Парижский шлейф - Диана Машкова

Стае был осторожен и медлителен в своих движениях настолько, что они были едва ощутимы. Он словно боялся причинить ненароком боль или обидеть: гладил кончиками пальцев, робко целовал. Настя продолжала притворяться спящей и внимательно прислушивалась к реакциям своего тела, опасаясь спугнуть совсем легкое, почти невесомое возбуждение. Она крепче зажмурила глаза и постаралась вытеснить из головы все мысли до единой, но они, как назло, нахлынули разноцветным потоком. Замелькали лица, заскользили тени, запрыгали кадры жизненной кинопленки. Настя по-прежнему не мешала Стасу, но его прикосновения начали вызывать неприязнь, которая с каждым мгновением становилась все более резкой и тошнотворной. Еще какое-то время она терпела его руки, а потом отшвырнула их прочь. От неожиданности Стае испугался и отпрянул.

– Я сделал тебе больно?

– Нет! – Настя зло сверкнула в темноте глазами.

– А что?

– Не могу!

– Прости, я не думал, что так тебе неприятен, – Стае на всякий случай отодвинулся подальше.

– Ты тут вообще ни при чем, – Настя вздохнула и отвернулась к стенке. – Просто я ненавижу мужчин.

Она не хотела быть с ним такой резкой, но застрявшее в горле омерзение от его прикосновений давало себя знать.

– Постарайся меня не трогать, – она вытянулась в струнку вдоль стены и замерла.

Стае перевернулся на спину и запрокинул голову, чтобы неожиданные для него, мужчины, слезы не смели выливаться из глаз и катиться по щекам. Как же он был виноват перед этой несчастной женщиной с загубленной судьбой, как же ему хотелось все изменить! Только если удастся исправить свои же ошибки, можно будет спокойно жить.

– Ты знаешь, время лечит, – тихо, справляясь с дрожью в голосе, прошептал он.

– Надеюсь, – только и вымолвила она.

Настя скоро уснула, а Стае до утра так и не смог сомкнуть глаз. Он лежал и думал о том, что любое действие или бездействие в этой жизни имеет свои последствия. Что история человечества и судьба каждого человека меняются необратимо под влиянием собственных деяний. Что мудрых старых пословиц, вроде «Не плюй в колодец…» никто еще не опроверг, просто люди разучились их слышать. Ведь это только так кажется, что, если закроешь глаза, не заметишь несправедливости или злобы вокруг себя, тебя они не коснутся, пройдут стороной. Нет! Вернутся, обязательно вернутся. Потому что имеют особенность размножаться и плодиться так, чтобы досталось каждому. Если бы он тогда вовремя поборол свой страх, если бы поступил так, как велела совесть, Настя не стала бы этой холодной куклой, которая очень хочет ожить, но не может. И никто не знает, как ей помочь! Предательская влага снова скопилась в уголках глаз. Что ж, теперь время ушло. Его не отмотаешь на три года назад, не вырвешь Настю из лап уже случившегося. Да и захотела бы она бежать в тот день от Николая? Стала бы слушать его, Стаса, предостережения? Нет. А впрочем, неважно. Неважно! Он обязан был настойчивее попытаться тогда! А теперь сам виноват: однозначно, бесповоротно, и не стоит себя жалеть, выискивая море никчемных оправданий.

Настя проснулась при первых лучах солнца и едва заметно улыбнулась. Стае взглянул на ее спокойное, выспавшееся лицо, и у него немного отлегло от сердца. Может, есть еще способ все изменить: просто стоит собрать все силы, всю волю в кулак и запастись терпением.

– Сколько времени? – тихо спросила она и потянулась. Стае почувствовал прикосновение ее нежной кожи и чуть не застонал от вновь нахлынувшего отчаяния.

– Девять утра, – хрипло прошептал он.

– Самолет в девятнадцать? – Настя плотнее прикрылась одеялом.

– Да.

– Значит, на сборы после трех лет бессмысленной жизни у меня целых шесть часов, – она вздохнула. – Слишком много.

– Не торопись, – Стае едва заметно отодвинулся от нее под одеялом и сглотнул, готовясь к сложному разговору, – давай поговорим.

– О чем? – Настя пристально посмотрела на него, словно уже прочла все его мысли. – Только не говори, что хочешь предложить мне стать твоей женой. – Она отвернулась. – Ты же видел, на эту роль я теперь не гожусь.

– Настя, – Стаса опять смутила ее проницательность, – все обязательно наладится.

– Извини, – она пожала плечами, – мне не нужна твоя жалость!

– Ты не права! – Стае окончательно растерялся и, чтобы скрыть это, сделал вид, что злится. – Я люблю тебя!

– Да ладно, – Настя печально улыбнулась.

– Я тебя люблю, – повторил он медленно, по слогам, но уже не так уверенно.

– Вот видишь, я права.

Настя быстрым движением скинула с себя одеяло и выбралась из кровати.

22 – Зря ты так. – Приподнявшись на локте, Стае наблюдал за тем, как она расчесывает волосы. – Вместе нам будет лучше.

– Нет, – быстро произнесла она.

– Что значит «нет»?

– Значит, не будет, – коротко бросила Настя.

– Ладно, все равно мое предложение остается в силе, – терпеливо проговорил он, – пока ты не передумаешь.

Она посмотрела на него сначала грустно, потом усмехнулась, окинула долгим внимательным взглядом и сказала без голоса, только шевеля губами: «НЕТ». Стае отвернулся к стене и накрылся одеялом с головой.

Пока Настя собирала вещи, шурша пакетами и гремя дверцами шкафа, он уснул, разметавшись на постели. Настя, закончив со сборами, осторожно подошла к нему и начала рассматривать, будто видела живого мужчину в первый раз. У Стаса были густые светлые волосы, широкие брови и длинные ресницы. Губы во сне приоткрылись, придавая лицу немного наивное выражение. Плечи оказались мускулистыми и сильными, Настя даже удивилась – когда он был в одежде, этого никак нельзя было предположить. И в целом сложен Стае был хорошо: если бы ему пришло в голову наняться стриптизером в «Chez Hommes»[15], например, где работала Настя, его взяли бы без проблем. Настя неожиданно для себя осознала, что разглядывает Стаса, словно какой-нибудь товар. Этот обнаженный мужчина в ее собственной постели не вызывал никаких эмоций, только осторожный коммерческий интерес. Настя постаралась исправить свои мысли, сложила губы трубочкой и произнесла едва слышно: «Му-уж». Слово, прозвучавшее блекло и фальшиво, получилось похожим на мерзкое насекомое. Его не хотелось повторять. Настя, поморщившись, отошла от кровати и присела за стол, чтобы собрать все накопившиеся за последнее время записи и копии документов клуба. С этим делом она управилась всего за пару минут – важные для нее бумаги хранились аккуратно, по папочкам, – и стала смотреть в окно, мысленно фотографируя крохотный внутренний двор и каждую трещинку в стене противоположного дома, который два года подряд почти целиком заслонял от нее капризное парижское солнце.