Венеция не в Италии - Иван Кальберак

будут меня смертельно ненавидеть – и семья, от которой я отрекся, и Полин, которую я обманул. Я бы встал перед ними на колени и попросил прощения у каждого, «простите, я вас люблю», – но я был вынужден сидеть в трейлере и не мог пошевелиться.

– Да, кузены, очень близкая родня, – ответил мой отец, громко смеясь, словно все происходящее было сплошной пустяк. – Эмиль нам много рассказывал о вас, – заявил он. Какая чушь, я не говорил им о ней ровно ничего.

– Я могу сказать то же самое о вас, – ответила она.

Мы двигались прямой дорогой к Апокалипсису, к концу света или, во всяком случае, к концу моей жизни. Единственный позитивный момент был в том, что они не выдавали меня, наверно, решили дождаться, когда я сам захочу выйти из своего убежища. А я, разумеется, был совершенно на это не способен.

– Вы разве не встречались с ним сегодня после обеда? – продолжал папа.

– Мы встречались, но он вдруг куда-то исчез, я не поняла, в чем дело… Раньше он говорил, что остановился в Фузине, я сказала об этом консьержу в нашем доме, у этого человека есть лодка, и он привез меня сюда. Дал газу, и мы домчались за пять минут. Когда я узнала, что в Фузине только один кемпинг, то спросила в администрации, живут ли здесь люди по фамилии Шамодо, и они дали мне номер вашего места. Так что вас нетрудно было найти.

Лучше бы я влюбился в дуру, подумал я, ну, то есть в девчонку с куриными мозгами: такая ни за что бы меня не нашла, и мне не пришлось бы пережить самое страшное унижение в моей жизни.

Потому что в ходе беседы Полин начала понимать, что эти так называемые кузены на самом деле были мой папа, моя мама, мой брат и его подружка. Мне было стыдно, что правду о моем происхождении она узнала в самых неблагоприятных обстоятельствах, какие я только мог бы вообразить, и поняла, что я не хочу мириться с этой правдой. Наша дружба на этом должна была закончиться. А еще мне было мучительно стыдно перед родителями, до которых уже наверняка дошло, что я постеснялся рассказывать о них этой утонченной юной даме. Я был как маленький плотик, захлестываемый океанскими волнами. Меня тянуло на дно, и я даже не был уверен, что на этот раз выживу.

Но тут произошло чудо. Папа принялся отпускать свои фирменные шуточки: на мое счастье, он был в ударе. Я мысленно благословил его. Ему удалось рассмешить всех, и Полин в первую очередь. Я видел, что она все больше проникается к нему симпатией, даже его самые раздражающие недостатки казались ей забавными. Может быть, потому, что он был полной противоположностью ее собственному отцу. И все же я не мог отделаться от мысли, что она относится к происходящему как к некоему экзотическому приключению, как к занимательному зрелищу, словно президент республики, заявившийся на ужин к среднему французу. Он приятно проводит вечер, но нет никаких шансов, что он заглянет сюда на следующий день, или месяц спустя, или вообще когда-нибудь.

– Мне было бы приятно, если бы у меня была дочь, – объяснял мой отец Полин, – у меня двое сыновей, и я очень горжусь этим, но дочь – совсем другое дело.

Еще немного – и он предложит удочерить ее, у него хватит наглости на что угодно.

– А вот я хотела сыновей, – с вызовом сказала мама, – и была уверена, что у меня будут одни сыновья.

– Вот поэтому мы и не стали заводить третьего ребенка, – подхватил папа.

И тут меня осенило. Может, они надеялись, что второй ребенок будет девочкой, но, вопреки их ожиданиям, родился я? Потому они и осветляли мне волосы: чтобы я стал похож на белокурую малышку, о которой они так мечтали? Спасибо еще, что не напялили на меня платье и не собрали волосы в два хвостика. Эта мысль стала для меня еще одной подножкой, еще одним ударом в спину. А папа между тем продолжал свое шоу.

– Вы заметили, Полин, что у итальянок особая манера произносить «чао»? Обожаю, когда они говорят: «Чааааооооо…» Это звучит так томно, так чувственно… Или «арриведерчи»… Это просто фантастика: «арриведерчи»… Они просто говорят вам «до свидания», а вам слышится: «подожди минутку»… До чего красивый язык, верно?

– Изумительный, – согласилась Полин. Думаю, она никогда еще не встречала такого мастера молоть языком. – И к тому же очень музыкальный.

– Кстати, поскольку вы, как я понял, музыкантша, хотел бы задать вам один вопрос. Я слышал, Вивальди был кюре, вы в курсе этой истории?

– Да, действительно, он был католический священник, но, как говорят, в какой-то момент отказался от сана, чтобы всецело посвятить себя музыке.

Папа, казалось, был зачарован. Он, как никто, умеет вызвать у едва знакомого человека чувство собственной значительности, дать ему возможность блеснуть в обществе. Он подбрасывает приманку, на которую клюют все, даже самые умные люди: слишком уж она соблазнительна.

– Это ведь важно – знать биографию композитора, это помогает глубже понять его творчество, не правда ли?

– Хороший вопрос. Да, наверно, это помогает узнать, как он сочинял музыку, или понять умонастроение, побудившее его создать те или иные сочинения. Что же касается музыки как таковой, то, думаю, единственное объяснение для нее – в ней самой. Музыка – это и вопрос, и ответ в одно и то же время.

– Как интересно вы говорите о музыке.

– Ну, вообще-то это говорит мой отец, и в данном случае я с ним согласна, что бывает нечасто.

– Но я тоже согласен с ним! То есть, я хотел сказать, с вами.

Я не верил своим ушам. Он ее клеил!

– А ты студент?

– Нет, военный. Вступил в армию по контракту на пять лет. – Полин, как воспитанный человек, должна была выказать интерес ко всем присутствующим, включая моего брата, но мне, как антимилитаристу, было противно слышать его ответ. – Я не смог закончить первый курс в университете и подумал: почему бы и нет?

Полин с улыбкой кивнула и обратилась к Наташе:

– Давно вы вместе?

– Со вчерашнего дня, – ответила Наташа таким тоном, словно это было самое радостное на свете событие.

– С позавчерашнего, – поправил ее мой брат.

– Ах да, с позавчерашнего. Или, точнее, с позавчерашней ночи.

– Вы не обязаны делиться всеми подробностями, – подвела черту Полин.

– Ах, я готова ночевать вместе уже в первый вечер знакомства, и не скрываю этого, – заявила Наташа со своей обычной непосредственностью.

– Я тоже, –