Палач. Костер правосудия - Андреа Жапп

– Потому что я ее видела.

– Что я слышу?! – воскликнул мэтр Правосудие.

– Потише, мессир, умоляю вас… Если меня услышат… я… я…

Снова притронувшись к своей шее, она объяснила:

– Когда мы стирали белье, шершень укусил меня в горло. Анетта, одна из служанок, которые занимались бельем, сказала, чтобы я сию же минуту вернулась в дом и приложила к укусу разрезанную луковицу. Она считает это лучшим лекарством, что бы ни случилось. Я колебалась, но опухоль стала довольно большой, меня начал пробирать озноб, а затем и голова закружилась. И… Вот так…

– А что было потом? – мягко поинтересовался Ардуин, который прекрасно понимал, что молодая женщина сейчас снова переживает эту ужасную сцену.

– Я вошла с улицы в кладовую, думала там найти луковицу. И вдруг… Они так кричали, так ругались… Хозяйка угрожала Эванжелине, что сейчас позовет людей бальи и они бросят ее в подземелье, где та умрет от голода. Эванжелина… она же по еде с ума сходила. Мюриетта Лафуа знала это и часто нарочно оставляла ее голодной.

– Знаю, – кивнул Ардуин. – Она плохо с нею обращалась, пользуясь ее слабоумием.

– Да. Я услышала звуки пощечин и как плакала Эванжелина, не переставая кричать «нет, нет!». Мюриетта Лафуа орала: «Воровка, собака, мерзавка паршивая!» Я решила уйти побыстрее, пока меня не заметили. Хозяйка могла рассердиться, узнав, что я все слышала.

Снова то же непонятное видение. Мари де Сальвен пристально смотрит на него сквозь разделяющую их стену огня. На ее шее блестит медальон. Но ведь у пригворенных забирают все украшения.

Из тетради с процесса: Жена Лафуа сжимала в руке серебряный медальон с изображением Святой Девы.

– Вы помните, у хозяйки была серебряный медальон со Святой Девой? Эванжелина его украла? – спросил Венель-младший.

– Она никогда бы ничего не украла, даже будучи слабоумной, – поправила его Мадлен, вытирая другую слезу.

– Почему вы так решили?

– Бедная дурочка забиралась с этим медальоном на антресоли и проводила там целые вечера напролет. Она целовала его, чистила, без конца говорила с ним, бормотала какие-то просьбы, молитвы… Я попыталась забрать у нее этот медальон и даже хотела солгать Мюриетте Лафуа, будто нашла его под мебелью. Эванжелина впала в такое неистовство, что я было подумала: сейчас ударит. Этот медальон был для нее чем-то вроде святой реликвии. Она постоянно таскала его с собой, уверенная, что Очень Добрая Святая Дева улыбается именно ей.

– Так что вы сделали после этого взрыва ярости?

– Успокоила ее и постаралась несколько раз объяснить, что если хочет оставить медальон у себя, она должна спрятать его как следует. И что если хозяйка узнает о краже, то наказание может быть ужасным.

– А что ответила Эванжелина?

– «Уй-уй», как всегда. Ничего она не поняла. Просто была довольна. Я ей оставила ее самую драгоценную вещь. Ее единственное сокровище.

Ардуин был потрясен глубокой печалью, ясно читавшейся на хорошеньком личике. Губы Мадлен были плотно сжаты и дрожали, с трудом удерживая поднимающиеся из горла рыдания. Мэтр Правосудие был почти сердит на себя за то, что принуждает ее к этому признанию.

– Ну хорошо, а дальше? Что произошло после той ссоры?

– Сжальтесь, мессир… я должна вернуться.

– Уверяю вас, не могу при всем желании. Я обязан узнать всю правду, Мадлен.

– Я… заметила в голосе Эванжелины настоящий гнев. А затем… Затем Мюриетта Лафуа начала выть… Да, именно выть – от боли, от ужаса. Я перепугалась, не знала, что мне делать. От страха мне было даже с места не сдвинуться. А она все выла и выла… И вдруг я бросилась в кухню… Хозяйка валялась на полу, вся в крови. Она больше не шевелилась. Эванжелина стояла на коленях рядом с нею и била ее топориком. Еще и еще раз. Я закричала…

Ее речь была прервана рыданиями. Прикрыв рот рукой, Мадлен уставилась вдаль полными ужаса глазами.

– Тогда… дурочка прекратила свое занятие. Она подняла голову, улыбнулась мне и принялась бормотать: «Миленькая Мадлен… она взяла мой медальон… миленькие карпы… им хорошо. Больше не кричат». На кухонном столе и правда лежала дюжина карпов с отрубленными головами. Эванжелина расплакалась и стала показывать на руку мадам Лафуа: «Злая… взяла у меня медальон… сдохни, плохой карп!»

С этими словами Мадлен испустила вздох, полный бесконечной грусти.

– Вот и всё, мессир. Клянусь перед Богом, клянусь головою моего обожаемого сына. Она ее убила.

– Зверски.

– Нет… Такие слова для нее ничего не значили. Она убила хозяйку так же, как делала это с карпами, удивляясь, что она кричит.

– А что вы сделали дальше?

– Я… я была просто не в состоянии здраво рассуждать. Я подобрала топорик и… не знаю, чего я хотела на самом деле. Я боялась, что Эванжелина продолжит кромсать мадам Лафуа…

– И вы подумали, что если люди бальи не обнаружат орудие преступления рядом с дурочкой, они не заподозрят ее в убийстве?

Мадлен Фроментен кивнула в знак согласия.

– Я бросила топорик в заросли шалфея, а потом присоединилась к остальным, сказав, что укус больше меня не беспокоит и что я немного отдохнула в тени. Я знала: Эванжелина забудет, что я приходила.

– Но… почему вы об этом не сказали? Ведь Гарена Лафуа могли заподозрить в убийстве жены, – заметил Ардуин.

– О… я бы ни за что не позволила, чтобы его обвинили. Тогда я бы стала свидетельствовать безо всяких денег. Но… я подумала, что вот так обвинять бедную дурочку будет не христианским поступком. Я хотела… избавить палача от мук совести, – закончила она, даже не подозревая, что говорит о своем собеседнике.

– Что ж, вам не откажешь в рассудительности, – согласился Ардуин. – Прощайте, Мадлен. Я узнал все, что мне было важно выяснить.

Он кивнул ей на прощание и хотел удалиться, но женщина удержала его за рукав куртки.

– Мессир, вы ведь не станете упоминать мое имя?

– Нет, успокойтесь. Мне будет достаточно заверить своей честью, что девица Какет действительно виновна в убийстве своей хозяйки. Арно де Тизан как раз этого и хочет – успокоить свою совесть. И с моей помощью у него это получится.

Он ошибался, но узнать это ему предстояло гораздо позже.

31

Крепость Лувр, Париж, октябрь 1305 года.

В тот же день чуть позже

Весь день Эмиль Шапп злился, мысленно сыпля ругательствами и проклятиями. Когда же толстый Карл с дряблым подбородком отправится в свои апартаменты, чтобы там, как он всегда говорил, «спокойно подумать о неотложных делах королевства», а на самом деле зевать, широко открыв рот? Молодой секретарь решил, что его высочество, скорее всего, плюхнется в кровать, чтобы храпеть там до самого ужина.