За полвека до Бородина - Вольдемар Балязин

Что может быть безыскусственней и проще вот этого вот стиха, прочитанного мне одним французом–офицером и дворянином:

Господу — мою душу,Тело мое — королю.Сердце мое — дамам.Честь — себе самому.

— Браво! — закричал Мита, не сдержавшись. — Браво!

Он не мог отдать себе отчета, почему это произошло. Еще несколько минут назад Сумароков, безусловно, нравился ему и его «геометрическое» доказательство того, что театр равен или, во всяком случае, подобен двору, привело Мишу в радостно–возбужденное состояние, сродни тому, какое испытывал он, когда на глазах у него легко и изящно решалась какая–нибудь математическая задача.

Но вот стал говорить Бибиков, и Миша понял, что его правда больше, хотя, конечно, полковник не знал о театре и десятой доли того, что знал о нем Сумароков.

Однако не диалектическое искусство — мастерство спора — расположило Мишу к Александру Ильичу, а то, что Бибиков, воздействуя на чувства, заставил разум Миши ненадолго отступить для того, чтобы, проникнувшись какой–то еще большей правдой, опровергнуть доводы ложные не по смыслу, а по сути.

Миша понял, что есть сила еще большая, чем логика, и, стало быть, десять не всегда больше пяти, а если так, то и полк не всегда сильнее батальона.

Все это пронеслось в мозгу у него в мгновение ока.

Но как только он крикнул: «Браво!» — опытный полемист Сумароков тут же съязвил:

— Видите, полковник, как превращается в театр обычный дом — не дворец. Смотрители спектакля, нами разыгранного, кричат вам «Браво!», доказывая тем самым правоту вашу, что театр живет ныне не только во дворцах и храмах, но находит обитель себе и в домах простых смертных.

Однако на Мишу сей изящный пируэт никакого впечатления уже не произвел.

Сумароков встал из–за стола первым и уехал, холодно раскланявшись.

Иван Логинович и Миша проводили Бибиковых до самого их дома. Полковник отпустил карету, и они шли пешком. На душе у всех было светло и радостно, будто шла по городу одна большая семья.

У дома генерал–поручика Бибикова Миша и Иван Логинович остановились. Они, возможно, быстро откланялись бы, но медлили оттого, что на крыльце встретила их самая младшая дочь генерала — пятилетняя Катенька.

Она так крепко обняла Евдокию, так мило лепетала, так светло всем им улыбалась, что они стояли, не смея повернуться и уйти прочь.

Наконец Иван Логинович пожал руку Александру Ильичу, поцеловал кончики пальцев у Дуси и откозырял Василию.

Миша же отвесил всем общий поклон и проговорил:

— Прощайте.

Дядя и племянник пошли от дома. Миша оглянулся: Катенька сидела на руках у старшей сестры своей Евдокии и, улыбаясь, махала ему рукой.

Он остановился, повернулся к ней и помахал рукою в ответ. Повернулся и помахал рукою и Иван Логинович. Он–то, может быть, и предполагал, что прощается со своей будущей женой и свояченицей — его свадьба с Евдокией Ильиничной была не за горами.

Но думал ли Миша, что и ему две эти девочки тоже станут родными и одна из них — ныне пятилетняя Катенька — будет женой ему, а другая — свояченицей? Правда, не скоро — через пятнадцать лет…

Отступление 5

Семейство Бибиковых вскоре стало на всю жизнь самым родным и близким и Ивану Логиновичу и Мише. Не прошло и двух лет, как Иван Логинович сделал предложение Евдокии Ильиничне и получил согласие.

Это случилось, когда Иван Логинович стал преподавателем Морского корпуса и навсегда осел в Петербурге.

Поднимаясь по служебной лестнице, Иван Логинович не переставал совершенствоваться в науках и все более и более пытался постичь таинства искусства.

Вскоре после свадьбы он переехал в другой дом — просторный и богатый.

Дом этот друзья его называли «Капище Посейдона и Храм Девяти Муз».

Моряки и писатели, ученые и актеры, архитекторы и художники были завсегдатаями «Капища — Храма», создавая неповторимую атмосферу изысканности и интеллектуализма.

Главой семьи Бибиковых был инженер–генерал–поручик Илья Александрович Бибиков, сослуживец Ла–риона Матвеевича и сосед по псковским имениям со многими Голенищевыми — Кутузовыми.

В описываемое здесь время генералу было ровно шестьдесят лет. Он имел трех сыновей и двух дочерей. Александр Ильич — тот самый тридцатилетний полковник, с которым мы познакомились в доме Ивана Ло–гиновича, — был его старшим сыном, родившимся от первой жены генерала, давно уже покойной.

От второй жены — Варвары Никитичны, в девичестве Шишковой, — старый генерал имел четырех детей: Евдокию, Василия, Гавриила и Екатерину.

Старший сын совершил карьеру стремительную и блестящую. В 1767 году он был назначен маршалом «Уложенной комиссии» — всероссийского собрания депутатов свободных сословий, — созванной Екатериной II. В отсутствие Екатерины II Александр Ильич вел заседания комиссии, представляя своею персоной самое императрицу.

20 июня 1771 года генерал Бибиков получил назначение в Польшу командующим русскими войсками. Под его началом оказался в это время и генерал–майор Александр Васильевич Суворов, вот уже два года сражавшийся против польских повстанцев — мятежных Барских конфедератов.

Ко времени появления Бибикова в Польше Суворов одержал уже ряд громких побед и, когда Александр Ильич прибыл к армии, был начальником русских войск в районе Люблина.

Суворов редко с кем из своих начальников сходился так близко и сердечно, как сошелся он с Александром Ильичом.

Письма Суворова к Бибикову дышат сердечностью и уважением. Кроме того, они содержат множество чисто суворовских метафор, крылатых выражений, присловий. Суворов не стыдился прямых признаний в симпатии и любви к Бибикову, искренне желал служить и дальше под его началом. Однако военная судьба развела их — Суворов оказался на границе со Швецией, Бибиков — в Поволжье, где началось восстание Пугачева.

Последнее письмо Бибикову Александр Васильевич написал 25 ноября 1772 года. В нем он между прочим оставил и один из самых замечательных своих афоризмов, который впоследствии повторяли все биографы Суворова: «Доброе имя есть принадлежность каждого честного человека; но я заключал доброе имя мое в славе моего Отечества, и все деяния мои клонились к его благоденствию».

Александр Ильич Бибиков умер в Бугульме весной 1774 года от холеры, не успев разгромить крестьянскую армию Пугачева. Осенью того же года это сделал за него Суворов.

Товарищ Миши, Василий Бибиков, впоследствии стал директором императорских театров, заняв тот самый пост, который вначале принадлежал Сумарокову. Гавриил — пошел по военной линии, не столь, впрочем, успешно, как Александр Ильич, скончавшийся в чине генерал–аншефа.

Связи Михаила Илларионовича со всеми Бибиковыми были полезны и плодотворны. Не только сами Бибиковы, но и их многочисленные родственники — особенно Шишковы — всячески способствовали успеху его военной и государственной службы.

Особо же следует сказать о Катеньке Бибиковой, ставшей через пятнадцать лет женой Михаила Илларионовича.

Все знавшие ее отмечали ум, красоту и хорошую образованность. Она обладала сильным характером, и Михаил Илларионович не только любил ее, но и по достоинству оценивал эти качества.

Однако на этом мы и закончим наш рассказ о семействе Бибиковых, ибо Екатерина Ильинична достойна того, чтобы ей было посвящено отдельное повествование или уж, по крайней мере, краткое отступление.

8

Среди премудростей воинского учения кадетам третьего курса надлежало «читать всех военных авторов и делать на них рефлекцы, сиречь отражение в аннотациях; рассуждать о всех знатных баталиях и акциях; рассуждать те погрешности, отчего они — сии баталии и акции — потеряны, а также и те случаи применять, отчего они выиграны».

Сражения и походы Цезаря и Александра Македонского были одновременно и азбукой и столпами сей науки.

Кроме них, в большом почете были полководцы нового времени: австрийские генералиссимусы Раймонд Монтекукколи — победитель турок и шведов, и Евгений Савойский — гроза все тех же османов и французов; французы — маршал Анри де Тюренн и герцог Луи Конде, немецкие военачальники — имперский главнокомандующий Альбрехт Валленштейн и прусский король Фридрих II.

Изучали труды и деяния и многих иных теоретиков и полководцев — Вигеция, Пишегрю, Крисье…

Однако ж из всех сих «персон первого градуса» более прочих запомнился Мише римский полководец Фабий, прозванный Кунктатором, что означало «Медлитель».

Может быть, потому, что «рефлекц» о его походах делал сам Миша, а может, и оттого, что все кадеты без исключения выказывали Фабию открытую неприязнь и совершеннейшее непочтение, Миша же всячески оправдывал и защищал его.