свои... — она улыбнулась и махнула рукой.

— Ну, давай рассказывай — что нового?

На него тут же был вывален целый ворох новостей.

Во-первых, приехал Робер — это он уже видел — и будет теперь у них шофером! Сейчас он поехал за другой машиной, а ту, прежнюю, которая была вместе с водителем, она уже отпустила.

Во-вторых, звонят родственники — выражают удивление, задают вопросы... надоело уже, но приходится терпеть. (Это началось еще в субботу, и разговор с тетей Жермен Тед слышал сам — он длился никак не меньше часа). Многие беспокоятся о фирме. Троюродный брат из Англии даже прилетел — правда, он и не скрывает, что Виктор просил его попытаться все же уговорить Рене на раздельное проживание с тем, чтобы он, Виктор, по-прежнему управлял фирмой.

— Ну, с ним, я думаю, ты еще познакомишься, — добавила она. — Он до сих пор в Париже и любит появляться без предупреждения в самые неподходящие моменты.

В-третьих, мэтр Баллу получил подготовленные Тедом материалы о визите Виктора и остался ими очень доволен.

И в-четвертых, пожалуй, самое главное! Еще в понедельник позвонил Ренфро — и к вечеру сам приехал из Дижона— (Восторг в голосе Рене был неподдельным — Тед даже начал было ревновать, но тут же выяснилось, что этому Ренфро уже хорошо за пятьдесят.) Сейчас он возглавляет французский филиал «Солариума», а до того много лет был первым заместителем и правой рукой ее бабушки. Если кто и способен управлять сейчас фирмой — так это именно он, и она, когда давала интервью, имела в виду прежде всего его!

Они с Ренфро просидели вместе целый день, он выслушал ее предложение и сказал, что должен подумать — а сегодня с утра позвонил и согласился! На следующей неделе он снова приедет, а потом отправится в Цюрих принимать дела!

Она рассказывала — радостная, возбужденная — и, скорее всего, сама не замечала, что поглаживает Теда, по-котеночьи трется щекой о плечо, что руки ее почти безостановочно блуждают по его груди, а ноги тесно обхватили бедро. Это было очень забавно и трогательно, и сердце его замирало, когда руки в своих блужданиях оказывались на животе: ну спустятся они, наконец, еще ниже — или снова нет?!

В конце концов, пришлось намекнуть. Когда, покончив с новостями, Рене в очередной раз потерлась об него носом, он взял ее руку, потянул вниз и зацепил пальцами за край полотенца — а потом слегка подергал, показывая, что положено делать дальше.

Наглядное объяснение, для чего может пригодиться то, что под полотенцем, заняло почти час. После этого Рене как-то очень быстро пригрелась, уткнувшись ему под мышку, пару раз зевнула, мурлыкнула: «Сейчас, сейчас...», но что «сейчас», осталось неясно, потому что вскоре оттуда донеслось ровное посапывание.

С некоторых пор Тед начал с большим уважением относиться к собственному телу. До сих пор казалось — тело как тело, в меру (пожалуй, даже слишком) худое, в меру мускулистое. Ну, хоть показать не стыдно — и на том спасибо! Но Рене оно нравилось...

 Они были вместе уже так долго, а он все никак не мог насытиться ею и начать мыслить спокойно и здраво. Вот и сейчас, стоило выдаться паре свободных дней, как он понесся сюда — хотя, разумеется, остаться в Цюрихе вышло бы куда дешевле, и при других обстоятельствах Тед бы так и сделал. При других обстоятельствах...

Впрочем — что значит «так долго»? Всего месяц — а с учетом всех его поездок и того меньше. Но каждый день был таким емким и длинным...

Разбудил их телефонный звонок. Это был факс из Цюриха — для господина Мелье.

Наскоро одевшись — не дай бог, кто войдет! — он вылетел в кабинет, включил факс и дождался, пока лист медленно выползет из аппарата. К тому времени, как Рене, позевывая, в халате и босиком пришлепала посмотреть, куда он делся, Тед уже был целиком поглощен работой.

Сигарета в зубах, блокнот под рукой, листы из факса перед глазами — бросив на Рене короткий взгляд, он отметил ее прибытие словами:

— Принеси, пожалуйста, мою сумку из спальни, — и снова уткнулся в бумаги.

Правда, трудовой порыв иссяк так же быстро, как начался. Через четверть часа Тед сложил бумаги в папочку, потянулся и заявил:

— Я займу верхнюю половину сейфа. Ничего там не трогай и не перекладывай! — быстро запихал все в сейф, присовокупив пару пакетов из сумки, и поинтересовался. — Как насчет какао?

Какао ему было подано в красивой керамической кружке, бежевой с серебряными звездами и полосками. Поставив ее на стол, Рене спросила:

— Ты в каком месяце родился?

— В марте.

— В начале или в конце?

— Восемнадцатого, а что?