Голд, или Не хуже золота - Джозеф Хеллер

— Не из-за того, что вы трахаете девочек, доктор Голд, — чинно возразил Гринспэн. — А потому, что вы удобная мишень для шантажиста в интересах иностранных держав. А шантажистом может стать любой, кому известны все факты.

— А кому известны все факты?

— ФБР известны все факты.

— Неужели вы думаете, что ФБР будет меня шантажировать в интересах иностранных держав?

— Вы прошли, — неохотно сказал Гринспэн и со щелчком захлопнул свой блокнот. — Поскольку вы почти правительственный чиновник, мы почти обязаны защищать вашу жизнь. Если вам будет грозить опасность, обращайтесь ко мне за помощью.

— Как я вас найду?

— Говорите со стеной, — под укоризненно сверкнувшим взглядом Голда Гринспэн полез за своим пистолетом.

— Как вы сказали? — осмелился переспросить Голд.

— Вы можете говорить со стеной. Вот смотрите, я вам покажу. — Гринспэн зигзагами отошел к стене, наклонив вперед свою большую упрямую голову, и сказал: — Проверка, один, два, три, четыре. Как меня слышите? — «Слышу вас хорошо, Бульдог», — раздался голос из его живота. — У меня жучок в пупке, — объяснил Гринспэн. — Он замаскирован под кожу. Я скоро выйду с вами на связь, — закончил он голосом, который показался Голду зловещим. — Желаю хорошо провести время у Мьюриел и надеюсь, наша следующая встреча произойдет по более веселому поводу.

— У Мьюриел? В честь чего у Мьюриел?

— На десятилетней годовщине свадьбы вашего отца. Ли считает, что вы правильно поступаете, отмечая десятилетнюю годовщину вашего отца и мачехи, хотя они и женаты всего лишь шесть лет, пять месяцев и восемь дней. Ли вот уже двадцать лет, четыре месяца и одиннадцать дней как моя жена, и за все это время — я не хвастаюсь, доктор Голд, я просто констатирую факт, — за все это время я ни разу не возжелал другой женщины. Я помню моего дорогого покойного отца. — Подстегнутый этими воспоминаниями, Гринспэн предпринял последнюю попытку воздействовать на Голда — с помощью сентиментальности, он с трясущимися губами опять напустился на Голда, на лице его появилось омерзительное выражение благочестивости и доброжелательности. — Если вы не хотите сделать это для меня, то сделайте это хотя бы ради вашего милого старика-отца. Оставьте секс, — умолял он, простирая к нему трясущиеся руки, — и вернитесь к вашей жене. Адюльтер, может быть, годится для них, но не для нас.

— Перечитайте Библию, Гринспэн, — сказал ему Голд. — Мы первые открыли его. А когда нам не удавалось найти канаанеянок и филистимлянок, мы трахали даже овец.

Ответ Гринспэна был холоден.

— Вы — шонда для вашего народа.

— Зато вы делаете честь вашему.

— У нас один народ, доктор Голд.

— Хватит об этом, Бульдог, — приказал Голд и, оставшись один, в ту же секунду заговорил со стеной. — Свяжите меня с Ньюсамом, — сердито рявкнул он. — Скажите ему, это срочно. — Через минуту Ральф отвечал ему по телефону. — Ральф, этот вонючий хер Гринспэн повсюду выслеживал меня. Он все обо мне знает.

— Ты прошел? Что он сказал?

— Он хочет быть откровенным. Боже мой, ты должен был предупредить меня. Если уж подвергаться всем унижениям, сопутствующим государственной должности, то я, по крайней мере, хотел бы получить эту должность. Иначе, я тебя предупреждаю, ни ты, ни президент ни хера от меня не дождетесь по вырождению.

— Пожалуйста, — принялся умолять его Ральф. — не бросай нас. Ведь сейчас у президента такое тяжелое время — инфляция, безработица, разоружение и Россия.

— Но меня еще даже не приняли.

— Тебя уже повысили.

— До кого? Подай мне какой-нибудь знак, Ральф. Сделай публичное заявление, иначе мне, может быть, придется снова ходить на эти сраные занятия. Ненавижу преподавательскую работу. Никто не знает, что я играю важную роль в администрации. Я даже думаю, что и Андреа по-настоящему не верит в это, а уж она-то ни за что не выйдет за меня, пока не удостоверится.

— Что ты думаешь о шарике?

— Буду в восторге от леденца на палочке.

— Мы запустим пробный шар, — объяснил Ральф. — Мы его запустим сегодня во второй половине дня и посмотрим, приземлится ли он на людном месте.

Рано утром следующего дня Белл нашла его имя в газете и сообщила ему об этом за завтраком. Голд не чувствовал никакой практической необходимости лишний раз напоминать Белл о своем грядущем переезде, пока действительно не переедет; Андреа не умела ни шить, ни гладить, а у Голда не было на это времени. В колонке «Заметки о людях» на страницах Таймс, отданных сплетням, которые наверняка прочтет большинство из его просвещенных коллег, Голд прочел о неподтвержденных слухах из неназванного источника о его неминуемом назначении на высокую правительственную должность; источник в правительстве отказался комментировать эти слухи, а официальный представитель администрации заявил, что не обладает никакой информацией, которую мог бы обнародовать. «Я просто не знаю», — сказал официальный представитель администрации, когда журналисты стали на него наседать, требуя подробностей.

ВСЕГО за одну ночь Голд колоссально улучшил свое общественное положение. Королевским жестом протянул он руку, чтобы взять Нью-Йорк Дейли Ньюс, и прочел там:

Все одеваются или пытаются одеться. Мэгги и Клайд Ньюхаусы попросили дам, приглашенных на официальный прием, организованный ими в честь Недды и Джоша Логан, сделать прически с цветами, желательно живыми. А Музей Купера-Хьюитта обращается к мужчинам, приглашенным на бал в отель «Ридженси», с просьбой приходить в усах и жилетах.

Тут волевым решением Голд подвел черту. Ньюхаусы пусть обосрутся, а Музей Купера-Хьюитта может поцеловать его в задницу. Усов у Голда не было, а женщина с цветами в волосах не имела у него никаких шансов.

— КОГДА ты умрешь, — спросила мачеха Голда у отца Голда во время краткого затишья, наступившего к концу обеда в честь шестой с половиной годовщины их свадьбы, — куда ты хочешь, чтобы я тебя положила?

Вышеупомянутое затишье было просто ничто в сравнении с тишиной, которая воцарилась за столом после этого. Даже глуповатая тринадцатилетняя дочка Мьюриел прекратила вдруг свою пустую болтовню и погрузилась в испуганное ожидание. Наконец, Джулиус Голд обрел способность отвечать.

— Что? — прорычал он, не веря собственным ушам; его глаза чуть не вылезали из орбит. Каждая жилка на его лице налилась и, казалось, была готова вот-вот лопнуть, и Голд понял, что сейчас-то оно и случится — апоплексический удар, прямо здесь, в столовой Мьюриел, и не будет никакой тихой кончины во Флориде, где Сид мог бы проводить это отжившее поколение, явившись на похороны один и избавив от неудобства остальных.

— Когда ты умрешь, — не отрывая глаз от вязанья, повторила Гусси Голд свой вопрос Джулиусу Голду, — что ты хочешь, чтобы я с тобой сделала? Куда ты хочешь, чтобы я тебя положила?

Старику понадобилась еще минута, чтобы убедить себя в том, что собственные уши не обманывают его.

— В кухне под столом! — заревел он в ответ, и тело его содрогнулось в чудовищной конвульсии; выгнув брови, он отпрянул к спинке стула подальше от своей жены, словно от ужаснейшей из всех напастей, когда-либо посланных злодейкой-судьбой человечеству.

— Джулиус, я говорю серьезно, — сказала мачеха Голда. — Как ты хочешь, чтобы я распорядилась твоими останками?

— Забудь о моих останках, косоглазая дура, — прогремел в ответ старик, оскалившись. — И отчего это ты так уверена, — злорадно сказал он с закравшейся в голос ноткой торжества, — что ты проживешь дольше меня?

— Я моложе, — неустрашимо ответила она. — А когда умру я, то я никому не доставлю неудобств. У меня собственный участок на кладбище в Ричмонде, в Вирджинии, и еще мне сообщили, что, если возникнет необходимость, для меня всегда найдется место на земле предков — на еврейском кладбище в Чарлстоне, в Южной Каролине, хотя там часто бывает сыро, — знаете, там такое низкое и мокрое место, — хотя все мои родственники по чарлстонской ветви и отказались иметь со мной отношения, — какое-то шестое чувство утешительно подсказывало Голду, что лицо сейчас вытягивается не у него одного, — после того, как я вышла за вашего отца.

Было слышно, как на мгновение все затаили дыхание, потом, когда она завершила свою речь всего лишь скандальным заявлением, оскорбительно намекающим на то, что чарлстонская родня считала социальное положение старика унизительным для себя, жизнь за столом возобновилась.

— У меня мой собственный участок на кладбище, — уже гремел голос отца Голда. — Твой мне не нужен.

— Я просто пыталась выяснить, Джулиус, где ты хочешь лежать — на своем участке или на моем.

— На моем. Он лучше.

— А места там хватит?