Любовь моя - мелодия - Муслим Магомаев

Недавно я получил от семьи Бейбутовых дорогой подарок — восстановленный фильм «Аршин мал алан» и тот самый фильм «Любимая песня», в чем-то похожий на «Музыкальную историю» с Лемешевым. Грешным делом подумал: «Сейчас, наверное, услышу не то пение, что меня в детстве потрясло. Ведь теперь-то я уже знаю, как надо петь, сам певец». Я прослушал заново и не разочаровался, Бейбутов был Бейбутовым.

Он относился ко мне по-отечески. Журил за то, что я курю, позволяю себе выпить, советовал мне не употреблять слишком охлажденных напитков. Вообще-то организм у меня довольно странный. Кто-то из певцов, когда простуживается, пьет горячее молоко, а я мороженое глотаю. Если у меня ангина или трахеит до потери голоса, то я не кутаюсь в шарф. Раскрикиваю глотку и пою как ни в чем не бывало. Из бронхов все отходит. Кстати, бронхи у меня слабые и подвержены простуде, а я люблю мороженое: ем его часто и помногу. И пью все со льдом. Певцы в экстренных случаях прибегают к адреналину, чтобы сосуды на связках сжать. Мне же адреналин влили всего один раз.

Надо было спасать правительственный концерт в Кремлевском Дворце съездов по случаю дня Конституции. Съехались артисты со всех республик. Композитор Кара Караев написал вокально-симфоническое полотно, где для меня было соло минуты на три. Если бы я не вышел на сцену, Азербайджан выпал бы из программы. Вызвали врача из Большого театра. Влили адреналин, связки стали уже, зрачки шире. Я вышел на сцену…

Но тогдашнее мое состояние мне не понравилось. И я стал пользоваться своим средством: если что-то случалось с горлом, съедал хорошую порцию мороженого. Это оказалось получше адреналина: хватало на час, тогда как с ним хватает минут на двадцать.

Вспоминается такая сценка. Меня угораздило заболеть перед правительственным концертом в Баку. У нас в Азербайджане ежегодно вручали знамена передовикам производства. И вот по поводу очередного вручения пожаловал высокий гость из Москвы. А без меня тогда ни один правительственный концерт не проходил. Да и не хотел я подводить Гейдара Алиевича Алиева, в то время нашего первого секретаря, он всегда хорошо ко мне относился. Надо было петь во что бы то ни стало, и я ударил по мороженому. Стою за кулисами. Пять минут до выхода, а я уплетаю свое мороженое. Подходит Рашид Бейбутов, смотрит на меня и глазам не верит, не может понять, в чем дело.

— Ты что, издеваешься надо мной? — Он решил, что это я нарочно, что я его разыгрываю.

Я ему объяснил. Он покачал головой:

— Ты, конечно, чертенок. Что за организм у тебя? И что за поведение? Я такого еще не видел.

Слава Бейбутова была всенародной. Фильм «Аршин мал алан» в свое время обошел всю страну, были и другие фильмы, были лучшие концертные площадки, радио, телевидение, многочисленные пластинки. Но лучшей песней Бейбутова стала его дочь — красавица Рашида, которая прекрасно поет и вместе с мужем Кямилем и матерью Джейран-ханум бережно хранит память о великом певце. Семья Бейбутова воссоздает его голос в записях, в фильмах, а стало быть, и в душах его почитателей…

Я также внес свою скромную лепту в то, чтобы имя великого Бейбутова прозвучало снова и снова. Благодаря помощи моего брата Кемала, который выделил сто тысяч долларов, мы провели три года назад в Москве, в концертном зале «Россия» большой вечер памяти Рашида Бейбутова. На приглашение выступить откликнулись лучшие наши певцы. Концерт получился по-настоящему звездным.

Привелось мне быть знакомым и с другими гигантами нашего искусства. В 1985 году на сцене Большого театра состоялся поистине исторический спектакль «Евгений Онегин»: в роли Гремина выступал Марк Осипович Рейзен, отмечая свое 90-летие. Отработав на сцене на славу, он вечером в своей квартире в известном всей театральной Москве доме на улице Неждановой (теперь Брюсов переулок) устроил юбилейный прием, на который были приглашены Тамара Милашкина, Владимир Атлантов, мы с Тамарой Синявской. Среди прочих гостей Рейзена — Иван Семенович Козловский и старейший баритон прославленной сцены Пантелеймон Маркович Норцов. Гиганты! Все как один! Великое трио!

Мы с Володей, как люди, «позволяющие себе», стеснялись, не пили вовсе, боялись увлечься и осрамиться перед старейшинами. Да и зачем стариков беспокоить, пусть себе сидят спокойно. А старички в отличие от нас с удовольствием попивали себе винцо. Иван Семенович раскраснелся, то и дело вскакивал, что-то говорил. А Марк Осипович этак ему попросту: «Да будет тебе, Ванька… Выпил и помолчи, старших послушай. Вы с Пантюшей еще юнцы» («юнцам» было по 85 лет). Козловский вроде бы слушался; сядет, но опять вскочит и опять что-то говорит. Все его вежливо слушали, кроме хозяина, который на пять лет был старше своего знаменитого гостя и имел право делать ему замечания. Я вышел покурить. Ко мне подошел Козловский, попытался изобразить на лице обиду. Говорил нараспев, но, как всегда, когда не на сцене, тихо:

— Как вы меня подвели, молодой человек.

Я не успел вежливо отреагировать на неожиданное, странное заявление великого артиста, мгновенно все вспомнил и смутился. Нет, это не было странностью маэстро. Годом раньше он предложил мне сделать с ним запись сейчас уже не помню точно какой оперы. Сказал он тогда об этом не очень определенно, а просто: «Не хотите ли?» Обещал прислать клавир. Я просмотрел клавир, а потом стал ждать: может, кто-то позвонит и скажет о записи. Но звонков не было, а звонить самому, напоминать мне было неудобно. Я решил, что Козловский забыл. Нет, Иван Семенович не забыл, такие люди ценят слово: обещал, значит, делай. Некогда, нет охоты или не подходит роль, откажись сразу. Мне стыдно вспоминать об этом. Но он оказался выше обиды. Я запомнил его великодушный жест:

— Прощаю. А все-таки мы еще запишем!

К сожалению, не успели этого сделать, потому что вскоре не стало главного героя.

Посидели мы для вежливости часок-другой и откланялись. На следующий день Тамара говорит:

— Позвони, надо бы проведать стариков, как они после вчерашнего, нагрузка все-таки.

Звоню:

— Как вы там, Марк Осипович?

А он своим бронзовым басом:

— А, Муслим! У нас все хорошо. А вы, молодежь, вчера странно вели себя: ничего не ели, не пили, ушли рано. А мы, старики, кутили до утра. Винца выпили. Хорошо!

В самые последние свои годы Марк Осипович каждый день выходил с женой на прогулку. Проходили они и мимо нашего дома. Если мы слышали, как пробивается сквозь стекла зычный голосище, бросались с Тамарой к окну: Рейзен с женой на променаде. Идет, идет, вдруг остановится и что-то начинает супруге доказывать. Да так живо, так настойчиво, во весь свой набатный глас.