ГИТЛЕР, Inc.Как Британия и США создавали Третий рейх - Гвидо Препарата

Шахт был всего лишь полезным орудием, в лучшем случае средством, но настолько необходимым, что Норман изменил своим привычкам и принялся культивировать Шахта, наде­ясь заработать на нем много очков (63).

Ноябрьская стабилизация марки на уровне 4,2 стала в 1923 го­ду лишь предисловием к великой веймарской помощи, которой было суждено даровать немцам пять лет «синтетического про­цветания» (64), обеспечить так называемые золотые годы Вей­марской республики (1924-1929 годы). Джон Фостер Даллес еще в 1922 году упоминал о «политической стабильности». Это отношение положило конец «французскому сумасшествию» — именно так Норман рассматривал французскую оккупацию Ру­ра (65).

8 марте 1924 года клубы, через «Морган и К°», начали массированное спекулятивное наступление на французскую валюту. Агенты клубов, заняв позиции в узлах банкирской решетки, ста­ли накапливать франки, а затем, согласовав время, обрушили его курс на валютных биржах (66). Франк обвалился; француз­ский банк оказался бессильным перед этой атакой: у него не оказалось достаточных средств (иностранной валюты), с помо­щью которых можно было собрать упавшие в цене франки и по­высить затем его стоимость. Нанеся этот калечащий удар, «Морган и К°» позаботились и о лекарстве: они предложили Франции кредит в 100 миллионов долларов на шесть месяцев под залог французского золота. В конце апреля посол США в Берлине Алансон Хьютон записал в своем дневнике: «Англия и Америка взяли франк под контроль и, видимо, могут теперь делать с ним все, что захотят» (67).

8 апреля был обнародован план Дауэса. План носил имя еще одного из тех американских «великих никто» моргановской эры: заменяемых сереньких душ со средненькими дарования­ми, но в жесткой упаковке, горевших желанием оставить на теле истории мелкие следы своего нервического укуса. Чарльз Г. Дауэс, банкир, валютный инспектор при президенте Мак-Кинли и бывший главный интендант американского экспеди­ционного корпуса в Европе во время Первой мировой войны (этот пост он получил благодаря старой дружбе с команду­ющим корпусом генералом Джоном Дж. Першингом), предло­жил, будучи американским представителем в Комиссии по ре­парациям, проект того, что было окончательно оформлено на Парижской конференции 15 января 1924 года.

Мне представляется, что первый шаг, который мы должны сделать, — это разработать систему стабилизации германской валюты, чтобы получить воду, которую можно было бы лить на бюджетную мельницу. Давайте же строить мельницу после того, как поток станет настолько сильным, что сможет вра­щать ее жернова (68).

Это предложение носит имя Дауэса, но это был не его план — хо­тя он, забыв всякую скромность, буквально лопался от гордости, когда впоследствии слышал лестные слова о том, что именно он — один — придумал и осуществил этот план (69). Но нет, в дей­ствительности план Дауэса родился в недрах «Дж. П. Морган и К°» (70) согласно указаниям Нормана, который в этот критиче­ский момент — с помощью своих доверенных американских кол­лег — занимался тем, что шантажировал французов. Если фран­цузы хотят возобновления своего стомиллионного займа, угрожала «Морган и К°», то им безусловно стоит придерживать­ся «миролюбивой внешней политики». Это означало, что Фран­ции придется согласиться на: (1) отказ от полноценного участия в работе Комиссии по репарациям; (2) передачу всех своих пол­номочий особому Агенту по репарациям, роль какового вскоре получил С. Паркер Гилберт, старый бюрократ из американского казначейства, нашедший впоследствии свою лучшую долю под крылышком «Морган и К°»; и (3) немедленный вывод войск из Рура (71).

Несмотря на свою неуместную жестокость, эта французская импровизация была последним полубессознательным европей­ским бунтом против окружения старого континента морскими державами. Когда в 1924 году Франция сдалась, с Европой было покончено: Британия мертвой хваткой держала континент за горло (72).

Что же касается «строительства мельницы», то управление «новым» Рейхсбанком было доверено совету из четырнадцати человек, половину которых представляли специалисты союз­ных держав. Был установлен верхний предел авансирования рейха — сто миллионов марок*

* В 1926 году этот предел был повышен до 400 миллионов марок.

— чем был разрушен механизм превращения немецких денежных знаков в ничего не стоящие бумажки (73). В следующий раз, если начнется обвал валюты, Германию ожидала нищета, а не обесценивание марки, а это бы­ло еще худшее зло.

Золотой запас. Норман лелеял надежду заполнить герман­ский валютный сейф фунтами стерлингов, что позволило бы ему взять страну под безраздельный и полный контроль, но аме­риканцы воспротивились: ведь это была их сделка. Норман ве­ликодушно согласился; в письме к матери он так объяснил свои действия:

Машина плана Дауэса, хотя она номинально является между­народной, на деле контролируется американцами. Это впол­не меня устраивает... Для Америки Европа — «земля обето­ванная»; они хотят владеть ею без конкурентов! (74)

В конце концов согласились на том, что денежный запас Шахта будет состоять из займа в 190 миллионов долларов; половина этого займа будет размещена в Нью-Йорке, вторая половина — по большей части в Лондоне. За это Германия согласилась пла­тить 7,75 процента, на два пункта больше общепринятого. Из синдикатов Уолл-стрит, назначенных размещать американский транш займа Дауэса, «Морган и К°» реализовали 865 тысяч дол­ларов в виде обычных комиссионных (53 процента от общей суммы) (75). Четверть добытых таким образом денег была пре­вращена в фунты стерлингов, а остальные три четверти в золо­то, то есть в доллары, что отражало соотношение сил двух дер­жав, ухвативших германскую добычу. Эти одолженные деньги должны были служить «покрытием» для будущей эмиссии новой, постинфляционной марки. Такое обеспечение должно было составить 40 процентов. В августе 1924 года старая марка была заменена новой рейхсмаркой. На 2970 новых марок мож­но было купить один килограмм чистого золота — таким был и старый паритет — и контроль над капиталами был вместе с этим отменен (76).

Соединенные Штаты, которые даже не подписали Версаль­ский договор, прежде чем взять в залог всю Германию, отправи­ли туда орду счетоводов, которые принялись оценивать стоймость немецких речушек, промышленных предприятии, лесов и лугов: все достояние Германии, все, чем она была богата, ста­ло косвенной финансовой гарантией громадного моргановского займа (77).

Репарации. Ключевым пунктом финансовой помощи по пла­ну Дауэса, ратифицированному 30 августа 1924 года, стали но­вые соглашения, касающиеся репарационных платежей. План значительно облегчал бремя долговых обязательств Германии. Вначале они были установлены без определения конкретной ве­личины на умеренно низком уровне и должны были стать фикси­рованными в 1928-1929 годах на величине, которую предстояло впоследствии несколько увеличить в зависимости от уровня про­цветания (78). Выплаты по плану не превосходили величины германских репараций, установленной в 1921 году, но разница между выплатами, согласно плану Дауэса и выплатами по лон­донской схеме, была просто добавлена к общему суммарном)' германскому долгу. Таким образом, Германии предстояло выпла­чивать репарации в течение пяти лет (1924-1929 годы), причем в конце этого периода долг становился большим, чем был в его начале (79).

Главную роль во всей этой хитроумной комбинации отвели генеральному Агенту, который в любой момент мог отменить действие статьи о трансферте, то есть ежегодный репарацион­ный взнос Берлина мог быть приостановлен, если марка начина­ла испытывать чрезмерное затруднение. Этот пункт был своего рода «тормозом» (80), придуманным для того, чтобы гарантиро­вать устойчивое поступление иностранных вложений в Герма­нию и защитить их от всяких случайностей, обусловленных де­нежными переводами репараций в виде наличной валюты. Если бы агенту показалось, что такие трансферты ослабляют марку, то он мог немедленно отменить платеж: ясно, что клубы создали систему, которая внутренне препятствовала оттоку капиталов из страны, гарантировав, таким образом, что в течение нескольких последующих лет американские деньги будут надежно работать на предварительное вооружение Германии и модернизацию ее экономики.

Последний штрих. В довершение всего в 1924 году были уво­лены 25 процентов государственных служащих (число безработ­ных к 1926 году достигло двух миллионов человек). Паразитиру­ющим собственником предложили — без особого успеха — вернуть капитал домой, и остальная часть экономики в резуль­тате всех этих действий неизбежно оказалась подавленной пре­кращением кредита (Kreditstopp).

Правда заключалась в том, что 190 миллионов долларов едва ли могло хватить на стартовый рывок немецкой экономики; де­сятью годами раньше, в 1913 году золотой запас рейхсбанка оце­нивался в 280 миллионов долларов. 7 апреля 1924 года, чтобы не подвергать опасности денежный запас и «покрытие», Шахт, у которого, по существу, не оставалось иного выбора, завернул все краны. Он с удовольствием поднял бы дисконтную ставку, но поскольку последняя и без того превысила все мыслимые от­метки из-за гиперинфляции — в тот момент она стояла на уров­не 100 процентов, — ему оставалось только одно — распределять новые банкноты, оценивая их по собственному усмотрению. Он раздавал их благополучным концернам, предоставив неблаго­получным обанкротиться — вместе с изрядной долей занятого на них населения: весной 1924 года число банкротств возросло на 450 процентов (81). Но эти строгости были вызваны не при­родной жестокостью: просто одолженных денег явно не хвата­ло на восстановление и оздоровление экономики. Но откуда же могли прийти эти недостающие средства? Прекращение креди­та, Kreditstopp, стал решающим фактором, открывшим «дверь интернационализации немецкой денежной системы»: то, чего недоставало в первых платежах, должно было поступить в виде дополнительных иностранных заимствований (82). В системе денежного обращения Германии не было ни единой капли ее собственных денег; в течение всего срока «золотой помощи» она дышала на одолженной крови. Теперь, когда мельница была запущена, Германии предстояло жить за счет «потока», как об­разно выразился Дауэс в своей парижской речи.